«Мартовские иды» семнадцатого года

 

Заседание Временного комитета Государственной Думы 28 февраля 1917 года

 

Предъявлять ультиматум Царю от имени ставшей на путь государственного переворота Думы в Ставку были отряжены два депутата: А.И. Гучков и В.В. Шульгин.

Попробуем восстановить историю этой поездки в самых общих чертах.

1 МАРТА 1917 г.
Петроград

П.Н. МИЛЮКОВ: «Оставалось решить последний из больших вопросов образования новой власти: определить положение Царя. Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько безспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто не думал. Никто, кроме одного человека: А.И. Гучкова.
Из его показаний перед чрезвычайной комиссией видно, что он и сам не знал, как это совершится, так как не знал окончательной формы, в какой совершится ожидавшийся им переворот. Он не исключал и самых крайних форм устранения Царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему XVIII столетие русской истории, – в форме убийства. [...]
Он признал перед комиссией, что существовал у него и у его “друзей” (которых он не хотел называть) “план захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом Императорский поезд, вынудить отречение, затем... одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою новое правительство”. [...]
Вечером 1 марта он “заявил, что, будучи убежден (уже издавна) в необходимости этого шага, он решил его предпринять во что бы то ни стало и, если ему не будут даны полномочия от думского комитета, готов сделать это за свой страх и риск”. [...]
Правительство не возражало и присоединило к нему по его просьбе, в свидетели торжественного акта, В.В. Шульгина. Поручение комитета и правительства было дано путешественникам в форме, предусмотренной блоком.
Царь должен был отречься в пользу сына и назначить регентом Великого Князя Михаила Александровича. Этим обезпечивалось известное преемство Династии».

Александр Иванович Гучков в марте 1917 г. Кадры из кинохроники

А.И. Гучков (1862–1936) – «сын старообрядцы и еврейки Лурье» действительный статский советник, член Государственного совета, председатель III Государственной Думы, основатель и лидер партии октябристов; председатель Центрального военно-промышленного комитета и член Особого совещания по обороне (1915-1917). В.М. Пуришкевич наградил его примечательной кличкой – «младотурок». Революционный деятель, один из главных виновников февральской смуты. Военный и морской министр в первом составе временного правительства (март-май 1917).
В показаниях, данных Чрезвычайной следственной комиссии временного правительства, Гучков признавался: «Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали [...], что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти. На Государе и Государыне и тех, кто неразрывно был связан с ними, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойства их характеров не давали никакой надежды на возможность ввести их в здоровую политическую комбинацию; из всего этого для меня стало ясно, что Государь должен покинуть Престол. В этом направлении кое-что делалось до переворота, при помощи других сил и не тем путем, каким в конце концов пошли события». Будучи в Париже, поддерживал тайные связи с Германским генеральным штабом. Среди небольшой группы поддерживавших его был генерал Скоблин, работавший на чекистов. Скомпрометированный такими связями, Гучков умер в одиночестве. Характерно, что его дочь Вера Гучкова-Сувчинская-Трейль была членом французской компартии, несколько раз приезжала в СССР, довольно долго прожив там в 1936 г. По мнению французской сыскной полиции была советским агентом.

В.В. ШУЛЬГИН приводит слова А.И. Гучкова, сказанные тогда членам комитета («неполный состав», «в своем кругу», «говорил совершенно свободно»): «Без монархии Россия не может жить... Но, видимо, нынешнему Государю Царствовать больше нельзя [...] Если это так, то можем ли мы спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда весь этот революционный сброд начнет сам искать выхода... И сам расправиться с монархией... Меж тем это неизбежно будет, если мы выпустим инициативу из наших рук. [...] Надо дать России нового Государя... Надо под этим новым знаменем собрать то, что можно собрать... для отпора [...] Я предлагаю немедленно ехать к Государю и привезти отречение в пользу Наследника [...] Если вы согласны и если вы меня уполномочиваете, я поеду... Но мне бы хотелось, чтобы поехал еще кто-нибудь...
Мы переглянулись. Произошла продолжительная пауза, после которой я сказал:
– Я поеду с вами [...]
Комитет государственной думы признает единственным выходом в данном положении отречение Государя Императора, поручает нам двоим доложить об этом Его Величеству и, в случае его согласия, поручает привезти текст отречения в Петроград. Отречение должно произойти в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича. Мы должны ехать вдвоем, в полной тайне».

Василий Витальевич Шульгин (слева) в марте 1917 г.

В.В. Шульгин (1878–1976) – депутат правого крыла Государственной думы; монархист, лидер фракции прогрессивных националистов. Участник февральской смуты; член временного комитета Государственной думы. Выступая на заседании депутатов четырех Дум в Таврическом дворце 27.4.1917 сказал: «Даже не желая этого, мы революцию творили. Потому, господа, нам от этой революции не отречься. Мы с нею связались, мы с нею спаялись и за нее несем моральную ответственность». Принадлежность его к масонству документально не установлена, однако для такого утверждения есть некоторые основания. Один из зарубежных исследователей масонства (Борис Башилов) уверенно называет представителя «монархистов» Шульгина как одного из участников надпартийного центра заговора февралистов.

В эмиграции вступил в связь с подпольной монархической организацией в СССР, в действительности оказавшейся связанной с ГПУ. При содействии этой «организации» в декабре 1925 г. побывал на родине, написав по возвращении восторженный книгу о своем путешествии. Узнав о том, что его провело ГПУ, в 1931 г. отошел от общественных дел и поселился в Югославии; постепенно перешел на позиции сменовеховства. Арестован в Югославии советскими спецслужбами (1944). В 1956 г. освобожден. Умер во Владимiре.

А.И. ГУЧКОВ: «1 марта в думском комитете, я заявил, что, будучи убежден в необходимости этого шага, я решил его предпринять во что бы то ни стало, и, если мне не будут даны полномочия от думского комитета, я готов сделать это за свой страх и риск, поеду, как политический деятель, как русский человек, и буду советовать и настаивать, чтобы этот шаг был сделан.
Полномочия были мне даны, причем вы знаете, как обрисовалась дальнейшая комбинация: Государь отречется в пользу своего сына Алексея с регентством одного из Великих Князей, скорее всего, Михаила Александровича. Эта комбинация считалась людьми совещания благоприятной для России, как способ укрепления народного представительства в том смысле, что при малолетнем Государе и при регенте, который, конечно бы, не пользовался, если не юридически, то морально всей властностью и авторитетом настоящего держателя верховной власти, народное представительство могло окрепнуть, и, как это было в Англии, в конце XVIII ст., так глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не опасны.
Я знал, что со стороны некоторых кругов, стоящих на более крайнем фланге, чем думский комитет, вопрос о добровольном отречении, вопрос о тех новых формах, в которые вылилась бы верховная власть в будущем, и вопрос о попытках воздействия на верховную власть встретят отрицательное отношение.
Тем не менее, я и Шульгин, о котором я просил думский комитет, прося командировать его вместе со мной, чтобы он был свидетелем всех последующих событий, – мы выехали в Псков».

2 МАРТА.
Петроград

Утром после выступления в Таврическом дворце Милюкова было созвано специальное заседание исполкома совета, собравшиеся приступили с вопросами к А.Ф. КЕРЕНСКОМУ.
«Вопрос о регентстве, – вспоминал он впоследствии, – ни в малейшей степени не волновал меня, однако внушить другим мою уверенность в неосуществимости этого плана было крайне трудно, а потому в это дело попытался вмешаться исполнительный комитет. Он вознамерился послать к Царю своих делегатов, а в случае неудачи – помешать воспользоваться поездом нашим делегатам. Однако тут они не преуспели, и приблизительно в 4 часа дня делегация временного комитета Думы в составе Гучкова и Шульгина отбыла в Псков с целью потребовать отречения Царя».
Угроза исполкома совета не была пустой (достаточно вспомнить безуспешные попытки председателя Думы М.В. Родзянко выехать поездом на встречу с Государем 1 марта).
«Сегодня утром, – приводил в своих мемуарах слова Михаила Владимiровича В.В. Шульгин, – я должен был ехать в Ставку для свидания с Государем Императором, доложить Его Величеству, что, может быть, единственный исход – отречение... Но эти мерзавцы узнали... и, когда я собирался ехать, сообщили мне, что им дано приказание не выпускать поезда... Не пустят поезда! Ну, как вам это нравится? Они заявили, что одного меня они не пустят, а что должен ехать со мной Чхеидзе и еще какие-то... Ну, слуга покорный, – я с ними к Государю не поеду... Чхеидзе должен был сопровождать батальон “революционных солдат”. Что они там учинили бы?.. Я с этим скотом...»

Михаил Владимiрович Родзянко (1859–1924) – действительный статский советник, председатель IV Государственной Думы, председатель самозванного Временного комитета государственной думы, возглавившего революционное движение в дни февральской смуты 1917 г. Масон.

Попытка (хотя по каким-то причинам и безуспешная) обойти это препятствие (Исполком Совета) зафиксирована современниками событий.

«В первые же дни революции, – читаем в воспоминаниях Князя Гавриила Константиновича, – у меня был отнят автомобиль. Он оказался у военного министра временного правительства Гучкова, и он даже на нем поехал в Псков, к Государю, чтобы потребовать его отречения. Дороги, впрочем, оказались столь плохи, что ему пришлось вернуться и ехать поездом».
Возможно, именно какими-то консультациями с исполкомовцами (и соглашениями в результате их), в чем впоследствии не хотелось признаваться ни тем, ни другим, объясняется опоздание эмиссаров временщиков в Псков.
«Делегаты Государственной думы – Гучков и Шульгин, – пишет в своих воспоминаниях Дворцовый комендант В.Н. Воейков, – опоздали и вместо 4-5 час. дня прибыли лишь в 9 1/2 ч. вечера».

Поезд Петроград-Псков

С Варшавского вокзала Петрограда поезд отошел в 14 часов 57 минут.
Поразительна «забывчивость» Шульгина, писавшего в своих воспоминаниях: «Чуть серело, когда мы подъехали к вокзалу». При том, что по горячим следам событий, сразу же по возвращении в Петроград в газете «Речь» (3.3.1917) он сообщает совершенно верно: «Мы выехали 2-го марта, в 3 часа дня...» (Это, кстати говоря, не единственная несообразность в этих двух текстах одного и того же человека. И, заметим, далеко не случайная.)
Генерал В.Н. Воейков, между тем, продолжает: «Оба прибывшие к Его Величеству представителя народа производили впечатление людей не мытых, не бритых, были они в грязном крахмальном белье. Можно было предполагать, что они своею неопрятностью старались понравиться делегатам петроградского совета солдатских и рабочих депутатов, командированным для их сопровождения и за все время поездки их ни на шаг не покидавшим до самого момента входа в Императорский поезд.
Во время приема Государем депутатов – Гучкова и Шульгина – сопровождавшие их делегаты петроградского совета солдатских и рабочих (как их называли “собачьих”) депутатов занимались раздачей на вокзале всевозможных революционных листовок и вели с публикою возбуждающие беседы. [...]

Свиты Его Императорского Величества генерал-майор Владимiр Николаевич Воейков (1868–1947). Командир Лейб-Гвардии Гусарского полка, последний (с 24 декабря 1913 г.) Дворцовый комендант. В эмиграции в Финляндии. Жил у родственников супруги (урожденной графини Фредерикс) на даче доктора Боткина в Терийоках. Скончался в Швеции.

О том, что такое представляли из себя в данный момент Гучков и Шульгин, я получил понятие благодаря одному, хотя и мелкому, но много говорящему факту: сопровождал их в салон-вагоне северо-западных железных дорог тот самый проводник, с которым я постоянно ездил вне путешествий в Императорском поезде. Этот проводник пришел ко мне в купе и принес от жены письмо, за которым в Петрограде сходил по собственной инициативе.
Не без волнения он мне рассказал, что во время путешествия все, решительно, распоряжения и приказания исходили от делегатов совета рабочих и солдатских депутатов, которые совершенно не считались с Шульгиным и Гучковым. На остановках эти представители совета расхаживали по вокзалам и платформам, раздавая встречным прокламации, а также приказ № 1».
Это последнее обстоятельство подтверждал и флигель-адъютант ЕИВ полковник А.А. Мордвинов: «Вспоминаю, как кто-то вошел и сказал, что с поезда, в котором прибыли Гучков и Шульгин, разбрасываются прокламации…»

Император Николай II во время одной из поездок в прифронтовую полосу. Справа от Государя полковник А.А. Мордвинов

Флигель-адъютант Его Императорского Величества (с 1913 г.) полковник Анатолий Александрович Мордвинов (1870–1940). В эмиграции в Германии. Скончался и похоронен на кладбище баварского города Оберстдорф.

Загадочные совдеповцы упоминаются также и в статье В.В. Шульгина, опубликованной сразу после поездки в Псков («Речь». 3.3.1917): «Высшие служащие дороги оказали нам полное содействие. Поезд был немедленно составлен и было отдано распоряжение, чтобы он следовал с предельной скоростью. К нам в вагон сели два инженера и мы поехали».

Псковский вокзал. Дореволюционная открытка

Возможно о них же пишет и генерал-майор Д.Н. Дубенский, вспоминая прибытие в Псков Гучкова и Шульгина: «Из ярко освещенного вагона салона выскочили два солдата с красными бантами и винтовками и стали по бокам входной лестницы вагона. По-видимому, это были не солдаты, а вероятно рабочие в солдатской форме, так неумело они держали ружья, отдавая честь “депутатам”, так не похожи были также на молодых солдат».
Чего после этого стоят слова члена Исполкома Петроградского Совета Н.Н. Суханова (Гиммера): «Спрашивается, от чьего имени была организована поездка в Псков Гучкова и Шульгина? Если от имени Временного комитета государственной думы, то известно ли было о ней его членам Керенскому и Чхеидзе? Если им было об этом известно, то почему не было доведено до сведения исполнительного комитета?»
Подобные передергивания и умолчания стали общим местом коммунистической и даже постсоветской историографии…

В салон-вагоне Царского поезда. Псков. 2 марта 1917 г.

На рисунке изображены: министр Императорского Двора граф В.Б. Фредерикс, главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Н.В. Рузский, депутаты Государственной думы В.В.Шульгин и А.И. Гучков, начальник Военно-походной канцелярии при Императорской Главной квартире флигель-адъютант генерал-майор К.А. Нарышкин.


НОЧЬ СО 2 НА 3 МАРТА.
Псков.

По приказанию Государя, А.И. Гучкова и В.В. Шульгина, сразу же по прибытии, встретил и проводил в вагон к Императору флигель-адъютант, полковник А.А. Мордвинов.

Царский поезд

«Я хотел, – признавался впоследствии А.И Гучков, – сначала повидать генерала Рузского, для того, чтобы немножко ознакомиться с настроением, которое господствовало в Пскове, узнать, какого рода аргументацию следовало успешнее применить, но полковник очень настойчиво передал желание Государя, чтобы я непосредственно прошел к нему».
Желание А.И. Гучкова прежде Государя встретиться с генералом Н.В. Рузским подтверждает в своих воспоминаниях и генерал-майор Д.Н. Дубенский.

Император Николай II беседует с генералом Н.В. Рузским. В центре генерал Н.Н. Янушкевич

Николай Владимiрович Рузский (1854–1918) – генерал-адъютант (1914), генерал от инфантерии (1909), командующий Северным фронтом. Масон (член гучковской Военной ложи). Один из главных виновников отречения Императора Николая II от Престола. Характерно появившееся в эмигрантской прессе сообщение проживавшего с 1921 в сербском монастыре святой Петки (Параскевы Пятницы) близ сербского города Шабаца крещеного еврея С.К. Эфрона-Литвина (1849–1925) о предсказании Н.В. Рузскому, сделанном в 1901 или 1902 г. Всеволодом Сергеевичем Соловьевым: «Будешь большим, большим полководцем… Будешь прославлен на весь мiр, но не надолго… Закончишь великой изменой и будешь проклят современниками и потомством».
В сентябре 1918 г. изменник был зарублен чекистом на Пятигорском кладбище. Дочь генерала вышла замуж за известного сиониста Ноя Давидсона и, изменив Православию, перешла в талмудизм.

Депутаты приехали в Псков со своим «проектом отречения».
Фототипическая его копия впервые была опубликована в журнале «Огонек» в январе 1923 г., а затем в 1927 г. во втором книге «Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы».
«В тяжелую годину ниспосланных тяжких испытаний для России, – говорилось в нем, – Мы, не имея сил [руководить] вывести Империю из тяжкой смуты, [великие неудачи] переживаемой страной перед лицом внешнего врага, за благо сочли, идя на встречу желаниям всего русского народа, сложить бремя [данной] врученной нам от Бога власти. Во имя Величия возлюбленного русского народа и победы над лютым врагом, призываем благословение Бога на Сына Нашего, [которому] в пользу которого отрекаемся от Престола Нашего. Ему до совершеннолетия регентом Брата Нашего Михаила Александровича...»
Проект был написан рукою Шульгина с грифом «Таврический Дворец». Справа в углу бланка пометка: «Проект Шульгина и Аджемова».

Моисей Сергеевич Аджемов (1878–1950) – врач, присяжный поверенный, масон, член ЦК партии кадетов, член Государственной думы, юридического совещания Временного правительства и масонского Межпарламентского союза

«Накануне, – пишет Гучков, – был набросан проект акта отречения Шульгиным, кажется, он тоже был показан и в комитете (не смею этого точно утверждать), я тоже его просмотрел, внес некоторые поправки...»

Был еще и «проект Ставки».
Полковник А.А. МОРДВИНОВ: «В проекте манифеста, каким-то образом предупредительно полученном из Ставки и составленном, как я узнал потом, по поручению генерала Алексеева, Лукомским и Базили, потребовались некоторые изменения.

Генерал-лейтенант Александр Сергеевич Лукомский (1868–1939) – генерал-квартирмейстер Ставки. Высказался за отречение Государя. После большевицкого переворота помощник командующего Добровольческой армией (1918-1919), председатель правительства генерала А.И. Деникина (1919-1920). В эмиграции (с марта 1920). Скончался в Париже

Сверх того, члены Думы, вероятно для надежности, просили переписать манифест в двух экземплярах. Оба за подписью Его Величества должны были по их просьбе быть скрепленными Министром Двора.

Николай Александрович Базили (1883–1963) – камергер Высочайшего Двора, масон, чиновник Министерства иностранных дел; заведовал дипломатической канцелярией в Ставке

Первый экземпляр, напечатанный, как затем и второй, в нашей канцелярии на машинке, на телеграфных бланках, Государь подписал карандашом. Эти манифесты были, наконец, около часу ночи переписаны, как их от Государя принесли в купе к графу Фредериксу и с каким отчаянием бедный старик, справляясь с трудом, дрожащей рукою их очень долго подписывал».

Министр Императорского Двора граф В.Б. Фредерикс со своим зятем Дворцовым комендантом генералом В.Н. Воейковым

2 марта в Ставке была принята телеграмма: «Около 19 час. сегодня Его Величество примет члена Государственного Совета Гучкова и члена Государственной Думы Шульгина, выехавших экстренным из Петрограда. Государь Император в длительной беседе с Генерал-Адъютантом Рузским в присутствии моем и Генерала Саввича выразил, что нет той жертвы, которой Его Величество не принес бы для истинного блага Родины. Телеграммы Ваши и Главнокомандующих были все доложены. 2 марта 16 час. 30 мин. Генерал Данилов».
«По получении указанной выше телеграммы из Штаба Сев[ерного] фр[онта], – вспоминал начальник оперативного отделения управления Генерал-квартирмейстера штаба Верховного Главнокомандующего подполковник В.М. Пронин, – генерал Лукомский спешно пригласил г. Базили; спустя некоторое время был составлен и передан в Псков проект манифеста об отречении Императора от Престола в пользу Сына».
Текст этого документа, свидетельствовал подполковник Пронин, со слов «Не желая расставаться с любимым Сыном...» и до «принеся в том ненарушимую присягу», – написан во Пскове.

Фасад железнодорожного вокзала в Пскове. Дореволюционная открытка

 

Государь разгадал и разрушил затею временщиков.

Полковник А.А. МОРДВИНОВ, находившийся в Императорском поезде во время встречи Императора с депутатами, передает свой разговор с флигель-адъютантом генерал-майором К.А. Нарышкиным: «Не помню когда, но кажется очень скоро, ко мне в купе заглянул Нарышкин, озабоченно проходивший к себе в канцелярию по коридору. Я так и бросился к нему: “Ну, что, уже кончилось, уже решено, что они говорят?” – с замирающим сердцем спрашивал я его.
“Говорит один только Гучков, все то же, что и Рузский, – ответил мне Нарышкин. – Он говорит, что, кроме отречения, нет другого выхода, и Государь уже сказал им, что Он и Сам это решил еще до них. Теперь они сомневаются, в праве ли Государь передать Престол Михаилу Александровичу, минуя Наследника, и спрашивают для справки основные законы. Пойдем, помоги мне их отыскать, хотя вряд ли они взяты у нас с собою в вагон. В них никогда не было надобности в путешествиях”...
Все иллюзии пропадали, но я цеплялся еще за последнюю, самую ничтожную: “Раз вопрос зашел о праве, о законах, то значит с чем-то еще должны считаться даже и люди, нарушившие закон в эти безправные дни и может быть”...
Основные законы я знал лишь поверхностно, но всё же мне пришлось с ними знакомиться лет пять назад, когда возникли разные вопросы в связи с состоявшимся браком Великого Князя Михаила Александровича с г-жей Вульферт. Тогда все было ясно, но это было давно, я многие толкования забыл, хотя и твердо сознавал, что при живом Наследнике Михаил Александрович мог бы воцариться лишь с согласия и отказа Самого Алексея Николаевича от Своих прав. А если такой отказ по малолетству Алексея Николаевича немыслим, и Он должен будет, вопреки желанию Отца, сделаться Царем, то может быть и Государь, Которому невыносима мысль расстаться с Сыном, отдумает поэтому отрекаться, чтобы иметь возможность оставить Его при Себе.
Облегчение для меня в данную минуту заключалось в том, имелось ли в основных законах указание на право Государя, как опекуна, отречься не только за Себя, но и за Своего малолетнего Сына от Престола.
Что в обыденной жизни наши гражданские законы таких прав опекуну не давали, я знал твердо по собственному опыту, что сейчас и высказал Нарышкину, по дороге, проходя с ним в соседний вагон, где помещалась наша походная канцелярия.

Флигель-адъютант Его Императорского Величества Кирилл Анатольевич Нарышкин (в центре) на Императорской яхте «Штандарт»

Генерал-майор К.А. Нарышкин (1868–1924) служил в Императорской Главной квартире, начиная с августа 1906 г. Помощник начальника Военно-походной канцелярии Его Величества (1909). Произведен в генерал-майоры (6 декабря 1916 г.) с назначением начальником Военно-походной канцелярии и зачислением в Свиту Его Величества. Воглавлял Военно-полевой суд ЕИВ. После революции остался в России. В начале 1920-х гг. был арестован, содержался в Петропавловской крепости. Умер в Крестах.

– Что говорят об этом основные законы, я хорошо не помню, но знаю, почти заранее, что они вряд ли будут по смыслу противоречить обыкновенным законам, по которым опекун не может отказываться ни от каких прав опекаемого, а значит и Государь до совершеннолетия Алексея Николаевича не может передать Престола ни Михаилу Александровичу, ни кому-либо другому. Ведь мы все присягали Государю и Его законному Наследнику, а законный Наследник, пока жив Алексей Николаевич, только один.
– Я и сам так думаю, – ответил в раздумье Нарышкин, – но ведь Государь не просто частный человек, и может быть Учреждение Императорской Фамилии и основные законы и говорят об этом иначе.
– Конечно, Государь не частный человек, а Самодержец, – сказал я, – но, отрекаясь, Он уже становится этим частным человеком и просто опекуном, не имеющим никакого права лишать опекаемого его благ.
Том основных законов, к нашему удовлетворению, после недолгих розысков, нашелся у нас в канцелярии, но, спешно перелистывая его страницы, прямых указаний на права Государя, как опекуна, мы не нашли. Ни одна статья не говорила о данном случае, да там и вообще не было упомянуто о возможности отречения Государя, на что мы оба к нашему удовлетворению обратили тогда внимание.
Нарышкин торопился. Его ждали, и, взяв книгу, он направился к выходу. Идя за ним, я, помню, ему говорил:
– Хотя в основных законах по этому поводу ничего ясного нет, все же надо непременно доложить Государю, что по смыслу общих законов, Он не имеет права отрекаться за Алексея Николаевича. Опекун не может, кажется, даже отказаться от принятия какого-либо дара в пользу опекаемого, а тем более, отрекаясь за него, лишать Алексея Николаевича и тех имущественных прав, с которыми связано Его положение, как Наследника. Пожалуйста, непременно доложи обо всем этом Государю.
Лишь как сквозь туман вспоминаю я и возвращение Нарышкина и Фредерикса от Государя и их сообщение о происходивших переговорах.
Рассказ Шульгина, напечатанный в газетах, который я впоследствии прочел, многое возобновил в моей памяти. За небольшими исключениями (про справку в основных законах Шульгин умалчивает) он в общем верен и правдиво рисует картину приема членов Думы».

Генерал Г.Н. ДАНИЛОВ: «Выждав несколько, я подошел к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в комиссии обороны Государственной думы. А.И. долго был председателем этой комиссии, я же часто ее посещал в качестве представителя главного управления Генерального штаба, по различным вопросам военного характера.
– “Скажите, Александр Иванович, – спросил я, – насколько решение Императора Николая II отречься от Престола не только за Себя, но и за Сына, является согласованным с нашими Основными Законами?.. Не вызовет ли такое решение в будущем тяжелых последствий?” – “Не думаю, – ответил мой собеседник, – но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь к ним к В.В. Шульгину, который у нас является специалистом по такого рода государственно-юридическим вопросам”. – И тут же Гучков познакомил меня с Шульгиным, с которым я до того времени знаком не был.

Генерал от инфантерии Георгий (Юрий) Никифорович Данилов (1866–1937) – генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем (1914-1917); начальник штаба Северного фронта (февраль 1917). Масон. Зная о связях генерала с Гучковым, Императрица не раз предупреждала в Своих письмах 1915 г. Государя о необходимости удалить Данилова из Ставки. После октябрьского переворота возглавлял группу военных консультантов при большевицкой делегации в Брест-Литовске (фев. 1918), выступая против заключения мира с Германией. Участвовал в разработке плана строительства Красной армии, пока, не найдя общего языка с Троцким, не подал в отставку. Уехав на Украину, стал начальником военного управления в правительстве Врангеля (осень 1920). Эмигрировал. Скончался в Париже

– “Видите ли, – сказал В.В., выслушав меня, – несомненно, здесь юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении Цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать Его от влияния Отца и, главное, Матери, столь ненавидимой в России”. – При таких условиях останутся прежние влияния, и самый отход от власти родителей малолетнего Императора станет фиктивным...»

В.В. ШУЛЬГИН: «Если здесь есть юридическая неправильность... Если Государь не может отрекаться в пользу брата... Пусть будет неправильность!.. Может быть, этим выиграется время... Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда все угомонится, выяснится, что он не может Царствовать, и Престол перейдет к Алексею Николаевичу...» (Последнее рассуждение из эмигрантских уже мемуаров, разумеется, не более чем неуклюжая попытка оправдаться задним числом. – С.Ф.)

В.В. Шульгин «на месте преступления» (в Таврическом дворце, где заседала Дума). Кадр из полнометражного документального фильма «Перед судом истории», снятого в 1964 г. на «Ленфильме» режиссером Фридрихом Эрмлером, запущенном в производство благодаря поддержке заместителя заведующего отделом культуры ЦК КПСС Г.И. Куницына:

http://sergey-v-fomin.livejournal.com/127024.html

П.Н. МИЛЮКОВ: «В Петербурге ночь на 3 марта, в ожидании Царского отречения, прошла очень тревожно. Около 3 часов ночи мы получили в Таврическом дворце первые известия, что Царь отрекся в пользу Великого Князя Михаила Александровича. Не имея под руками текста манифеста Императора Павла о Престолонаследии, мы не сообразили тогда, что самый акт Царя был незаконен. Он мог отречься за Себя, но не имел права отрекаться за Сына.
Несколько дней спустя я присутствовал на завтраке, данном нам военным ведомством, и возле меня сидел Великий Князь Сергей Михайлович. Он сказал мне в разговоре, что, конечно, все Великие Князья сразу поняли незаконность акта Императора. Если так, то, надо думать, Закон о Престолонаследии был хорошо известен и Венценосцу.
Неизбежный вывод отсюда – что, заменяя сына братом, Царь понимал, что делал. Он ссылался на свои отеческие чувства – и этим даже расстрогал делегатов. Но эти же отеческие чувства руководили Царской Четой в их намерении сохранить Престол для Сына в неизменном виде.
И в письмах Императрицы имеется место, в котором Царица одобряет решение Царя, как способ – не изменить обету, данному при короновании. (В этом смысле я истолковал “последний совет Царицы” в “Последних новостях”.)
Сопоставляя все это, нельзя не прийти к выводу, что Николай II здесь хитрил, давая октябрьский манифест. Пройдут тяжелые дни, потом все успокоится, и тогда можно будет взять данное обещание обратно. Недаром же Распутин обещал сыну благополучное Царствование...»

Историк Г.М. КАТКОВ (1903–1985) в своей книге «Февральская революция» замечает по этому поводу: «Безосновательны все подозрения, что акт отречения подписан был с внутренними оговорками и нарочно был составлен в таких выражениях, которые делали его юридически уязвимыми, а следовательно при первой возможности облегчали его отмену. Конечно, законность акта была спорной, но в тот момент это было вопросом чисто академическим. Основные законы не позволяли отречения за Наследника Престола, но они не предусматривали и отречения самого Монарха. Акт отречения вносил изменение в конституционную структуру, такое изменение не было и не могло быть предусмотрено основными законами».

Подполковник В.М. ПРОНИН, описывая впечатления в Ставке от Царского Манифеста, вспоминал: «Я посмотрел на Великого Князя [Сергея Михайловича]: он был бледен; на глазах блестели слезы. “И за Сына отрекся”... – тихо произнес он дрожащими губами. [...] Отречения Императора от Престола и за Сына никто не ожидал. Это было полной неожиданностью для всех».

Василий Михайлович Пронин в последние годы жизни

В.М. Пронин (1882–1965) – офицер, участник русско-японской, германской и гражданской войн. С 1916 г. начальник оперативного отделения в управлении Генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего. В эмиграции в Белграде. Преподавал на Высших военно-научных курсах генерала Головина. Редактор и издатель «Военного сборника», редактор и издатель газеты РОВСа «Русский голос» (1937-1941). После войны переехал в Бразилию. Автор воспоминаний «Последние дни Царской Ставки». Скончался в Сан-Паулу.

Полковник А.А. МОРДВИНОВ передает разговор с ГОСУДАРЕМ, состоявшийся 4 марта: «Он задумался и вдруг спросил: “Что обо всем говорят, Мордвинов?”
– Ваше Величество, – ответил опять безтолково, волнуясь, я, – мы все так удручены, так встревожены... для нас это такое невыносимое горе... мы все еще не можем придти в себя... для нас все так непонятно и чересчур уж поспешно... а в Ставке, как я слышал, особенно не понимают, отчего вы отреклись в пользу брата, а не законного Наследника, Алексея Николаевича; говорят, что это совсем уже не по закону, и может вызвать новые волнения.
Государь еще глубже задумался, еще глубже ушел в себя, и, не сказав больше ни слова, мы вскоре доехали до вокзала...
Государь прошел в последнее большое отделение вагона, где находилась Императрица [Мария Феодоровна], а я остался в коридоре, выжидая указаний о нашем обратном отъезде. Его Величество скоро открыл дверь и сказал мне: “Мордвинов, Матушка вас приглашает к обеду. Я потом вам скажу, когда поедем обратно”, – и снова закрыл дверь»
Однако продолжения разговора так и не последовало.

«Знамение». Крещение Наследника Цесаревича Алексея Николаевича. Петергоф 11 августа 1904 г. Картина художника Ильяса Файзуллина. (Фрагмент.)

ИМПЕРАТРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕОДОРОВНА (2 марта): «...Всемогущий Бог надо всем, Он любит Своего Помазанника Божия и спасет Тебя и восстановит Тебя в Твоих правах! Вера Моя в это безгранична и непоколебима...»

(3 марта): «Я вполне понимаю Твой поступок, о Мой Герой! Я знаю, что Ты не мог подписать противного тому, в чем Ты клялся на Своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим Тебя снова на Твоем Престоле, вознесенным обратно Твоим народом и войсками во славу Твоего Царства. Ты спас Царство Своего Сына, и страну, и Свою святую чистоту, и [...] Ты будешь коронован Самим Богом на этой земле, в Своей стране».

(4 марта): «Только сегодня утром мы узнали, что все передано М[ише], и Бэби теперь в безопасности – какое облегчение!»

Улицы Петрограда в первые дни после переворота¹

НОЧЬ СО 2 НА 3 МАРТА.
Псков.

Генерал-майор Д.Н. ДУБЕНСКИЙ: «Гучков доложил, что обратное возвращение депутатов сопряжено с риском, а посему он просил подписать манифест на всякий случай не в одном экземпляре. Государь на это согласился. [...] Государь ушел к себе в отделение, а все оставшиеся стали ждать изготовление копии манифеста».

А.И. ГУЧКОВ: «...Я сказал Государю, что этот акт я повезу с собой в Петроград, но так как в дороге возможны всякие случайности, по-моему, следует составить второй акт, и не в виде копии, а в виде дубликата, и пусть он остается в распоряжении штаба главнокомандующего ген. Рузского. Государь нашел это правильным и сказал, что так и будет сделано».

В.В. ШУЛЬГИН: “Это были две или три четвертушки – такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке».

«ПРОТОКОЛ ОТРЕЧЕНИЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II»: «Депутаты попросили подписать еще дубликат Манифеста на случай возможности с ними несчастья, который бы остался в руках генерала Рузского. Его Величество простился с депутатами и отпустил их [...] Приблизительно через час дубликат Манифеста был преподнесен Его Величеству на подпись, после чего все четыре подписи Его Величества были контрассигнированы Министром Императорского Двора графом Фредериксом».
В документе речь идет о подписях Государя под двумя Манифестами об отречении и Указами Правительствующему Сенату о назначении председателем Совета министров князя Г.Е. Львова и Верховным главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича.

Салон Императорского поезда, в котором Государь принимал депутацию думцев

Генерал Г.Н. ДАНИЛОВ: «Один экземпляр манифеста об отречении приезжавшие депутаты взяли с собой; второй же экземпляр того же манифеста хранился у меня в штабе до мая 17-го года. Когда же генерал Рузский оставил должность главнокомандующего Северным фронтом, а я получил в командование 5-ю армию, этот экземпляр, при письме, был отправлен главе временного правительства князю Львову. Перед отправлением документа в Петроград я приказал снять с него фотографический снимок, хранившийся у меня до большевицкого переворота. Дальнейшая судьба этого снимка, как и многих других документов моего архива, мне неизвестна...»
В советское время подлинник Манифеста хранился в Ленинградском музее революции.

 

ВЕЧЕР 3 МАРТА.
Петроград.

В послепереворотную столицу выезжавшие в Псков думцы возвратились во второй половине дня 3 марта.
Петроград бурлил. Сразу же после прибытия, вспоминал В.В. ШУЛЬГИН, он оказался среди толпы. «…Я спросил кого-то из тех, кто меня почему-то окружили:
– Где Гучков?
– Александр Иваныч в железнодорожных мастерских на митинге рабочих, – ответили голоса.
На митинге рабочих... Значит, мне надо сейчас пробраться туда к нему и вытащить его оттуда... Но как же быть с текстом отречения?.. Вот я его чувствую под рукой в боковом кармане... И с таким документом на митинг к рабочим?.. Войти-то войдешь, – но выйдешь ли?.. Могут отнять, уничтожить... И Бог его знает, что еще может быть... Как быть? Вокруг меня, ни на секунду не оставляя, была толпа людей, следившая за каждым моим движением... Но ни одного – не то что верного, но просто знакомого лица... Кому передать документ?

У Государственной думы в дни переворота 1917 г.

В это время меня опять позвали к телефону.
– Это я, Бубликов... Я, знаете, на всякий случай послал человека вам... один инженер... совершенно верный... он найдет вас на вокзале... скажет, что от меня... Можете ему все доверить... Понимаете?
– Понимаю.
Через несколько минут из толпы, меня окружавшей, какой-то господин протискался, сказав, что он от Бубликова... Я сказал ему:
– Вас никто не знает... За вами не будут следить... Идите пешком совершенно спокойно... и донесите... Понимаете?
– Понимаю.
Я незаметно передал ему конверт. Он исчез... Теперь я мог идти на митинг...»

Александр Александрович Бубликов (1875–1941) – инженер, член IV Государственной Думы, масон, член делегации Временного правительства. Ночью 28 февраля руководил отрядом, составленным из уголовников и солдат, переодетых в форму офицеров, произвел захват Министерства путей сообщения, что позволило ему отдать преступный приказ об остановке Императорского поезда, шедшего из Ставки в Царское Село. Он же вместе с другими комиссарами-временщиками прибыл 8 марта в Могилев для ареста Государя и препровождения его в Александровский дворец. Министр путей сообщения Временного правительства. В сентябре 1917 г. выехал в Париж, а затем перебрался в США

В.В. Шульгин передал отречение Лебедеву, а тот, в свою очередь, своему шефу –видному масону, инженеру-путейцу Ю.В. Ломоносову, впоследствии члену ВСНХ, помогавшему Л.Б. Красину в тайных операциях за границей, в частности в продаже золота.

Прибыв в министерство, вспоминал Ю.В. ЛОМОНОСОВ, «остались мы вчетвером: Бубликов, Добровольский, Лебедев и я.
– В чем дело?
– Гучков арестован... Акт отречения вот...
Как не сенсационна была весть об аресте Гучкова, глаза всех, забывая о нем, впились в положенный мной на стол кусочек бумаги.
“Ставка. Начальнику штаба”.
– Достукался, – произнес Бубликов после минуты молчания. – Итак, будем присягать Михаилу [...]
Из мастерских передали, что Гучков арестован, что акта у него не нашли и что идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт.
– Зачем?
– Товарищи, переплетчики желают низложить Царя, да и все остальные, кажется... отречения им мало.
– Ну, а потом?
– Потом депутат Лебедев передал мне акт, я потихоньку закоулками, на другую сторону, да и дал тягу.
– А Гучков? А другие депутаты?
– Не знаю.
– Я сейчас буду разговаривать с Родзянко, а вы, господа, узнайте, что с депутатами.
Комиссары заперлись, а мы пошли к себе. Акт отречения не давил даже, а жег мне левый бок. По телефону сообщили, что Гучкова выпустили и что он с Шульгиным и Лебедевым уехали в Думу.
С этим известием я вошел к комиссарам. [...] С их слов, довольно безсвязных, я понял, что в городе положение примерно такое, как на вокзале. Большинство рабочих против отречения. С раннего утра, вернее с ночи, в Думе между комитетом и советом идут об этом горячие споры. Совет усилен “солдатскими” депутатами.
– Грамоту ищут по всему городу. Возможно, и сюда придут. Где она? – спросил Добровольский.
– У меня в кармане.
– Это не годится. Надо спрятать.
– Положить в несгораемый шкаф. Приставить караул.
– Нет, положить в самое незаметное место... и не в этой комнате... конечно, сохранение этой грамоты положения не изменит, но все-таки... во-первых, отречение освобождает войска от присяги... во-вторых, ее уничтожение окрылит черные силы.
– А не снять ли нам, Анатолий Александрович, с акта несколько копий?
– Пожалуй, но только, чтобы никто ничего не знал. Составим комитет спасения “пропавшей грамоты” из трех.
– Нет, из четырех. Лебедев ее спас.
– Правильно, позовите его сюда.
Пришел Лебедев, ему объявили положение, и мы с ним отправились снимать копию в секретарскую. А комиссары начали принимать доклады разных учреждений министерства. Лебедев диктовал, я писал. Когда копия была готова, я позвал комиссаров в секретарскую. Мы все вчетвером заверили копию, а подлинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретарской.
– Ну, теперь по копии можно начать печатание, — сказал я.
– Нет, надо спросить Думу, — возразил Добровольский.
– Зачем? Ведь чем скорее грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и при том набор, корректура, печать – все это потребует времени. А кроме того, наборщики ждут.
– Нет, надо спросить.
Через несколько минут последовал приказ: “Не печатать, но наборщиков не распускать”...»

Юрий Владимiрович Ломоносов (1876–1952) – инженер-железнодорожник, масон и революционер, работавший в подпольных организациях РСДРП. В 1905-1906 гг. входил в состав военно-технической организации ЦК РСДРП, находившейся под началом Л.Б. Красина и занимавшейся подготовкой терактов и вооруженных восстаний.
В дни, предшествовавшие февральскому перевороту 1917 г., вместе с А.А. Бубликовым обманным путем овладели управлением железными дорогами, не допустив возвращения в Петроград Императора Николая II. Именно ему было поручено обнародование – в нужное время – акта об отречение Государя и отказа Великого Князя Михаила Александровича от восприятия власти.
При большевиках, в ранге наркома, занимался закупкой заграницей паровозов, приобретавшихся по намного более завышенным ценам. (Сделка известна в истории под названием «Паровозной аферы».) Жил и работал в Берлине. В 1927 г., отказавшись возвращаться в СССР, попросил политического убежища в Англии, получив в 1938 г. британское подданство. Скончался в Канаде

Нагнетание опасностей в приведенных мемуарах Ю.В. Ломоносова – искусственное. Особенно если сравнить их с описанием пребывания А.И. Гучкова на митинге рабочих железнодорожных мастерских, сделанным лично присутствовавшим там В.В. ШУЛЬГИНЫМ.
Оно также совершенно не гармонирует с описанием тем же мемуаристом впечатления от объявления присутствовавшим тут же на митинге «войскам и народу» Царского Манифеста об отречении:
«Я поднял глаза от бумаги. И увидел, как дрогнули штыки, как будто ветер дохнул по колосьям... Прямо против меня молодой солдат плакал. Слезы двумя струйками бежали по румяным щекам. [...]
– ...Идет война... Враг стоит на фронте... Враг неумолимый, который раздавит нас... раздавит, если не будем все вместе... Если не будем едины... Как быть едиными?.. Только один путь... Всем собраться вокруг... нового Царя... Всем оказать ему повиновение... Он поведет нас... Государю Императору... Михаилу Второму... провозглашаю – “ура!”
И оно взмыло – горячее, искреннее, растроганное...»

В связи с такими «нестыковками» в описании одних и тех же событий возникают вопросы: от кого же на деле исходила опасность документу, чего в действительности добивался народ, пытавшийся отобрать и уничтожить документ?
Нельзя же всерьез предполагать, что уничтожение документа об отречении от Престола (пусть даже и в пользу Брата) способствовало бы, хоть в какой-то мере, упразднению Монархии. Скорее уж наоборот...

На Невском проспекте

Решение Государя об отречении в пользу брата вызвало замешательство в стане временщиков.

А.И. ГУЧКОВ, выйдя из Царского поезда, заявил ждавшей новостей толпе: «Не безпокойтесь, господа. Император согласился на большее, чем мы ожидали».

А.Ф. КЕРЕНСКИЙ: «Первое сообщение о неожиданном шаге Царя было получено вечером 3 марта от Гучкова и Шульгина во время заседания нового правительства и членов временного комитета. После объявления этой новости наступила мгновенная тишина, а затем Родзянко заявил, что вступление на Престол Великого Князя Михаила невозможно. Никто из членов временного комитета не возразил.

Первое заседание Временного правительства под председательством князя Г.Е. Львова. Март 1917 г.

Мнение собравшихся, казалось, было единодушным. Вначале Родзянко, а затем и многие другие изложили свои соображения касательно того, почему Великий Князь не может быть Царем. Они утверждали, в частности, что он никогда не проявлял интереса к государственным делам, что он состоит в морганатическом браке с женщиной, известной своими политическими интригами, что в критический момент истории, когда он мог бы спасти положение, он проявил полное отсутствие воли и самостоятельности и так далее.
Слушая эти малосущественные аргументы, я понял, что не в аргументах как таковых дело. А в том, что выступавшие интуитивно почувствовали, что на этой стадии революции неприемлем любой новый Царь.
Неожиданно попросил слово молчавший до того Милюков. С присущим ему упорством он принялся отстаивать свое мнение, согласно которому обсуждение должно свестись не к тому, кому суждено быть новым Царем, а к тому, что Царь на Руси необходим. [...]
Однако время было на исходе, занималось утро, а решение так и не было найдено. Самым важным было не допустить до принятия окончательного решения опубликования акта отречения Царя в пользу брата. По общему согласию заседание было временно отложено.
Родзянко отправился в Военное министерство, которое имело прямую связь со Ставкой, и связался с генералом Алексеевым, который сообщил ему, что акт отречения уже распространяется на фронте. Родзянко дал ему указание немедленно это прекратить.
Указание было исполнено, однако еще до его получения на некоторых участках фронта солдатам уже сообщили об отречении, и они стали присягать новому Суверену».

Князь Г.Е. Львов, А.И. Гучков и генерал М.В. Алексеев

Всю ночь на 3 марта, вспоминал П.Н. МИЛЮКОВ, – «Родзянко и Львов ждали в Военном министерстве точного текста манифеста, чтобы выяснить возможность его изменения [sic!]. В здании Думы министры и временный комитет принимали меры, чтобы связаться с [Великим Князем] Михаилом Александровичем и устроить свидание с ним утром. [...] Родзянко принял меры, чтобы отречение Императора и отказ [Великогго Князя] Михаила были обнародованы в печати одновременно. С этой целью он задержал напечатание первого акта. Он, очевидно, уже предусматривал исход, а, может быть, и сговаривался по этому поводу».

Генералу М.В. Алексееву М.В. РОДЗЯНКО объяснил это следующим образом: «С регентством Великого Князя и воцарением Наследника Цесаревича, быть может, и помирились бы, но кандидатура Великого Князя, как Императора, ни для кого не приемлема, и вероятна гражданская война».
То же сообщил он и генералу Н.В. Рузскому. Третьего марта в пять утра он сказал последнему по прямому проводу: «Чрезвычайно важно, чтобы Манифест об отречении и передаче власти Великому Князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу вам об этом».

М.В. Родзянко и А.И Гучков с другими думцами в дни переворота

Утром 3 марта через железнодорожных служащих П.Н. Милюкову удалось позвать к телефону только что прибывшего с отречением В.В. ШУЛЬГИНА: «Я услышал голос, который я с трудом узнал, до такой степени он был хриплый и надорванный [...]
– Не объявляйте Манифеста... Произошли серьезные изменения [...] Нам передали текст... Этот текст совершенно не удовлетворяет... совершенно... необходимо упоминание об Учредительном собрании... Не делайте никаких дальнейших шагов, могут быть большие несчастия [...] Немедленно приезжайте оба на Миллионную, 12. В квартиру князя Путятина [...] Там Великий Князь Михаил Александрович... и все мы едем туда... пожалуйста, поспешите...»

 

(Продолжение следует)

 

Эти и другие материалы в блоге С. В. Фомина "Царский Друг"