ЦАРСКОЕ ДЕЛО

      15 лет назад, в 2000 году, состоялось общецерковное прославление святых Царственных мучеников. Редакция сайта «Наша эпоха» открывает серию интервью, посвященную  осмыслению  почитания Царя-Мученика и Царской Семьи в России. Для осмысления были предложены следующие вопросы:

      Все мы родились после 1917 года.  Как Вы узнали правду о Царе и пришли к почитанию Царской Семьи? – Какие мыслители, писатели, поэты помогли Вам восстановить связь времен? – Были ли в Вашей жизни люди, оказавшие на Вас влияние личным примером? – Как Вам запомнился день прославления св. Царственных Мучеников в России? – Ваш образ Царственной Седмерицы. Какими Вы их видите? – Какие примеры верности Царю и Царской Семье являются, на Ваш взгляд, наиболее впечатляющими? – Что, на Ваш взгляд, важнее всего в почитании св. Царственных мучеников? – Каким Вы видите участие святых Царственных мучеников в русской истории и судьбах современной России?

      На вопросы отвечает историк  Сергей Владимирович ФОМИН.

Только приступив к ответам на вопросы анкеты, я вдруг понял, что Царственные Мученики сопровождали меня всю сознательную жизнь…

Как такое могло случиться? Ведь родился я в 1951-м, на излете Сталинской эпохи. Похорон вождя, конечно, не помню, но в памяти ясно отпечатался красный флаг, обшитый черной каймой, стоявший в углу сарая. В те годы на домах в обязательном порядке (и без всяких дополнительных напоминаний) вывешивали государственные флаги накануне 7 ноября и 1 мая. Ну, и вот по такому случаю…

Жил я в то время с одной из моих бабушек – Ольгой Сергеевной Рычаговой. Ей почти что не довелось учиться (в деревенскую школу она ходила одну зиму). Будучи старшей в семье, ей пришлось поднимать братьев и сестер, которых кроме нее  было семеро. Однако впоследствии это не помешало ей заведовать отделом в магазине (считать во время учета ей помогала моя мама, в то время школьница). И вот бабушка вышла на пенсию и стала воспитывать уже меня.

Она много рассказывала о себе, о семье. О том, например, как в годы Великой войны хотела поступить в «Женский ударный батальон смерти» и идти на фронт «воевать с германцем». Планы ее сорвал переворот. Как я понимаю теперь, бабушка особо чтила Царевен-Мучениц. Скорее именно за то, что Они, такие юные, стали сестрами милосердия, а потом столь безвременно погибли. С последним бабушка никогда не могла примириться. Она жалела Царских Дочек и оттого любила Их еще сильнее. Именно благодаря ей с детства помнил я назубок имена всех Царевен-Мучениц, причем не просто так, вразброс, а строго по старшинству: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия…

И, конечно, Царевича Алексия. «Ты не представляешь себе, какой это был красивый мальчик», – говорила мне бабушка. Помню как потом уже, будучи школьником, я долго искал Его фотографию, чтобы хотя бы одним глазком глянуть на Него…

Наверное, именно с тех пор – так уж получилось – со всем этим, как сказал поэт,

Чувствую самую жгучую,

самую смертную связь…    

Причем, связь эта не всегда была осознанной. Во всяком случае, не всякий раз поддается немедленному опознанию…

Один из примеров тому – дата моей женитьбы: 19 мая. Было это еще в 1976-м. Помню, как мы с супругой тогда шутили: сочетались узами брака в день пионерии. Прошло немало времени прежде, чем мы поняли, что это в действительности за день. Царский.

Далее имена детей: Александра и Татьяна. Лишь годы спустя этот ряд продолжился – уже вполне осознанно – внучками: Ольга, Мария…

Так личное и историческое, сознательное и безсознательное оказались сплетенными. До нерасторжимости.

Говоря о Царственных Мучениках, нельзя не вспомнить и Царского Друга. Как говорилось в одном известном романе: «Помянут тебя – помянут и меня».

Как-то, когда мы в школе (еще в Иркутске) на уроке «проходили» предреволюционный период истории нашей страны, и у нас дома в связи с этим пошли какие-то разговоры, папа (он был армейским офицером), помню, сказал: «А знаешь, Григорий Распутин был не таким, каким сейчас об этом пишут. У нас о нем всегда отзывались уважительно. Он многим помогал. Особенно бедным».

Папа родом был из Тюмени. Его отец, а мой дедушка, Михаил Иванович Фомин, был разнорабочим, разгружал баржи с товарами, с рыбой. И папа, и дедушка были земляками Григория Ефимовича, им приходилось бывать в Покровском, видеть там дом знаменитого тобольского крестьянина.

Другим человеком, который заставил меня задуматься над тем, кем же на самом деле был Г.Е. Распутин, был заведующий кафедрой истории КПСС исторического факультета МГУ Н.В. Савинченко – бравший Перекоп молодой коммунист, в 1921 г. (после введения НЭПа) положивший в знак несогласия с генеральной линией свой партбилет на стол. Помню на лацкане его старомодного двубортного пиджака орден Красного знамени первого, еще «разлапистого» образца.

Мы уже жили в Звенигороде, моя мама работала начмедом в санатории, куда и приехал на отдых профессор. В ту пору в журнале «Наш современник» как раз вышел роман Валентина Пикуля «У последней черты», изображавший Г.Е. Распутина этаким всесильным монстром. В семье у нас его тоже читали. Так вот, в разговоре с мамой Наум Васильевич отозвался о нашумевшем произведении весьма пренебрежительно, как об основанном на не заслуживающих никакого доверия книжонках, авторы которых набили их всевозможными слухами да сплетнями. А историком профессор Савинченко, несмотря на свои политические убеждения, был весьма серьезным, человеком прямым и честным, а еще очень добрым, хотя и не любил показывать это.

Именно в этих двух эпизодах вижу я истоки итоговой моей работы «Григорий Распутин: расследование», на которую незадолго до своей кончины благословил меня старец Николай Псковоезерский. Увенчалась она приездом в наш дом в Саввинской Слободе в июле 2012 г. правнучки Царского Друга – Лорнас Ио-Соловьевой.

Этот теплившийся во мне еще с детства огонек сохранился благодаря довольно раннему (еще с дошкольного детства) интересу к истории, дополненному почти что одновременно с этим возникшим убеждением, что мало чему из написанного можно верить. «Всё врут календари». Именно это последнее обстоятельство заставляло искать, оценивать найденное самому, без посторонней помощи.

Знания о прошлом доставались нелегко. Но ведь то, что приходит даром, обычно, не ценится.

Изданные к 300-летию Дома Романовых книжки, которые благодаря массовым тиражам невозможно было полностью уничтожить, никак не решали проблему. Предназначенные для простого народа, они носили лубочный, слишком упрощенный характер. Они мало в чем могли убедить тех, кто хорошо знал цену произведениям современного советского агитпропа. Разве что картинками…

Найденные на чердаках домов издания начала 1920-х тоже вызывали немало вопросов. В моей библиотеке до сих пор сохранилось несколько таких изданий. Среди них лихо написанные книжки о Царях Династии Романовых и Императоре Николае II некоего «Не-Буквы» – как выяснилось потом, эмигранта-возвращенца И.М. Василевского, супруга которого Л.Е. Белозерская стала второй женой писателя М.А. Булгакова. Именно ее рассказы об эмигрантских мытарствах легли в основу известной пьесы «Бег». Упоминаю об этих книжках лишь потому, что знал Любовь Евгеньевну в последние годы ее жизни. Незадолго до своей кончины в 1987 г. на память о наших встречах она мне даже подписала посвященное ей когда-то «Собачье сердце» – книгу в то время у нас запретную.

Заметным событием в ту пору было появление (сначала в журнале «Звезда», а затем отдельным изданием) книги Марка Касвинова «Двадцать три ступени вниз», спецпропагандистское происхождение которой не вызывало сомнений.

Этой «прозорливости» не стоит удивляться. Таково было время, учившее читать между строк, понимать заложенные скрытые смыслы, то, что оставалось невысказанным и утаенным. Думающие представители моего поколения, прошедшие такую школу, являлись по сути своей готовыми источниковедами и текстологами.

Диплом профессионального историка давал мне редкую возможность читать книги в спецхране. Однако знакомство там с публикациями эмигрантов, как и чтение современных западных изданий, ходивших в СССР по рукам, хотя и проливало некоторый свет, всё же не было в состоянии ответить на многие вопросы. Порой эти издания вводили в заблуждение даже сильнее, чем продукт советского агитпропа, цену которому мы хорошо знали. Однако эти тонкие яды были тогда нам еще в диковинку.

Нищету всей этой эмигранткой литературы безпощадно обнажила перестройка, когда всё это, наконец, стало выходить и у нас. Косвенная оценка всех этих новых источников хорошо видна из подзаголовков некоторых вышедших у нас книг: «Царская Семья в воспоминаниях верноподданных», «Подлинная Царица». Выходило, что большинство из написавших мемуары, не были верноподданными, что образ Государыни в воспоминаниях очевидцев не был подлинным. Значит, был фальшивым?

Для того, чтобы разобраться во всем этом, нужна была надежная система координат, точка опоры, нужен был верный компас.

Сначала для меня это были писатели (Пушкин, Тютчев, Достоевский, Лесков, Есенин, Клюев, Ахматова), философы (Константин Леонтьев, отец Павел Флоренский, А.Ф. Лосев).

Потом пришла вера. (Лучше бы наоборот, но именно так было…)

Главным наставником с середины 1990-х годов стал для меня приснопамятный старец Николай Псковоезерский. Этот воистину Царский Батюшка наставлял меня, молился за меня. Без совета с ним и его благословения я не брался ни за одно дело…

Важным чувством для меня была личная сопричастность русской истории, ощущение с ней живой непосредственной связи.

Из рассказов бабушки я знал, что ее родители со старшими дочерьми для поправки своего материального положения отправились весной 1918 г. с юга Енисейской губернии, где они жили, на рыбалку на Дальний Восток. Ну, и времечко они выбрали для этого…

Почти что сорок лет спустя бабушка делилась своими яркими воспоминаниями о том времени: мордобой у владивостокских забегаловок американских солдат-пьянчуг; крайняя жестокость японцев, не считавших за людей всех не своих, включая других азиатов; меркантильные чехи; повешенные на столбах вдоль железнодорожного полотна русские люди.

Так начинала приходить ко мне живая история…

Родился я в Иркутске, жил на улице Жандармской (тогда да и сейчас – Фридриха Энгельса) рядом с рекой Ушаковкой, поблизости от того места, где в феврале 1920 г. расстреляли, а потом спустили под лед А.В. Колчака. (Кстати, будучи школьником, я был знаком с одним стариком, участвовавшим, будучи солдатом, в аресте адмирала.)

Недавно вблизи того места установили памятник. Историки – на документальной основе – описали заслуги адмирала, как флотоводца, ученого-океанографа и Верховного правителя. Как известно, тот являлся сторонником развития самоуправления, был внимателен к рабочему вопросу; будучи сторонником частного фермерского развития сельского хозяйства, проводил курс на развертывание предпринимательства, в том числе и банковской системы. Значительные ассигнования отпускались при Колчаке на нужды высшего и народного образования. Для сибирских и уральских ученых он был своим человеком. В январе 1919 г. по его инициативе в Томске был создан Институт исследования Сибири – прообраз Сибирского отделения Академии наук.

Всем был хорош Колчак, но вот только почему-то народ его не любил. Не нынешние «начитанные», а непосредственно помнившие те времена, причем те, кто при этом не жаловал советскую власть и коммунистов. (Я, тогда еще маленький мальчик, не столько расспрашивал, сколько слушал их разговоры.) Среди них были люди образованные и простые. Чем это было вызвано – точно сказать не могу. Разве что подсознательно чуяли они либеральный дух Колчака, сильно отдававший Америкой и Англией…

Кстати говоря, в русской истории есть еще одна, чем-то похожая личность: Царь Борис Годунов. Избранный с соблюдением всех существовавших в то время процедур, в условиях надвигавшегося голода немало сделавший для народа, он, тем не менее, не был принят этим самым народом, прозвавшим его «самоцарь».

Возвращаясь, однако, к Колчаку, подчеркнем, что причина такого прохладного отношения к нему коренилась вовсе не в успехе коммунистической пропаганды или в неизбежных ошибках, допущенных подчиненными Верховному правителю репрессивными органами в ходе гражданской войны.

В этом смысле плодотворно сравнить его с другим известным белым деятелем – действовавшим по соседству бароном Р.Ф. Унгерном фон Штернбергом. Так вот эта последняя личность была действительно легендарной. Не только по определению, но и по сути. О «Черном бароне» действительно ходило множество рассказов, сродни мифам. Особенно среди бурятов, которых в Иркутске и области было великое множество. Несмотря на леденящие кровь истории, Романа Федоровича,– принимали, а к Александру Васильевичу относились как-то отстраненно, с прохладцей. Остзейский барон был своим, понятным, адмирал – чужим. Один был в неприступном будущем, другой – в безвозвратном прошлом. Таков вышел суд народный….

Все эти размышления очень пригодились мне, когда впоследствии я работал над книгой о графе Ф.А. Келлере. Да и над другими тоже…

Из приведенных примеров хорошо видно, что для понимания истории потребны не одни лишь документы.

Еще древние говорили: Historia magistra vitae/История – учительница жизни. История как наука, а не идеология, в каковом виде бытовала она и пребывает до сей поры – увы – не только у нас…

Истина открывалась передо мной в ходе самого исследовательского процесса.

Но краски чуждые, с летами,

Спадают ветхой чешуей…

Я писал книги. Книги создавали меня.

Слой за слоем, словно на археологических раскопках, снимал я культурные слои.

Царское служение Императора Николая Александровича.

Императрица Александра Феодоровна. Наш «Скорбный Ангел».

Царевич Алексий. «Царскосельский Ягненок». «Кедр Ливанский».

Царский Друг Григорий…

Когда-то дойдем до материка?.. И дойдем ли еще…

По мере наших открытий менялся и окружающий мiр.

17 июля 1989 г., в годовщину убиения Царской Семьи, я пришел в Донской монастырь. Там в глубине кладбища у стен с горельефами от взорванного храма Христа Спасителя должна была быть отслужена первая за много лет открытая публичная панихида по убиенным Августейшим Мученикам. Народа на удивление пришло много. Служил священник и диакон. Все сосредоточенно молились.

Несколько месяцев спустя, осенью 1989 г. во время одного из православно-патриотических мероприятий в фойе какого-то московского дома культуры совершенно неожиданно я увидел большой портрет Государя. Рядом стояло черное знамя с большим восьмиконечным православным крестом и недавно еще совершенно непредставимой надписью: «Мы русские – с нами Бог!» Рядом проходил сбор подписей под обращением к Синоду о прославлении в лике святых Царской Семьи. Лишь на несколько секунд я замедлил естественный порыв. В анкете нужно было указать свой адрес и телефон. Я работал в крупном государственном еженедельнике… А семья? – пронеслось в голове. Но тут же последовали вопросо-ответы: А Россия? А Царская Семья? А совесть? – Я взял ручку, и уже не колеблясь, подписал, указав, что требовалось.

В тот вечер я не знал, что подписи собирали будущие мои соратники и друзья – Вячеслав Демин и Алексей Широпаев. Как я узнал впоследствии, они же молились вместе со мной и на той панихиде в Донском монастыре.

Менее через два года, весной 1991-го я стоял с ними (раза два или три) на заставе у Елоховского собора, собирая подписи за канонизацию Царственных Мучеников, но уже с другой, более решительной формулировкой. Вскоре мы вместе читали акафист Державной иконе Божией Матери у креста рядом с местом, где стоял взорванный храм Христа Спасителя.

Помню исходящий паром бассейн «Москва», крестные ходы Союза «Христианское Возрождение» вокруг него и Кремля. Помню, как всю эту зловонную жижу потом слили, как пытались использовать пустую бетонную ванну для антиправославных акций, как выдергивали и спиливали наш крест, как снова его восстанавливали…

Наконец в 1994 г. начались работы по восстановлению храма.

14 августа 2000 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, заседавший в нем, принял окончательное решение о прославлении Царской Семьи в лике святых.

До последнего момента были сомнения, примут ли такое решение. В тот день после обеда мы не выключали радио. И вот передали долгожданное радостное известие…

Как сейчас помню этот день в подмосковной  Саввинской Слободе. Дело шло к вечеру. Светило солнышко. Сеялся мелкий дождик. Услышав известие, я лег на скамейку под лиственницами. Яркая зелень перемежалась с мириадами светящихся дождинок, казавшихся не падающими вниз, а висящими в воздухе. Через некоторое время в небе появилась радуга, соединившая белые монастырские стены с берегом Москва-реки.

 – Постарайся запомнить этот день, это мгновение, – сказал я жене.

Попасть на само прославление я, конечно, и не мечтал. Но вот на следующий день к нашему дому подъехала машина. Монах из обители привез нам, по благословению отца наместника, пригласительные билеты. «Они Их почитают, пусть они туда и едут».

20 августа мы действительно приехали в Москву. Шел дождь. Мы прошли в храм, молились за Литургией, а потом стали участниками торжества прославления…

Всё это, безусловно, важный рубеж, вовсе не означающий, однако, завершение движения. Раскрытие Правды о Царственных Мучениках еще предстоит.

Зерно этого будущего плода заложено хотя бы в самом лике «страстотерпцы», в котором Их прославили архиереи в 2000 г. и который предстоит еще когда-нибудь преодолеть.

Значимость Святого Царского Семейства для Русского настоящего и грядущего будет постоянно проясняться, уточняться и усиливаться. И в этом смысле всё еще впереди!