«НОВГОРОДСКАЯ ГРОЗА»

«Яко чаша в руце Господни вина не растворена,
исполнь растворения, и уклони от сея в сию:
обаче дрождие его не истощися,
испиют вси грешнии земли» (Пс.74,9-10)

                        «Боже, суд Твой Цареви даждь,
и правду Твою сыну цареву»  (Пс. 71, 1)

XVI век оставил в Великом Новгороде выдающиеся памятники высокой духовной культуры. «В них отразилось все, о чем думал человек того времени. Мысли о Боге и мироздании, о государстве и власти, рассуждения о долге и справедливости, представления о красоте и добре, душевные переживания и стремление к духовным вершинам, – все это нашло свое воплощение на страницах богословских трактатов и поучительных повестей, в облике соборных и городских храмов, в мастерстве иконописи и вышивальщиц, и многих ремесленников, осознавших свое высокое творческое призвание» [1]. Есть среди этих памятников, одно, единственное в своем роде произведение, которое пророчески, в «апокалипсических» картинах, изображает разрушение ветхого мiра и проповедует справедливую Божию «казнь» очищающую ВЕРУ - это икона «Видение пономаря Тарасия» из Преображенского собора Хутынского монастыря (более поздний список с нее находится в ГРМ). Изображенный на иконе город, детально повторяющий Новгород XVI в., подвергается беспощадному разрушению. С неба сыплются стрелы болезней, на город надвигается огненное облако пожаров, громадная волна озера (Ильмень) готова обрушиться на него. Грозно нависшая над городом завеса облаков, отягощенная всеми Силами Небесной иерархии, обращена к нему бесчисленным ангельским воинством, ниспосылающим вниз стрелы гнева Божия. Все эти разнообразные «казни» пронизаны главной темой – наказанием и расплатой за грехи, разрушением земли во имя Господнего Гнева, обрушившегося на «град человеческий», горделиво возомнившего о своем возвышении над «Градом Божиим»... «И пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы» (Апок.14,8). Так увидел новгородский богомаз события января 1570 г., рассудив их как «посещение Божие грех ради наших» [2].
Совсем иной взгляд на «Новгородский поход» Царя Иоанна Васильевича Грозного зимой 1570 года, сложился у большинства историков, объявивших «Новгородское изменное дело» сфабрикованным чуть ли не самим Царем Иоанном и послужившим лишь поводом для «беспощадного разгрома Новгорода» и утверждения в этой «вольной республике» Царской «тирании». При этом «расправа над невинными новгородцами» именуется ими - «самым мрачным и трагичным эпизодом опричного террора».
Но так ли уж «безвинно» пострадал в январе 1570 г. «Господин Великий Новгород»? Город, которому еще в 1530г. грозным Божьим знамением, было возвещено о рождении в Москве Царя и Великого князя всея Руси Иоанна Васильевича Грозного: «… великому князю Василию Ивановичу родися сын великий князь Иванъ от великой княгини Елены. В час же рождения его в лето 7038 (1530) в Великом Новеграде бысть гром страшен зело и блистания молнии, что из давних лет никто не помнит». Так «тучи», разразившиеся Божией «грозой» над Новгородом в январе 1570 г., стали собираться над ним еще задолго до этого.
Чем же была «наэлектризована» атмосфера в самом Новгороде и вокруг него перед той «январской грозой»? Или, как писал русский историк XIX века Е. Белов: «как ни тяжел новгородский погром по производимому им впечатлению, но постараемся отнестись к нему объективнее, и посмотрим, что его подготовило, и какие обстоятельства ему предшествовали» [3].

Часть 1

1567 год. Уже десять лет Россия ведет тяжелейшую Ливонскую войну за возвращение исконно русских земель «отчины» и «дедины» с выходом к Балтике. Десять лет войны, потребовавшей огромного напряжения сил всего государства против мощного, коварного противника, угрожавшего не только территориальным владениям Русского Царя, но и намеревавшегося расколоть, сломить Православие – главную духовную опору страны, лишив ее тем самым способности к сопротивлению как военной, так и духовной агрессии со стороны католического Запада.
Уже разгромлен Тевтонский орден – форпост Ватикана против «восточных варваров – схизматиков». Десятки Ливонских крепостей заняты войсками Грозного Царя. Несмотря на ряд неудач и поражений, произошедших по причинам или прямого саботажа, или же когда княжеско-боярская элита «оплошася небрежно», русский боевой дух и воля к победе пребывают на подъеме. Наши – Нарва, Юрьев (Дерпт) с выходами к морю, Полоцк и все Ливонские земли вплоть до Двины. При мощной государственной поддержке успешно развивается внешняя торговля России с Западной Европой. Зачинается русский флот. Но, начиная с 1567–68 годов, восторженные отзывы ганзейских купцов на рейхстагах и съездах германских князей: «о небывалой выгоде от русской торговли», сменяются на голоса:  «о страшном вреде и великой опасности для всего христианства, а в особенности Германской Империи и всех прилежащих королевств и земель, как скоро Московит утвердится в Ливонии и на Балтийском море»... «Если Московский царь завладеет Ревелем, он водворится скоро посреди Балтийского моря, на островах Готланде и Борнгольме, и будет для Германии опаснее, чем турецкий султан» - доносил непримиримый враг Москвы Август Саксонский германскому императору. 
Все дальнейшие международные события стали напоминать хорошо продуманную «шахматную партию» против России.

1 июля 1569 г. была утверждена Люблинская уния, провозгласившая рождение Речи Посполитой – Великой Польши «от моря и до моря», унаследовавшей при этом от Великого княжества Литовского все захваченные им ранее украинские и белорусские земли. «Речь Посполитая с самого начала поставила себе целью не только закрепить за Польской короной уже наличные земли, но и присоединить те русские области и города, которые были утрачены Литвой в ходе войны конца XV – начала XVI века в пользу Московского государства» [4]. На западной русской границе утвердился сильный и далеко не дружелюбный сосед, чьи территориальные притязания откровенно прокомментировал историк-иезуит П. Пирлинг: «Никто не оспаривал (пока еще – Е.С.) Великой Руси у потомков Рюрика и Владимира. Им предоставили (?!) спокойно владеть столицей, затерянной в глуши лесов. Но прекрасные и плодородные области Малой, Белой и Червонной (Карпаты) Руси, бассейн Днепра с древним городом Киевом, по праву (?!) должны были принадлежать полякам» [5]. Интересно, кто же это мог «предоставить» спокойно владеть Благоверному Государю Иоанну Васильевичу Грозному Державой, полученной им «от Бога и от своих прародителей»? Не те ли «гроссмейстеры» в малиновых ермолках, сделавших ставку в своей вековой и иступленной борьбе с Православием, на Великую Польшу?
Не нужно забывать, что XVI век был веком ожесточенной религиозной борьбы в Западной Европе. «Борьба эта отразилась и в Восточной Европе, католицизм свои потери на Западе старался вознаградить на Востоке» [6]. После Люблинской унии и возникновения Польско-Литовского государства, иезуиты стали подготавливать церковную унию в Западной Руси, обращая свои «вожделенные» взгляды и на Московскую Русь. «Историк не должен забывать то обстоятельство, – пишет Е.Белов, – что время войны Грозного с Западом, было временем усиленной деятельности иезуитов для создания церковной унии», добавляя при этом, что «поэтому-то католики и писали о Грозном как о злодее, ибо видели в нем препятствие к задуманной унии» [7].
За год до этого события, подтвердились опасения шведского короля Эрика XIV, просившего русских послов, находившихся в Стокгольме «проведывати про стекольских людей про посадцких измену, что оне хотят королю изменити, а город хотят здати королевичам» (т.е. королевским братьям – Е.С.). Измена стокгольмского посада привела к государственному перевороту, и Эрик XIV был, свергнут с престола и посажен в тюрьму, что тут же повлекло за собой изменение не только внешнеполитической линии самой Швеции, но и расстановки сил во всей Западной Европе.
После переворота, Швецией заключается невозможный до этого союз с Польшей, страстным сторонником которого был пришедший к власти Юхан III, злейший враг Москвы. «В Швеции свержение Эрика XIV и вступление на престол его брата Юхана III, женатого на Ягелонке, сестре Сигизмунда II (Польского короля – Е.С.), объясняет нам союз скандинавского государства с Польшей» [8]. Дальше – больше: шведское правительство расторгает заключенное ранее двадцатилетнее перемирие с Россией, но при этом заключается мир с Данией, сдерживаемой до этого Эриком XIV в течение семи лет, не давая ей возможности активно включиться в Ливонскую войну.
Теперь и на севере неожиданно появился противник, оценку которому дал академик Р.Ю. Виппер: «Противник странный, запирающий Москве морские выходы, но который не мог взять от этого сам промышленной и торговой выгоды, ибо не имел индустрии и не занимался транзитом, но который с успехом исполнял роль тормоза в отношении Москвы, задерживая столь опасный в глазах Польши и Германии  (читай Ватикана – Е.С.), культурный рост многочисленного и способного народа русского»[9].
Мирный же договор между двумя извечными врагами России - Польшей и Турцией - явился последним штрихом по созданию широкой антирусской коалиции, одновременно развязав руки Османской Империи для проведения полномасштабной агрессии на южных рубежах Московской Руси, где к весне 1569 г. Турция уже сосредоточила в Азове 17 тыс. армию при 100 орудиях и, соединившись с 40 тыс. Крымской Ордой и восставшими ногайцами, намеревалась захватить Астрахань и изгнать русских из Нижнего Поволжья.
Внутри страны в 1568 г. был раскрыт боярский заговор, во главе которого стоял боярин Федоров. Осенняя 1567 года военная компания, разработанная и возглавляемая самим Царем Иоанном, должна была окончательно решить судьбу Ливонии. Русские войска сосредотачивались в районе Ршанского яма, откуда должны были выступить на Ригу. Но этот план, разработанный в условиях повышенной секретности, о котором знали только Государь и верхушка боярской думы, стал известен Польскому королю. Польско-Литовские войска, численностью около 100 тыс. человек, собрались во главе с королем Сигизмундом II в белорусском местечке Радошковичи и … бездействовали. Ведь собраны они были не для большого сражения с русским войском. Король, наблюдая за передвижениями Государя Иоанна, ждал боярского мятежа в Москве, чтобы фланговым ударом отрезать Государю путь на Москву, где в это время боярская Дума возвела бы на Московский престол двоюродного брата Царя, Владимира Андреевича Старицкого, «князя из королевой руки» - т.е. послушного ставленника Польской короны. Одновременно блокировалась бы и военная ставка Государя, позволяя тем самым совершить изменникам-воеводам злодеяние – пленение Русского Царя.
Как поразительно и горько напоминает этот план заговора другой, ставший страшным и позорнейшим событием Русской истории через 350 лет! Но если первому, осени 1567 г., по Милости Божией не дано было совершиться, то второй, февраля 1917 г., стал наказанием народа, не захотевшего защитить своего Царя и отдавшего тем самым свою Отчизну и Церковь на растерзание иноверцам, окружив Царя только «изменой, трусостью и обманом».
«Планы вооруженного мятежа в земщине были разработаны в мельчайших деталях. Но исход «литовской интриги» полностью зависел от успеха тайных переговоров с конюшим Федоровым. Согласится ли опальный воевода (лишенный Государем Иоанном Васильевичем чина конюшего в 1566 г. за тайную переписку с Польским королем и гетманом Ходкевичем – Е.С.) использовать весь свой громадный авторитет для того, чтобы привлечь к заговору других руководителей земщины – этим определялись дальнейшие события» [10]. «Дальнейшие события» показали, что согласился. Все нити этого заговора сосредоточились в руках боярина И.П. Федорова-Челяднина, долго занимавшего чин конюшего (т.е. фактического главы боярской Думы). Так же, конюший, по традиции, становился и Царским местоблюстителем до вступления на престол нового Государя, и к тому же он имел право выбирать Царя в случае отсутствия прямого наследника престола. Масштаб «боярской крамолы» был огромен. Только кн. Владимир Андреевич Старицкий, который в том же 1568г. «замышлял поддаться Сигизмунду–Августу», испугавшись, передал Царю Иоанну список, составленный не кем иным как самим Федоровым, из 30 знатных лиц, склонившихся к измене. «Уже тогда оказались замешаны в заговоре высшие слои Новгородские» [11].
Массово растиражированные историки, начиная с Карамзина и заканчивая «телешоу-историком» Радзинским, расследование измены 1567- 68 гг. отнесли лишь к «болезненной подозрительности тирана», и писали слово  «заговор» в кавычках, подразумевая тем самым нереальность его существования и невиновность всех лиц, обвиненных в измене. Но вот как об этом «заговоре» повествует Польская летопись Мартына Бельского: «Лета Господня 1568 Король Сигизмунд Август, собравши весьма большое ополчение, выступил лично под Радосковицы, откуда намеревался со всею силою идти к Москве: ибо имел такое войско, какому равного в Польше не бывало, и сам распоряжал оным. Причиною сего исхода было следующее: находился тут некто Козлов, Москвитянин, женившийся в Литве и взявший за себя Коршаковну; этот человек, быв послом от Короля к Государю Российскому, довел почти всех знатнейших господ в Москве до того, что они захотели поддаться Королю, лишь бы только сей показался им с войском. Князя ж Московскаго, связавши, выдать: для чего Козлов и послан был туда Королем (под видом гонца с грамотами ко двору). Однако Князь узнал об умысле, и Козлова посадили на кол; а Король, утратив напрасно время под Радосковицами, часть войска распустил и возвратился в Гродно». И лифляндский историк Кельх, описывающий эти события, говорит о них только как о тайном заговоре против Московского Государя. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. «Лихое дело, о котором паны радные с государскими изменниками лазучеством ссылались, Богъ ту измену Государю нашему объявил».
Царь немедленно оставляет армию и отправляется в Москву. Армия же Сигизмунда II, узнавшего о крушении всех планов, распускается по домам. «Поведение поляков ясно показало – некое лицо или лица в среде военного руководства дали им повод для подобного рода действий и снабдили сведениями о планах русского командования. Заговор это был, или просто среди наших появился иуда, сказать невозможно» [12], - убаюкивает сам себя Д. Володихин. Отчего же невозможно, возможно - и то, и другое. «Ведь никто никогда не собирал армий ради бездействия».
Несмотря на провал продуманного до мелочей заговора и, не надеясь победить армию Грозного Царя в открытом бою, «король с помощью эмигрантов (предателей-перебежчиков! – Е.С.) продолжал вести тайную войну против России» [13], и в ход пошли хорошо проверенные в «просвещенной Европе» услуги «аптекарей» и 30 иудиных серебряников.
В конце 1568 г. Польско-Литовские власти выразили твердое желание вернуться к мирным переговорам. На время обмена посольствами было решено: категорически запретить, войскам вторгаться на территорию соседнего государства. И вот, пока в Москве терпеливо ожидали Великое Польское Посольство, в начале января 1569 г. немногочисленный литовский отряд при загадочных обстоятельствах захватил неприступную Изборскую крепость. Вследствие розыска о сдаче Изборска было установлено, что готовились к сдаче полякам также и ближайшие крепости в Ливонии: Мариенбург, Гарваст и Феллин. В этом деле наравне с перебежчиками Т.Тетериным (связанным с Курбским) и Сарыхозиными, переодевшимися в одежду опричников и открывших литовцам ворота Изборской крепости, активно фигурировали подъячий Семен Рубцов и Петр Лазарев из Псковской приказной администрации. Также в измене были уличены псковичи А.Шубин и Е.Герасимов с новгородцами Ю.Селиным и В.Татьяниным. Государь, понимая, что теперь не может доверять и приказной бюрократии, стал предполагать (и не без основания на тот момент), что центром новой измены является Псков. Тогда Царь Иоанн Васильевич, как в свое время его дед Иоанн III, произвел «выселки» всех неблагонадежных лиц из Пскова, числом около 500 семей (это в дальнейшем спасло псковичей от более сурового наказания), из Новгорода было переведено в центральные уезды - 145 семей.

Среди бояр недовольство и нетерпение, находившее отражение в бесконечных  слухах и толках о неминуемом  «возстании против тирана», стремительно разрасталось. Историк Е.Белов пишет об этом так: «В Великом Новгороде и вообще на севере вследствие всех событий  пяти лет, с 1565 по 1570 год, брожение умов, без сомнения, было велико, и среди этого брожения что-то затевалось»[14]. Это самое «что-то», Пискаревский летописец выразил лаконичной записью, что «московские служилые люди решились на крайнее средство и стали уклоняться к князю Володимеру Андреевичу». Дальнейшее развитие событий показало, что «дыма без огня не бывает». «Крайним средством» явилось намерение «московских служилых людей»  вступивших в сговор с Новгородцами и Польской короной, отравить Государя Иоанна Васильевича с наследником Царевичем Иоанном и возвести на престол (вновь и вновь) кн. Владимира Андреевича Старицкого.
Удельные князья Старицкие всегда метили на Московский престол. Еще Андрей Иванович, брат Великого Князя Василия III, после смерти  Великого Князя, ссылаясь на то, что Наследник (Иоанн Васильевич Грозный) еще мал, предложил поставить во главе государства самого себя. И с войском пошел в Новгород, рассчитывая поднять его жителей, «тоскующих по вечевой вольнице», против Москвы. Только духовный авторитет местного владыки, святителя Макария, бывшего в ту пору Новгородским архиепископом и возглавившего оборону города от мятежников, не допустил ввязать новгородцев в братоубийственную войну.
Владимир Андреевич Старицкий и его мать княгиня Евфросиния, дочь кн. А.Хованского, с «завидным упорством» продолжили дело удельного князя, и, минимум трижды, возглавляли или участвовали в заговорах против Царя и Великого Князя Иоанна Васильевича Грозного. Первый раз в марте 1553 г. во время внезапной, тяжелой болезни Государя. «Мятеж у царевой постели» - так назвал эту измену сам Государь. Тогда кн. Владимир Андреевич Старицкий и большая часть Боярской Думы с отцом Адашева во главе, «восшаташася яко пьяные», с криком и гамом вокруг одра тяжело больного Царя, упорно отказывались целовать Крест – т.е. приносить присягу на верность Наследнику, сыну Государя Димитрию. Уже тогда Государь понял: «стоит лишь на мгновение ослабнуть его воле, как над ним сразу, хищно каркая, норовя заглянуть прямо в глаза – жив ли? – черной стаей начнет кружиться измена и даже самый преданный в одночасье может оказаться лютым врагом» [15]. Понял, но простил!
Новая измена со стороны двоюродного брата кн. Владимира Андреевича обнаружилась во время Полоцкого похода Государя. Тогда из ставки кн. Старицкого неожиданно бежал его ближайший дворянин Борис Хлызнев-Колычев, передавший полоцким воеводам царские планы осады крепости. Государь, несмотря на это, продолжал оказывать доверие своему брату. И капитуляцию Полоцка Царь принимал вместе с кн. Владимиром Андреевичем. Только после сообщения о государственной измене своего господина кн. Владимира и его матери, кн. Евфросинии, удельным дьяком Старицких Савлуком Ивановым, (от которого, заметая следы, попытался избавиться кн. Владимир Андреевич, держа его окованным в темнице), Государь наложил на брата свою «опалу»... Но какую и как? Имея полное юридическое и моральное право самому судить изменника, Царь Иоанн Васильевич «пред отцом своим богомольцем Макарием митрополитом и пред владыками и перед освященным собором царь княгине Ефросинье и ко князю Владимиру неисправление и неправды их им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал» [16] – т.е. опять простил (!) и отдал дело на рассмотрение суда высшего духовенства. Не случайно имя кн. Евфросинии упоминается в летописи первой, ибо именно ее, а не «царева брата», человека бесхарактерного, поступки которого Государь откровенно называл «дуростью», суд посчитал подлинной вдохновительницей заговора. Как и в деле 1553 г., когда кн. Евфросиния, обуреваемая честолюбивыми замыслами возвести на престол своего сына, занималась «вербовкой» боярства в поддержку сына, а тот мобилизовал слуг и детей боярских, имя княгини было первым. Так князь Семен Лобанов-Ростовский, тогда на следствии показывал: «как государь недомогал, и мы все думали о том, что только государя не станет, как нам быти. А ко мне на подворье приезживал ото княгини Офросиньи и от князя Володимера Ондреевича, чтобы я поехал ко князю Володимеру служити, да и людей перезывал…» [17]. И князь Д.Ф. Палецкий, отринувший все понятия долга, чести, верности законному Государю и страх Божий, но, руководствуясь лишь собственной корыстью, уже после целования Креста на имя Царевича Димитрия, сразу же поспешил уведомить Старицких, что он «княгине Офросинье и князю Володимеру служити готов» [18].
В 1563 г. гордая, неукротимо властная княгиня, по суду высшего духовенства была пострижена в монахини с именем Евдокия, но особым царским распоряжением ей было позволено сохранить всю прислугу и ближних боярынь, получивших несколько тысяч четвертей земли в окрестностях Воскресенской женской Горецкой обители, с позволением ездить на богомолье в соседние обители. Князя же Владимира, «опала» коснулась конфискацией земель, вскоре возвращенных ему обратно, и уже в октябре этого же года, Государь ездил на охоту к брату в Старицу. И это-то «тиран», жутко и кроваво расправляющийся со всеми своими «безвинными» жертвами?!
В третий раз имя кн. Владимира Андреевича связывается с крамолой осени 1567 г., во время боярского заговора И.П.Федорова. Хотя и выдавший, при первых же слухах о провале заговора, списки бояр-изменников, кн. Владимир как бы не принимал активного участия в нем, но в Царя-то бояре метили именно его, рассчитывая при нем вернуть себе прежнее влияние и свободы. Понятное дело, что все это происходило не без участия матери князя, уже монахини Евдокии, использовавшей для этого все свои огромные капиталы и связи в боярской верхушке. И на этот раз, кн. Владимир Старицкий остался при своем особом положении подле Царя. Более того, Государь Иоанн Васильевич доверяет ему возглавить (!) войско на столь опасном и ответственном Юго-Восточном рубеже государства, в ожидании вторжения татар, ведя сам войну на Западе. Другими словами - доверил ему прикрывать в случае опасности свою спину, показывая тем самым, что по-прежнему испытывает к нему доверие и братскую любовь. Чем же заплатили за Государеву любовь и долготерпение его брат и тетка с их единомышленниками из «княжеско-боярской элиты»? Они посчитали, что настал их час, что нельзя упускать такой шанс, когда кн. Владимир Андреевич единолично возглавляет огромное и мощное войско в 60 000 человек. Ну и пусть, что войну с Польско-Литовским королем придется прекратить, отдав при этом полякам с Псковом, Новгородом и Смоленском все Северо-Западные русские земли - вплоть до Твери, а татарам с турками отдать и Казань, и Астрахань! Глядишь, не будут трогать какое-то время, а там и откупимся, пусть себе потихоньку таскают русских людей для своих рынков и гаремов, самим ведь тоже немножко останется, чтобы «поцарствовать» в удовольствие! Русь – большая, всем хватит! Вот только мешал всему этому «благоденствию» Грозный Царь да его Наследник, сын и единомышленник, Царевич Иоанн Иоаннович. А Благоверного Царевича Феодора Иоанновича они даже в серьез не воспринимали. От нетерпения, уже на пути в Нижний, кн. Владимира бояре встречали с крестными ходами, да с хлебом-солью. Как Царя!
Изменников же, посягавших на жизнь своего Государя, во все времена и у всех народов ждало страшное наказание. «Казнь изменников, – напоминает историк и юрист  М.Покровский, – была общепринятой нормой тогдашнего уголовного права».
Дальнейшая судьба кн. Владимира Андреевича Старицкого доподлинно нам неизвестна, так как его имя перестает появляться в исторических хрониках. Повествование же о «наказании» и «смерти» оного, со всей его семьей, дошли до нас в изложении двух немцев - Таубе и Крузе, которое, слово в слово, со всеми «драматургическими» диалогами, было «доверчиво» переписано Карамзиным. Так оно пришлось ему по душе и очень гармонично вписывалось в тот облик «тирана», который нарисовал господин историограф в IX томе своей Истории, откуда оно и пошло кочевать по всем трудам «официальных» историков.
Иоганн Таубе и Елерт Крузе, рижские дворяне, сдались в плен после битвы при Гермесе. Дав Царю Иоанну верноподданническую присягу и стараясь привести высшее Ливонское сословие к признанию власти России, хитрые и ловкие лифляндцы были приняты в число Российских царедворцев (но далеко не приближенных, как они изображали сами себя). Пытались они уговорить Г. Кетлера, герцога Курляндского, стать Ливонским королем, но, получив отказ, оказались в свите герцога Магнуса Голштинскаго, пока не усомнились и в его владычестве. В 1571 г. изменили Государю Иоанну Грозному, тщетно пытаясь захватить Дерпт. Таубе предлагал свои услуги и шведам, обещая  переманить на их сторону 3 роты Лифляндских мызников. Оба бежали в Польшу, где за свое предательство были произведены Сигизмундом II в бароны, но изменили и ему, попытавшись в 1577 г. вернуться в Россию на службу к Царю Иоанну. В 1572 г., оказавшись в Польше, они написали «Послание», по одним предположениям герцогу Готтарду Кетлеру, по другим – жмудскому старосте гетману Ходкевичу. В 1816 г. оно было напечатано с предисловием Густава Эверса, в котором историк, дав характеристику этим «проходимцам», говорит прямо, что они, «желая обелить себя или совсем оправдаться в глазах Кетлера «ужасными грехами» Царя, которому изменили, старались прикрыть свой собственный позор».
«Как же можно быть отголоском таких людей, – недоумевает русский историк XIX в. Н.С. Арцыбашев, – и, основываясь на их речах, порочить одного из величайших Государей России?» [19].
«До какой степени доходила доверчивость Карамзина даже к таким людям, как Таубе и Крузе, показывает лучше всего 3 глава IX тома, в которой описывается казнь кн. Владимира Андреевича. Карамзин целиком берет свое описание из письма их, не проверив нисколько показание этих господ»[20]. Причем берет, не обращая внимания и на предисловие Г. Эверса к этому «Посланию». А это уже не просто «доверчивость».
Таубе и Крузе сочинили об этой «казни» такую «байку». Царь Иоанн, решив погубить кн. Владимира Андреевича, стоящего с войском в Нижнем Новгороде, под предлогом закупки рыбы послал своего повара в Нижний. Этот заранее наученный повар, возвратившись, сказал (зная, что после этого его казнят – Е.С.), что князь Владимир дал ему яд и 50 рублей денег, чтобы отравить Царя. Государь вызвал ничего не подозревавшего князя в Александровскую слободу с семейством, приказав ему остановиться  на последней станции (какое-то Маскатино). Получив известие, что кн. Владимир прибыл, Иоанн явился туда сам, и тут -  следует мелодраматическая сцена отравления Владимира Андреевича, его жены и детей! И вот эту-то бредятину, уже более 450 лет, смакуя слезливо-театральные монологи «невинных жертв» и выставляя ее как одно из самых жутких деяний «Царя-тирана», не остановившегося даже перед убийством брата и его невинных детей, пересказывают вроде бы умные люди - ученые, называющие себя историками, не удосужившись даже узнать о действительной судьбе, якобы злодейски убитых, сыновей и дочерей «опального» князя!
«Писатели» Таубе и Крузе в своем послании сообщают, что вместе с кн. Владимиром Старицким были отравлены его жена, два его сына и две дочери. Карамзин, в своем повествовании, упоминает жену и двух сыновей, - т.к. увидел лживость этих двух немцев, потому, как прекрасно знал, что одна из мнимоотравленных в 1569 г. княжен - Евфимия Владимировна - была помолвлена в 1570 г. с герцогом Магнусом, братом Датского короля; а вторая дочь - Мария Владимировна  - вышла замуж (после скоропостижной смерти своей сестры) за него же в 1573 году. Следовательно, обе были в полном здравии и благополучии и после своей «мучительной кончины»!  Увидел, но использовал и ее.
Что касается сыновей кн. Владимира Андреевича, то об одном из них в XIII томе Древней Российской Вивлиофики на 97 стр. читаем: «Лета 7081(1573) пожаловал Государь Царь и Великий Князь Иван Васильевич Короля Арцымагнуса [т.е. короля Лифляндского, в каковые был произведен герцог Магнус – авт.] жениши; а за него даши князь Володимерову дочь Андреевича, княжну Марью. Месту бытии на Государевом дворе; а бытии на свадьбе самому Государю Царю и Великому Князю Ивану Васильевичу, всея России, и сыну его царевичу Ивану Ивановичу. А бытии у княжны в отцово место брату ея князю Василью Володимировичу, а в материно место Васильевой Княгине Володимеровича Марье». Как видим, спустя 4 года после своей мнимой «отравы», сын князя, Василий Владимирович был жив-здоров (как и его сестры) и  даже в милости у Царя Иоанна, который вернул своему племяннику все отцовские земли. О другом же сыне кн. Владимира никаких упоминаний не встречаем и точно неизвестно, существовал ли он вообще. О судьбе самого князя Владимира Андреевича, бывшего в руках бояр опасным орудием и, по слову самого Государя Иоанна Васильевича, «человеком неблагодарным», известно доподлинно одно, что он умер, но как - неизвестно. По Таубе и Крузе его отравили, а по Одерборну – зарезали. Гваньини же повествует о том, что «Царь вымучив из брата своего родного(?!) в 1570г. всё имущество, велел отрубить голову тому брату». А вот в летописи из Синодальной библиотеки за № 87, принадлежащей святителю Димитрию Ростовскому, записано только:«в лето 7078 не стало в животе Кн. Владимира Андреевича».
И с судьбой матери князя, гордой монахини Евдокии, полная неразбериха. «Отравленную» Таубе и Крузе и «утопленную» Курбским, более поздние историки «удушили дымом». Только не совсем понятно где, то ли в «судебной избе», то ли на «судне», плывущем по Шексне? Вот и получается, что такие «исследователи», добавляя все новые и новые жуткие подробности о судьбе домочадцев кн. Владимира Старицкого, но как прежде, в своих «исторических повествованиях» опирающиеся на подобного рода «источники», все дальше и дальше уводят своих читателей от истины, и начинают противоречить сами себе. «На этот раз (с делом кн. Владимира – Е.С.) репрессии не получили широкого распространения и не коснулись территорий земщины» - убеждают они нас. «Данное наблюдение позволяет заключить, что к концу 1569 г., опричное следствие скорее всего не располагало вескими уликами, доказывающими существование широкого «удельного заговора». Странно, что же помешало «опричному следствию» и в этом случае самим «состряпать» эти самые «весомые улики» для разоблачения очередного «заговора», как в случае с кн. Владимиром, донос на которого, со слов этих же исследователей, якобы «родился в опричной среде льстецов, прихлебателей и палачей, проводивших обыск»?
Так же, вызывает удивление устойчивое желание таких историков, использовать «Послание» Таубе и Крузе  как «исторический источник» в своих трудах, несмотря на всю очевидность его тенденциозности. Написанное людьми «нравственно нечистоплотными, хитрыми и беспринципными, чей  гибкий ум и буйный авантюризм служили лишь их честолюбию и жажде наживы», оно предназначалось лишь для одного - «подвигнуть высоких владетелей», под видом нового крестового похода Западной Европы, начать  большую войну против России. Это все равно, что использовать пропагандистские речи доктора Геббельса в трудах по истории Израиля. «Для того чтобы подвигнуть высоких владетелей на это, - пишет переводчик и исследователь «Послания» М.Г.Рогинский, - надо было изобразить Грозного «кровожадным зверем» [21]. Считая возможным использовать лишь фактический материал «Послания», и то, только после должной его проверки, Рогинский отметил главное: «Неосновательно пользоваться оценкой и освещением событий и фактов данных авторами «Послания». Не следует повторять ошибки Карамзина, широко использовавшего «Послание», которое стало основой IX т. «Истории Государства Российского», и представившего себе Иоанна Грозного по образу и подобию того Грозного, мрачная тень которого проносится над страницами «Послания». Этот образ, благодаря Карамзину, запечатлился и доныне в сознании каждого, лег в основу ходячей, «канонической» характеристики Грозного» [22].

Часть 2

Само же «Новгородское дело», явившееся продолжением неудавшегося боярского заговора, началось с разоблачения главы «пушкарского» приказа боярина Василия Дмитриевича Данилова. Первое подозрение на ведомство В.Д. Данилова пало, когда арестовали государева повара Моляву, обнаружив у него «порошок», на поверку оказавшийся ядом. На допросах Молява и его сыновья показали, что, вступив в сговор с кн. Владимиром Старицким, согласились за крупную сумму денег «испортить» Царя и государевых детей. По этому делу вместе с поваром и подьячным Свиязевым проходили и двое «пушкарей» Ларион и Неустрой. А когда позже были пойманы с тайным письмом, беглые пленники - литовские «пушкари», показавшие, что бежали к Польскому королю по указанию своего господина Василия Данилова, все открылось. На следствии Данилов сознался в измене и показал, что «изменники хотят Новгород и Псков литовскому королю отдати, а Царя злым умышлением извести».
В описи царского архива 70-х годов XVI в. упомянут подлинный архивный документ - «Отписка ко Государю в Васильеве деле Дмитриева о пушкарях о беглых о Мишках». В этой «отписке» докладывалось Государю о поимке слуг Василия Данилова, беглого литовского пленника Максима и немца Ропа, с письмом к Польскому Королю. Кстати, венецианский аббат Джерио, прибывший в это время с Польским посольством, сообщает, что «Царь разорил Новгород вследствие поимки гонца с изменническим письмом». То, что такая переписка велась, и очень активно, и что представители различных «посольств» являлись координаторами и «почтальонами» этой переписки («атташе по культуре» - изобретение отнюдь не современных спецслужб), могут свидетельствовать «Акты исторические», изданные Археографической комиссией - «Донесения папских легатов, нунциев и иных агентов в Польше о делах Московских». Из всевозможных наставлений и инструкций Римского престола различным «посланникам доброй воли» видно, как писал издавший эти «акты» историк Статский Советник А.Востоков, что «Папы тайно действовали через посольства Венского и Польского двора, надеясь потери свои в Германии и Франции, от распространения протестантизма, вознаградить приобретением власти над Россиею».

Многие же историки свое повествование о т.н. «Новгородском погроме» начинают с открытия другого «изменного письма», о котором Государю сообщил Петр Волынец (по одним данным Новгородский помещик, по другим - Московский дворянин), но почему-то именуемый ими «бродягой». При этом утверждается, что обвинение Новгорода не опирались ни на одну «конкретную улику», кроме сомнительной «подметной» (доноса) этого «бродяги», сообщившего о намерении Новгородцев отдаться под власть Сигизмунда II. Таким способом, «бродяга» якобы решил отомстить за обиду, нанесенную ему Новгородцами. При этом он умело подделал подписи Новгородского владыки, дьяков и уважаемых  людей города (непонятно только, где и как мог скопировать подписи всех этих людей «бродяга», да еще с талантом каллиграфа) и подбросил «поддельное письмо» в Софийский собор «за образа». Если же быть точным, то это было не письмо, а договор с королем Сигизмундом. Не впервой Новгородской аристократии, намеривавшейся уйти под верховную власть Польско-Литовского короля, было заключать такой договор. Вспомним как в середине XV в. Новгородцы уже заключали договор с королем Казимиром Ягеллоном.
Вот в таком виде, эта «детективная история» из «Ядра Русской истории» кн. Хилкова, написанная им в плену у шведов через 146 лет после «новгородских событий», повторяется до сих пор во всех «исторических» трудах об Иоанне Грозном. Со страниц этих трудов нас пытаются убедить в том, что никакого письма не было, или, что «подметную грамоту» могли написать по приказу самого Царя, а текст «договора с королем» подбросить. Но «письмо» такое было. И подписи под договором оказались подлинными - «в чем означенные лица при Государе не отреклись, но объяснить, как они туда попали, не смогли». Согласно архивной описи XVI века, в царском архиве хранилась «отписка» из Новгорода от дьяков Андрея Безсонова да от Кузьмы Румянцева о Польской памятке. О существовании такого «письма» сообщает также и Оршанский староста Ф.Калита, со слов перебежчика из России - некоего Ермолая Андреевича, объяснившего «разгром Великого Новгорода находкой грамоты, написанной королю Сигизмунду II от жителей города». А «конкретные улики», как и документы самого «изменного дела», были кем-то предусмотрительно уничтожены уже после смерти Благоверного Государя. Слава Богу, что чудом сохранилась переписная книга Посольского приказа, в которой указан «статейный список из сыскного из изменного дела 1570 году на Новгородского архиепискупа Пимена и на Новгородских дьяков и на подьячих, и на гостей, и на владычних приказных, и на детей боярских… как они с Московскими бояры хотели Новгород и Псков отдати Литовскому королю, а Царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси хотели злым умышлением извести и на государство посадити князя Володимера Ондреевича» [23].
«Стараниями» именно т.н. «Московской партии», поспешно заметающей следы своей измены, и стало, как нам думается, убийство свт. Филиппа, являвшегося для заговорщиков «опасным свидетелем» против всех тех, кто в свое время «приложил руку» к устранению святителя с Московской кафедры и не единожды пытавшихся привлечь опального владыку «под свои знамена». Они же, без всякого сомнения, «приложили свои руки» и к «удушению» святителя Филиппа. Проф. Соловьев С.М. также упоминает о сношениях московских бояр и с Пименом, и новгородскими приказными. Доказательством о существовании связи Новгородских заговорщиков с «Московской партией» может служить и тот факт, что часть новгородской знати, перед самым приходом Государя со своим войском, стали спешно покидать город. Хотя о предстоящем походе, который был обставлен большой тайной, было известно лишь ближайшему окружению Государя. Так, кн. Афанасий Вяземский – любимец Царя Иоанна – пытался предупредить архиеп. Пимена о готовящемся походе.
Еще выдающийся историк XVIII в. Бестужев-Рюмин, задавшись вопросом: «но точно ли не было никакой измены? Точно ли выгодно было «боярству» не изменять и неужели оно не имело где-нибудь в другом месте своих идеалов?» - сам же отвечал на него: «Идеалы эти были – в Литве». То, что этот заговор существовал, и в нем «принимали участие с одной стороны видные члены государственного двора: «печатник» (государственный канцлер) Висковатов, «казначей» (министр финансов) Фуников, наиболее близкие к Царю Иоанну опричники Басманов-старший и князь Вяземский; с другой - высшее Новгородское духовенство – в этом, кажется, не может быть сомнения»[24]. Академик же Р.Ю.Виппер по этому поводу добавляет - «нельзя все «измены» сводить на игру «воспаленного воображения» Царя. Если Крымский хан был подкуплен подарками Польши, превысившими Московские «поминки», то и Московские бояре не остались чужды воздействию польской дипломатии. С тем же большим основанием можем мы думать, что и в Новгороде, где еще не исчезли предания независимости, завелась настоящая Литовская Партия» [25].
О «широко разветвленном боярском заговоре», связанном с изменой в Новгороде и Пскове, писали такие историки, как Е. Белов, М. Покровский, П.А. Садиков, С.В. Бахрушин, А.И. Копанев, А.А. Зимин, Д.И. Стогов и Л.В. Черепнин. Да и большинство всех авторов, писавших о «Новгородском деле», сходятся в одном, выражаясь словами М.Н.Тихомирова: «в Новгороде, несомненно, существовало оппозиционное движение, направленное против самого Царя, и продолжения ливонской войны».  
Розыск в Москве показал, что при прямом попустительстве и активном участии Новгородского архиерея и его людей «ссылавшихся к Москве з бояры» «готовилась измена грандиозная, государственная. Замысел был теснейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной территории (в Ливонии), но и старых русских земель, больших пространств и ценнейших богатств  Московской державы; дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о РАЗДЕЛЕ ВЕЛИКОГО  ГОСУДАРСТВА» [26].
Медлить было нельзя! 23 декабря 1569 г. Царь и Великий Князь Иоанн Васильевич Грозный выступил с опричным войском на Новгород. Как и поход Государева деда, Иоанна III, на Новгород в 1471 г., это выступление было для Царя походом на изменников Православному Христианству и отступников к «латинству». Летопись, повествующая о Новгородском походе Великого Князя Иоанна III 1471 года, сравнивает Великого Князя с Моисеем, а новгородцев с израильтянами, возроптавшими на Бога и создавшего себе золотого тельца. «Благочестия делатель князь великий Иван Васильевич всеа Русии, ему же беззаконные не покоришася, но тьме приступиша неведения, рекше латином … якоже древни израильтяне, иже с Моисеем из Египта исшедшие и Моисея не послушавшее, тельчей главе поклонишася и того ради много от Моисея избиения быша». Летописец сравнивает здесь государственную измену с богоотступничеством, а наказание за грех – с повелением Божиим Моисею об избиении всех виновников преступления. Ведь, как пишет церковный историк А. Никитский, «присоединение к западной митрополии воспринималось не просто как нарушение обычного чиноподчинения Русской Церкви, но как  отступление к латинству» [27].
Описание дальнейших новгородских событий - прибытия Государя Иоанна Грозного в Новгород, встреча его на Великом мосту архиепископом Пименом, суд и наказание изменников - дошли до нас только со стороны противников Царя Иоанна или же т.н. иностранцев-«очевидцев», писавших, по словам К.Д. Кавелина, «либо по слухам, либо с католической точки зрения». Именно на этих «свидетельствах и воспоминаниях» громоздятся многотомные «труды» и глубокомысленные гипотезы историков, увидевших в Новгородском походе, «укрепление централизованной власти», «насаждение тирании», «разгул опричного террора», «болезненную подозрительность Царя», «масштабный и тщательно спланированный грабеж». Иные разглядели даже «происки опричного боярства, судьба которого, в случае возвращения к традиционной практике управления, становилась неопределенной. Во всяком случае, отказ от реформы 1568 г. был равносилен утрате ближайшим окружением Иоанна IV почти абсолютной власти над страной» [28]. При этом все они пытаются неловко оправдаться тем, что: «историки вынуждены(?!) обратиться к крайне тенденциозным(!) мемуарам и запискам иностранцев о России, ... бежавших за рубеж и там старавшихся привлечь к себе внимание обширными проектами сокрушение «варварской Московии» и леденящими душу рассказами о злодеяниях московского «тирана» [29]. Но для историка, принцип: «в темноте и гнилушка светит» - недопустим!
Говоря об иностранных исторических источниках эпохи Царя Иоанна Грозного, мы ни в коей мере не призываем отвергнуть все известия иностранцев о России (только потому, что их авторы иностранцы). Но исследователь должен и даже обязан принимать во внимание всё то, «что более всего воздействовало в то время на умы на Западе», так сказать «менталитет» западного человека XVI века. И упаси нас Боже, скатиться до Карамзинского: «И вымыслы нравятся. Но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина».
Еще в 1889 г. историк Е.Белов писал: «Предисловие Эверса к изданию «Послания Таубе и Крузе» должно было бы заставить строже разобрать иностранные источники, касающиеся истории Грозного, но этого до сих пор не сделано». Что же говорить о современности, когда «сложилась (выделено Е.С.) в исторической науке традиция в целом отрицательного изображения царствования и личности Ивана Грозного» [30]. Совсем как когда-то, «уже бо бяху сложилися жидове, да аще кто Его исповесть Христа, отлучен сонмища да будет» (Ин:9;22). В недавнем прошлом мы уже были свидетелями еще одной «сложившейся традиции» изображения царствования и личности другого Русского Царя - святого Царя-Мученика Николая Александровича. Хватит!
Приведем лишь несколько примеров «достоверности» источников, повествовавших о Грозном Царе и о ходе новгородского разбирательства, на основании которых и сложилась эта самая «традиция».
Альберт (Войтех) Шлихтинг, попавший в русский плен в 1564 г., был слугой и переводчиком у придворного медика Арнольфа. После своего бегства в Литву он написал «Новости», где кратко изложил наиболее «важные» из известных ему сведений о Московских делах. Позже, по прямому указанию польского правительства, им были написаны «Сказания», ставшие наиболее популярными у «наших» историков. «В соответствии с полученным заданием, Шлихтинг всячески чернил Царя и не останавливался перед прямой клеветой» [31].
Павел Одерборн был лютеранским пастором. Он ни разу не был в России, но по рассказам пленных и разным слухам написал два сочинения о России. В первом очень много внимания уделяется нашей вере и обрядам. Описывая их очень подробно, Одерборн не стесняется добавлять к ним всевозможные небылицы. Отметив набожность русских,  далее он утверждает, что церкви у нас все деревянные и не имеют часов, а духовенство чем чернее и неопрятнее на вид, тем большим пользуется уважением народа. Другое сочинение, посвященное жизни Царя Иоанна Васильевича и весьма широко используемое Карамзиным, было издано в 1585 г. В нем Одерборн сразу изображает Царя Иоанна худшим из тиранов. Всю топографию Москвы переписывает у Герберштейна. У него же заимствует  характеристику отца Иоанна Васильевича - Вел. Кн. Василия Иоанновича,  выставляя его в очень недостойном виде. О боярах пишет, что будто бы они, видя предзнаменование  будущей жестокости Царя Иоанна, хотели заранее отравить его. Далее начинается повествование о «казнях и мучениях». Будучи большим ритором и мастером пера, он живописно описывает все «злодеяния» Царя. Так рассказывая о том, как однажды Иоанн Васильевич «потопил» в Литве несколько женщин (?), он восклицает: «И поле, и цветы плакали при этом!». Также Одерборн приписал Царю Иоанну Васильевичу «убийство» брата Юрия(?!), но при этом, рассказывает об этом с особенными подробностями. А гнусную историю о Царице Ирине даже повторить нельзя. Историк Бестужев-Рюмин, комментируя повествования пастора о том, что Иоанн Васильевич Грозный якобы для потехи заставлял зимой прохожих на улице раздеваться догола, пишет: «Надо удивляться, с каким терпением переносил русский народ все то, что «совершалось» в это время, а по рассказам иностранцев надо представить, что Иоанн Васильевич управлял какими-то идиотами». У Одерборна неудовлетворительна даже хронология. Так, учреждение опричнины он приписывает тому, что Царь не взял Казань. «Таким образом, - заключает Бестужев-Рюмин, - мы видим целое собрание городских слухов и сплетен из вторых и даже третьих рук».
Флетчер, как торговый агент английской компании, прибыл в Россию намного позже описываемых событий, в 1588 г.. Будучи доктором права, он принадлежал скорее к литературным кругам Англии, поскольку его двоюродный брат, совместно с Бомонтом, сочинял драмы, а сыновья были известными английскими поэтами XVI в. Его сочинение, похожее более всего на фарс и изданное в 1591 г., даже английская торговая компания нашла обидным для России и просила уничтожить. Не зная русского языка, он мог только повторять то, что ему рассказали, либо то, что домыслил сам, как человек с богатой фантазией. Так он производит русского «Белого Царя» от венгерского короля «Бела». Обращаясь к древнерусской истории, толкует о Сарматии, путает Даниила Московского с Даниилом Галицким и утверждает, что в России нет летописей и что Библия у нас на польском языке. Как лютеранин испытывает неприязнь к нашей Православной вере и с насмешкой рассказывает о ее обрядах. Так, он утверждает, что будто бы умирающему у нас на Руси вручается  письмо к Николаю Чудотворцу на тот свет. Русскую администрацию Флетчер рисует мрачными чертами, а Дума и ее заседания у него  - сплошная комедия.   
По меткому выражению Кавелина, Флетчер являлся «отголоском боярства» и, черпая свои сведения из среды боярской партии, охотно «глотал» любые сплетни и нелепости, выдавая их за «зверства тирана». Так, «чтобы показать власть свою над жизнями подданных, – пишет этот английский собиратель «фольклора», - Царь Иван Васильевич во время прогулок или поездок приказывал рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились, или когда кто-нибудь неосторожно на него смотрел. Приказ исполнялся немедленно, и головы падали к ногам его». А вот еще одно «мучительство», посредством которого Грозный Царь добывал деньги для казны и о котором поведал «цивилизованному миру» этот «отголосок». «Однажды Иван Васильевич послал в Москву добыть ему меру живых блох для лекарства(!). Ему отвечали, что этого нельзя исполнить, и если бы даже удалось наловить столько блох, то ими нельзя наполнить меру, оттого, что они распрыгаются, за это Царь взыскал с них штраф или выбил из них правежом 7000 рублей. Подобною же уловкой отнял он у своих бояр 30000 рублей за то, что, отправившись на охоту за зайцами, не изловил ничего, как будто бояре вытравили и специально перебили всех зайцев. Бояре же по обыкновению обратили этот правеж на мужиков или простой народ». «Как ни странным может казаться такой забавный способ грабить бедных подданных без всякого основательного повода, - продолжает Флетчер, - но он совершенно согласен со свойствами тамошних царей и с жалким рабством этого несчастного государства». Комментарии, как говорится, излишни.
И вот из такого «исторического источника» Карамзин и продолжатели его дела, ничтоже сумняшеся, берут даже количественные данные о важных событиях русской истории. Именно у Флетчера Карамзин заимствует сведения о числе погибших в Московском пожаре 1571 г., приравняв их к 800 тыс. человек(!).
Итальянец Гваньини (Гваниньи), т.н. «литовский хронист», писавший в угоду Баторию и так любимым им иезуитам, был уроженцем Веронии, а жил и служил в Польше. С войском Сигизмунда II ходил в Россию. Чтобы придать себе вес, называл сам себя Витебским комендантом. Его сочинение состоит из двух частей, где одна, описывающая Москву, есть простое сокращение Герберштейна, а другая заключает в себе «известия о Царе Иоанне Васильевиче Грозном». Видный русский историк К.Н. Бестужев-Рюмин дает этому сочинению такую оценку: «Это не есть какая-нибудь история царствования Ивана Васильевича, а целый ряд анекдотов о нем, дошедших до Гваниньи, и все они ни к чести Царя Ивана Васильевича. Они направлены главным образом к тому, чтобы выказать его тираном и злодеем. Он не допускает ни одной светлой тени в своей мрачной картине». По рассказам Гваньини, Царь только и делал, что казнил людей беспрестанно, причем сотнями тысяч! А повествование о том, как Царь отдавал женщин насиловать, да и сам, изнасиловав «знатную жену», повесил ее перед домом, или то, что он якобы казнил одного беднягу только за то, что тот ел телятину в пост, больше подходит для дешевого бульварного романа, но никак к историческому повествованию. Между тем, рассказы о подобных «безобразиях» входят в труды многих «историков». Большая часть рассказов Карамзина основана на «известиях» Гваниньи, он верит ему также, как верит Таубе и Крузе. Это Гваниньи, за ним Рихтер, а потом уж и Карамзин, поведали о «злодеянии» над князем Гвоздевым, которого во время застолья Царь якобы, шутки ради, обварил щами и ударил ножом, после чего, призвав к бездыханному телу доктора Арнольфа, сказал ему: «Исцели слугу моего доброго, я поиграл с ним неосторожно». Хотя исторические источники свидетельствуют, что из трех братьев кн. ли его правосудие, крича ему гойда, гойда» - думается ставят все на свои места.Гвоздевых-Приимковых (Ростовских) один - Иван – умер от чумы, а двое других – Михаил и Иосиф – были живы и здоровы после описываемых событий и, к тому же, даже не значатся ни в каких «списках» казненных. Ну а такие «перлы» из повествования этого «литовского хрониста»: «тогда убийцы, совершившие дело и облиянные кровию, с дымящимися мечами стоя пред царем, восклицали и слави
Откуда же Гваниньи черпает все эти анекдоты? По его повествованию видно, какое особое внимание уделяет он удельным князьям. Именно из Польши от людей этой партии он и получал их. Бестужев-Рюмин, справедливо усомнившись в описании этим итальянцем новгородских событий, ставит точку: «Книга его чистый памфлет: Русского Царя чернит; русский народ ненавидит; Россию мало знает». В заключение отметим, что сочинение Гваниньи было послано Стефаном Баторием  лично Иоанну Грозному. Очевидно, что после этого, каждому должно быть понятно истинное назначение этого сочинения – оно имело значение только оскорбительного политического памфлета.
Думается, что люди, которые так привыкли и склонны видеть в образе Первого Русского Царя ужасный образ «кровавого тирана», должны бы были, по крайней мере, задуматься о том, из каких «зловонных источников» выплеснули на них сей чудовищный образ. Очень верно отметил  современный историк В.В. Кожинов: «Мы не всегда отдаем себе ясный отчет в том, что разразившаяся в России в начале XX века грандиозная революция самым активным образом готовилась задолго до ее непосредственного начала. Революционные, или по крайней мере сугубо «либеральные» идеологи, в течение XIX века стремились всячески дискредитировать государственный, социальный и церковный строй России, - притом, не только современный им строй, но и его предшествующие исторические стадии – вплоть до Древней Руси. При этом, в частности, преследовалась цель найти в прошлом – в том числе в далеком прошлом – «либеральных» предшественников, противостоявших государственной и церковной властям, и, с другой стороны, «консервативных» защитников этих властей; первых, естественно, превозносили, а вторых  обличали и проклинали» [32].
Вот именно такие «идеологи», вооружившись подобного рода «историческими источниками», стали из года в год внушать нам, что именно «ужасающие масштабы разгрома» Великого Новгорода привели к запустению и разорению как  самого города, так и всего Новгородского края, который «с Иоаннового посещения упал и обезлюдел; а недобитые им ограбленные новгородцы стали нищими». Однако, А.М. Гневушев, один из первых использовавший в своей работе данные писцовых книг, установил, что 1570 год вовсе не является выдающимся по убыли населения среди других годов, а некоторым даже и уступает. «Рассматривая приведенные цифры, мы, прежде всего замечаем, что год «разгрома» Грозным Новгорода вовсе не является выделяющимся по убыли населения среди других годов. Эти цифры убеждают нас в том, что 7078 г. (1570) не был годом тяжкого, крупного разорения, как его обыкновенно рисуют историки. Эти цифры заставляют нас обратиться к пересмотру известий о «разгроме» Новгорода» [33]. Тем более «разгром» никак не мог быть причиной окончательного упадка города. Военные разорения Новгородской области случались и ранее, но никогда не влекли за собой сколько-нибудь сильного упадка экономической жизни края, основой которого являлась торговля, на которой держалось все благополучие новгородцев. Удар по новгородской экономике был нанесен совсем с другой стороны, и уж точно не зависел от «новгородского похода» Царя Иоанна Грозного. Причины, которые  привели к ее упадку в XVI веке, были следующими:
1. Новгородская торговля с Западной Европой покоилась на твердо установившихся связях с Ганзейским союзом. Но с конца XV века начинается падение торгово-политического значения Ганзы. Это падение обострило и без того крайне эгоистическую политику некоторых членов союза, стремившихся монополизировать всю балтийскую торговлю.
2. В середине XVI века стеснения торговли, которые устанавливали ливонцы для новгородских купцов, стали наиболее жесткими, несмотря на все усилия Московского правительства.  
3. Не надо забывать, что к началу XVI века Новгород потерял торговые связи  с Востоком, перехваченные Москвой.
4. Негативное влияние «балтийских войн», начиная с XV века вообще, и начавшаяся ливонская война, в частности.
5. И, наконец, окончательно подорвал новгородскую торговлю новый торговый путь через Белое море, открытый англичанами.
    Именно эти новые условия торговли привели к запустению Новгорода во второй половине XVI века, к тому постепенному запустению, которое так ярко и выразилось в писцовых книгах.
  В дальнейшем, историк Н.Яницкий, подтвердивший все выводы Гневушева в своей работе «Экономический кризис в Новгородской области XVI в.», добавляет еще несколько факторов, вызвавших запустение северо-западных земель Руси. Это – повышение и перевод оброков в деньги, и главное – изменение направления торговых путей, оставивших в стороне Великий Новгород. Яницкий вообще сомневается в самом факте новгородского «разгрома»: «Если и был разгром, то частный, направленный против владыки и монастырей, а не против всего населения», и уж конечно не в тех масштабах, о которых сообщают так называемые «исторические источники» политических противников Грозного Царя. При этом, отметим, что Москва не сидела сложа руки, равнодушно наблюдая за угасанием экономической мощи Новгорода. И уж полная глупость и чушь, высказываемая некоторыми горе-«историками» гипотеза о том, что Царь Иоанн Грозный, желал изничтожения и запустения «Господина Великого Новгорода» в отместку за измену того его деду - Иоанну III, и своему отцу Великому князю Василию III, а так же, за те страхи юного Царя, когда новгородские пищальники окружив Царя Иоанна на охоте, явились к Нему с «челобитной».
    Забота о новгородцах, у Царя Иоанна Грозного как Государя всея Руси была и до, и после «новгородского похода». Об этом свидетельствует, один из немногих сохранившихся, исторический документ времен Грозного Царя – таможенный устав 1571г. для Новгородской области. В нем мы видим и мудрость Иоанного правления и благопопечение о своих подданных. Кстати, «мудрых советников» из т.н. «Избранной рады», уже и в помине не было. Устав предписывал:
1. Чтобы сбор пошлин простирался и на внешнюю, и на внутреннюю торговлю;
2. Подданные Царя и иностранцы должны были платить одинаковую пошлину, исходя из одной простой истины, что иностранец  обязательно переложит переплату пошлин на цену своих товаров;
3. «Отпускные» товары, освобождались от двойных пошлин, так товары, очищенные в Москве, избавлялись в Новгороде не только от платежа, но и от досмотра, коль скоро проходили за границу;
4. Выпуск за границу чистого золота и серебра в монете и в одноличном (нелигатурном) виде – запрещался;
5. Тарифы пограничной  пошлины на товары полагались весьма умеренными, что свидетельствовало о попечении и заботе, о народном благе.
Простота и удобство сбора податей, уравнивание его по размеру имущества и самое главное, минимальная подверженность произволу исполнителей, вот, что мы видим в Царском уложении о податях. Разложив налоги не только на землю, но также на промысел и торговый достаток (у которых не было земель), Государь Иоанн Васильевич, заботится о сохранении в Новгородской области земледелия(!), облегчая прежде всего крестьянское «тягло». Теперь капиталы от всех промыслов и торговых операций соучаствовали общественному благу.
Да, наказание новгородцев было страшным, но думается, что несправедливо называть его – «разгулом опричного террора, самым мрачным эпизодом которого является расправа над новгородцами». Нам ведь необходимо учитывать еще и то обстоятельство, что уголовное право XV-XVI вв. имело одну особенность, основанную, как и весь общественный уклад того времени, на групповом начале. Оно подразумевало коллективную ответственность целой семьи и даже целых областей за преступление отдельных лиц. Например, «если жители какой-либо «губы» на повальном обыске не умели или не хотели назвать преступников – «лихих людей», а потом эти «лихие люди» в округе сыскивались помимо них, то лучших людей из местного населения били кнутом, а иногда подвергали казни» [34]. Что же говорить об измене? О крамольном желании стратегически важного города (ведь изменная грамота была написана от лица всех новгородцев) перейти под власть Польского короля, т.е. на сторону врага, да еще во время военных действий?! Почти все исследователи, писавшие о «Новгородском деле» упускали еще один, весьма важный аспект, связанный с безопасностью Русского государства. В случае удачного исхода заговора и перехода Пскова и Новгорода под власть Польской короны, Московское Царство теряло не только треть своих территорий, обладающих огромным финансово-экономическим потенциалом, лишалось выходов к Балтике, но ещё и существенно подрывалась его военно-производственная база, т.е. дальнейшая возможность государства противостоять военной агрессии.
Военное производство, являлось особым попечением Государя Иоанна Васильевича Грозного. Выстраданное и организованное Им с таким трудом, в условиях блокады со стороны Западных государств, чьи правители, опасаясь роста и подъема Русской державы, всячески препятствовали его становлению, оно состояло в то время из центров по изготовлению пушек и ядер в Устюжне-Железнопольском (не так далеко от Новгорода) и Московского Пушечного Двора, зелейных (пороховых) предприятий в Москве, в Пскове и Новгороде, домниц – в районе Тулы, в Кашире и Серпухове. Как видим, добрая половина всех военных предприятий, да еще и устроенные по всей Псковщине и Новгородщине военные и продовольственные склады, обеспечивающие армию Грозного Царя на западе, всё это могло попасть в руки Польского короля, который (напомним) вёл войну против Московского царства. Как при этом, должен был поступать Государь и Царь всея Руси?!
А насчет «опричного террора», предварительно оговорившись, что такого понятия как «террор» в XVI в. не существовало вообще, приведем высказывания  М.Покровского из его «Русской истории»: «В данных обстоятельствах, пред лицом властных изменников и внешнего неприятеля, становившегося час от часу грознее и в котором изменники легко находили себе опору, правительства и более культурных эпох правили при помощи «террора». А в нашем случае «террор» был в нравах эпохи» [35]. В то время казнь изменников была общепринятой нормой уголовного права во всех странах.
«Апостол сказал: «К одним будьте милостивы, с рассмотрением, других же страхом спасайте, исторгая из огня». Видишь ли, что апостол повелевает спасать страхом?» - пишет Иоанн Васильевич Грозный изменнику Курбскому. – «Даже во времена благочестивейших Царей можно встретить много случаев жесточайших наказаний. Неужели же ты, по своему безумному разуму полагаешь, что Царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств? Неужели не следует наказывать разбойников и воров? А ведь лукавые замыслы этих преступников [изменников – Е.С.] еще опаснее! Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней» [36].
О числе жертв, пострадавших в это же столетие от правителей «просвещенной Европы», писалось уже не единожды. Это и жертвы Варфоломеевской ночи, казни Шведских, Испанских и Английских королей, душивших, травивших, вешавших, четвертовавших, рубивших головы тысячам свих подданных (одна только Елизавета I Тюдор казнила 89 тыс.!) А еще и жертвы инквизиции! Мы же упомянем только испанского герцога Фернандо Альба, современника Царя Иоанна Васильевича Грозного, который, подавляя восстание мятежных Нидерландов, уничтожил 18 000 человек. О количестве же жертв Новгородского разбирательства достоверность полностью отсутствует!
В так называемом «синодике» Царя Иоанна Васильевича, дошедшем до нас в виде нескольких списков и почему-то считающимся у многих историков «самым надежным источником для определения масштабов репрессий», записано 1505 человек. Но как справедливо было подмечено еще в XIX в. Е.Беловым: «этим синодикам, и особенно внесенным в них добавлениям и надстрочным надписям, оказано излишнее доверие», т.к. до сих пор не установлено - кто же их автор. Скрупулезный Р.Скрынников, «проанализировав источники», добавил еще тысячу. «Иуда» Курбский увеличивает их в 10 раз и пишет «15 000 мужей единых, кроме жен и детей», а потом добавляет - «за один день». Приор Джерио в докладе Венецианскому Дожу сообщает о 18.000 новгородцев разного пола и возраста. «Свистуны» Таубе и Крузе – 27 000 чел. Из «Псковской повести», существующей более чем в 80 списках, которую современная историческая наука считает достаточно неправдоподобным «источником», написанным примерно через 20 лет после «похода» с одной только целью, чтобы оправдать Новгородцев в их измене, узнаем: «Царь топил в день по 1000 человек и в редкий по 500» (а разбирательство длилось 5 недель!). Есть летописи гласящии: «60 000 мужей и жен в велику реку Волхов вмета, яко и реке запрудитися». Но переплюнул всех Дж.Горсей! Перепутав и время, и место события, называет аж 700 000 человек (ну прямо холокост какой-то)! Позволим себе лишь напомнить уважаемому читателю и тем «доверчивым» исследователям, которые до сих пор «вставляют» в свои повествования о т.н. «новгородском погроме» подобные данные, что численность населения Великого Новгорода, тогда составляла чуть более 35 000 человек. Реальную оценку «репрессий», на наш взгляд, дают немецкие издания 70-х годов XVI века, погибшими они указывают  250 знатных граждан и  150 монахов. А вот со слов Шлихтинга, получается, что убито было 2770 знатных и богатых горожан, а «чернь уничтожили всю до полного истребления». Но тот же Р.Скрынников утверждает «опричный разгром не затронул толщи крестьянского населения Новгорода». К тому же, эта выдумка Шлихтинга полностью противоречит историческим данным писцовых книг. «Повторим еще раз, – пишет их исследователь А.М. Гневушев, - что годы выбытия из тягла черного посадского населения рисуют картину постепенной убыли населения во второй половине XVI века. Год «погрома» не выделяется сколько-нибудь из числа других годов. Поэтому и причину постепенного упадка города нужно искать не в «погроме», а в тех условиях, в которые была поставлена новгородская торговля» [37].

Очень широко современные историки, в своих описаниях Новгородского «погрома», используют еще один «источник», ценный для них как «свидетельства очевидца» описываемых событий, это «Записки немца-опричника Штадена». Вестфалец Генрих Штаден уехав (или сбежав) из России, в 1576 г. оказался в Эльзасском замке Люцельштейн в Вогезах, у пфальцграфа Георга Ганса. Этот «политический авантюрист», к тому времени затратил много сил на сколачивание коалиции для «нового крестового похода» против Московского Царства. Стараясь втянуть в нее Пруссию, Польшу, Ливонию, Швецию и Священную Римскую империю, он добивался у императора Германии ассигнований, на создание могучего флота на Балтике, с целью захвата северных Русских земель (естественно себя он предлагал в «великие адмиралы» будущей армады). По просьбе сего «адмирала», Штаден написал т.н. «Записки», которые у нас, в России, были изданы в 1925г. И.И. Полосиным. В Эльзасском замке Георга Ганса, Штаден пишет (без всякого сомнения под «чутким руководством» Ганса) первую часть своих «Записок» - «Проект Завоевания Руси» и «Описание страны и управления московитов», краткий смысл которых можно определить так: под предлогом спасти Русь от покорения её крымским ханом (предварительно договорившись с Османской империей, чтобы ее вассал, объединившись с нагайцами, устроил разбойничий налет на южные просторы Руси), захватить Русского Царя с Его сыновьями и «связав их как пленников» доставить в «христианскую землю», при этом «монастыри и церкви закрыть», а «города и деревни должны стать свободной добычей воинских людей». После чего следует совет Штадена Императору Рудольфу II: «Ваше римско-кесарское величество должны (естественно с благословения Папы) назначить одного из братьев Вашего величества  в качестве государя, который взял бы эту страну и управлял бы ею». Подобные «прожекты» так понравились императору, что Штаден оказывается при его дворе. И вот тут-то, на страницах своих «автобиографических похождений», Штаден становится «русским» сановником близким к Царской особе (ну чем не Киса Воробьянинов), которого Русский Царь якобы произвел в «рыцарское достоинство» и включил в число своих «опричников». Думается, что мотивы, побудившие Штадена «заговорить» на эти темы понятны – желание, не менее чем в «рыцарском достоинстве» служить новому господину, т.е. получить при дворе германского императора Рудольфа II высокую должность и титул. Вот так этот оборотистый «немец», обретавшийся на Руси в качестве неудачного торгаша и шинкаря, возвел себя в ранг русских «князей и бояр» - «опричников». При дворе Рудольфа, Штаден пишет произведение – «Автобиография», вошедшее в его «Записки», которому, их исследователь и издатель Полосин дает такие оценки, как: «неподражаемый цинизм» и «полуграмотный рассказ» в котором «много хвастовства и лжи». В дальнейшем видный историк С.Б. Веселовский дал исчерпывающую оценку этому «источнику»: «Бессвязнный рассказ едва грамотного, необразованного и некультурного авантюриста Штадена… Общим смыслом событий и мотивами Царя не интересуется, да и по своей необразованности он не был способен их понять… По низменности своей натуры Штаден меряет все на свой аршин». Его «Записки» переполнены пересказами всевозможных легенд и слухов, ходивших в земщине. Напомним, что, проговорившись в своей «Автобиографии», Штаден сообщает о себе, что по своем прибытии на Русь он, как и было принято у иноземцев, завел в земщине корчму. Во всех своих сочинениях Штаден прямо или косвенно говорит только о своей жизни в земщине, и лишь в «Автобиографии» впервые он заявляет, что и сам был «опричником», но при этом не сообщает ни об одной конкретной своей службе, будучи в рядах опричников. Об Александровской слободе Штаден вообще ни чего не знает, что очень странно для «опричника», будто бы отправившегося вместе с Царем Иоанном в поход на Новгород, который как мы знаем, начинался именно из Александровской слободы. «Новгородский поход, Штаден описывает явно понаслышке, - пишет детально проанализировавший все «сведения» Штадена Б.Н. Альшиц. - Он уверяет, будто ему пришлось не по душе, что награбленное в Новгороде имущество не было разделено по справедливости между опричниками… Но ни о какой раздаче опричникам «по справедливости» церковных и других ценностей, конфискованных в государственную казну, не могло быть и речи. Налицо очередная выдумка Штадена, склонного изображать опричнину как разбойничью банду». «Штаден и не ходил в составе опричного войска на Новгород, - пишет далее Альшиц.- Об этом он весьма ясно проговорился: «И я был при великом князе с одной лошадью и двумя слугами. Все города и дороги были заняты заставами, а потому я не мог пройти со своими слугами». Опять явная несуразица: либо он «был при великом князе», либо «не мог пройти» вслед за ним, так как все дороги были заняты заставами. Вероятно второе – не мог пройти к Новгороду, куда он, и подобные ему мародеры пытались налететь, как воронье» [38]. Думается, что всякому непредвзятому исследователю должно быть ясно, что Штаден никогда не был ни опричником, ни приближенным к Царю сановником с «рыцарским достоинством», ни тем более не был он и при «Новгородском разбирательстве», следовательно, все его «сведения как очевидца» о «погроме» и о «жертвах», чистой воды вымысел и ложь. А упорное использование их (из книги в книгу) некоторыми историками, при описании Новгородского похода Царя Иоанна Грозного, по крайней мере, неразумно.
Весь Государев гнев обрушился на приверженцев и послужильцев Новгородского владыки, который был уличен в измене. Вместе с владыкой пострадали духовенство и монастыри, которые были поставлены на правеж, а также наиболее зажиточная часть торгового посада. Примечательно, что во время «новгородского разбирательства» Царь Иоанн послал в Нарву отряд в 500 человек, для конфискации товаров со складов новгородских купцов, при этом не тронул склады и товары жителей Нарвы и иностранных купцов (если «грабеж», то почему такой избирательный?).
Новгородские купцы в начале Ливонской войны активно участвовали средствами в  «Государевом деле», поскольку надеялись окупить с прибылью все свои издержки. Поэтому на соборе 1566г. Новгородское купечество, вместе с Московскими купцами, выступило за продолжение войны, видя в ней свои интересы. Но к 1570 году настроение торгового посада изменилось. На складах, причем не только Новгородских, но и в Нарвском порту, скопилось примерно двадцатилетние запасы товаров, предназначенных для вывоза в Европу. Поэтому-то коммерческий склад ума, к тому же соблазненный посулами поляков, и с неизжитым стремлением к потерянной «новгородской вольнице», рассудил с чисто торговой практичностью: «Государи приходят и уходят, а Господин Великий Новгород остается». Вспомним здесь и то, как во времена св. Благоверного Князя Александра Невского, встретил «верхний Новгородский привилегированный слой горожан» известие о приближении «псов»-рыцарей магистра Биргера: «откупимся, отсидимся». Нет, не откупились бы, и не отсиделись бы! И тогда, и сейчас врагу нужны были не только, и не столько товары и земли новгородские. Ему нужно было полное владычество «епископа Рима, Викария Христа, приемника князя Апостолов, верховного первосвященника Вселенской Церкви, Патриарха Запада, Примаса Италии, Архиепископа и митрополита провинции Романии, суверена государства-града Ватикана, раба рабов Божиих» - Папы Римского!
А главная преграда на пути этой духовной агрессии - Новгородская церковь во главе со своим архиереем -  имела свой интерес.

Часть 3

Неуемная жажда власти честолюбивого Новгородского архиепископа Пимена привела его к страшному концу – предательству Святой Руси.
Рассчитывая еще в 1566 г. взойти на Первопрестольную кафедру и стараясь для этого во всем угождать Царю, но так и не получив желаемого, он выбирает путь интриг и клеветы с одной целью: устранив с кафедры свт. Филиппа Московского, занять его место. Добившись устранения святителя, найдя себе единомышленников как в церковной среде (еп. Пафнутий Суздальский, еп. Филофей Рязанский, Андрониковский архимандрит Феодосий и соблазненный посулами епископского сана Соловецкий игумен Паисий), так и среди окружения Государя Иоанна (кн.Темкин, Басмановы с кн.Вяземским и Царский духовник, благовещенский протопоп Евстафий), «яростный обличитель» святого на соборе 1568 года, не добился главного – митрополичьей власти. Святительское место занял Троицкий игумен Кирилл. Боярский заговор с целью «посадити на государство князя Володимера Ондреевича» и «отдати Литовскому королю Новгород и Псков» как нельзя лучше подходил стремлениям Новгородского владыки. При любом «раскладе» он, либо став митрополитом Московским при Владимире Старицком, либо получив новую Новгородско-Псковскую митрополию из рук Сигизмунда II (на что, правда, потребовалось бы заключить унию с папистами), получал желанный митрополичий клобук.
Будучи Новгородским архиереем, Пимен знал и понимал, что в Новгороде церковный вопрос имел, прежде всего, политическое значение. «Приобретение церковной самобытности развязывало руки Новгородскому епископу для свободного действия в политической области, которой он не мог оставаться чуждым вследствие тесной связи церкви с остальной жизнью Великого Новгорода» [39].
Давнее и глубоко укоренившееся стремление местного духовенства к самостоятельности Новгородской церкви выражалось в «настойчивом желании новгородских владык усвоить и удержать за собой некоторые внешние отличия. За желанием усвоить эти отличия, выделяющие Новгородских владык из ряда других Русских епископов внешне, скрывалось стремление найти в ней точку опоры действительного выделения Новгородской епархии из общего состава Русской Церкви» [40].
Одним из таких внешних отличий являлся белый клобук, «усвоение которого везде служило признаком существования у епархиального владыки стремления к местной церковной самобытности» [41]. Такими же отличиями для Новгородских владык, «выдвигавших» их из ряда прочих епископов, были и т.н. «кресчатые ризы», и наличие в их распоряжении «красной печати». А в противодействии Новгородского и Псковского клира почитанию Московских святых, - усматривается стремление подчеркнуть свою духовную самобытность и независимость от Москвы. Костомаров отмечает, что Великий Новгород и Псков сознавали свой союз не столько под юридической формой, сколько под религиозной. Поэтому длительное время в Новгороде не хотели чтить Московских святителей Петра и Алексия, и преподобного Сергия Радонежского, называя его «московским монахом». Только стараниями мудрого святителя Геннадия Новгородского, ставшего проводить крестные ходы с чтениями у Новгородских святынь канонов и молений Московским чудотворцам, удалось умягчить новгородцев. Новгородское «местничество» проявлялось и в нарочито вызывающем отсутствии в Софийском кафедральном Соборе Царского места, необходимого в случае пребывания Московского Государя за Богослужением. Противодействием такому «местничеству» было распоряжение Благоверного Государя Иоанна Васильевича Грозного вывезти в 1561 г. из Великого Новгорода в Москву «три образы» из Софийского Собора и Юрьева монастыря, являвшихся символами власти Новгородского престола.
Новгородцы, стремясь к утверждению своей политической самобытности, не могли обойтись без религиозного освещения своих стремлений и без содействия церковной власти. Вспомним очень характерный случай из истории Новгородской церкви, когда на вече 1384 года новгородцы «единодушно положили», чтобы «по церковным делам на расправу к Московскому митрополиту не ходить, и месячного суда ему в самом Новгороде не давать», а всеми церковными делами, на основании номоканона, чтобы ведал окончательно сам Новгородский владыка. «Целоваша новгородцы крест на том, не зватися к митрополиту на Москву на суд, но судити владыке Алексею по манакануну» [42]. После же требования святителя Киприана о возвращении ему прав главы Церкви и после наложения на новгородцев отлучения, последние попытались найти покровительство и защиту у Константинопольского Патриарха, но получили и от него отказ с вразумлением, «что у новгродцев только один путь – безусловное подчинение всем требованиям Московского Митрополита». Тогда новгородские послы Кирилл Сазонов и  Василий Щечкин, прибывшие в Константинополь, пригрозили Патриарху «переходом Новгородцев в Латинство»! «Разве прилично, – возмущенно писал Патриарх новгородцам, – христианам, согрешающим и получающим поучение к исправлению, говорить, что они отступятся от своей веры?» Новгородцы же оказались мало расположенными и к увещанию Патриарха, и к отлучению митрополита. «И потому, – как пишет церковный историк А. Никитенский, – дело дошло до Суда Божия», за силу Которого, историк признает силу Великокняжего войска, смирившего своенравие Господина Великого Новгорода.
«Но Великому Новгороду трудно было оставить все мечты об утверждении своей церковной свободы, особенно когда соседнее Литовское государство, как нарочно, открывало к достижению этой цели торную дорогу» [43]. Сформировавшаяся внутри новгородского общества т.н. «литовская партия», связывавшая с Литвой все свои чаяния «республиканской (а если быть точным – олигархической!) вольницы», не замедлила выставить и церковное соединение с Литвою таким же необходимым условием для спасения новгородской самобытности, как и союз политический. Для этого, «чтобы при случае полностью владеть ходом дел, «литовская партия», после блаженной кончины Новгородского святителя Ионы, поспешила выставить кандидатом на владычную кафедру ключника умершего епископа, человека в их глазах энергичного и не боявшегося нарушения старины, и всеми силами старалась склонить выбор новгородцев на его сторону» [44]. Этими «всеми силами» явилась, прежде всего, церковная казна, используемая в своих целях могущественными Борецкими, покупавшими голоса новгородцев для ставленника литовской партии.
Такой пример обращения церковной казны в «орудие питания в народе неудовольствия против Москвы», научил Великих Князей Московсковских, что в Новгороде важна не только одна личность владыки, но и его обширные средства. А средства были весьма значительными, т.к. торговля Новгородского владыки была одной из крупнейшей и являлась основным источником казны архиерейского дома. Новгородский Архиерей участвовал в торговле медом, мехом, пенькой, был крупнейшим поставщиком льна. «Софийский» капитал все время находился в движении. Общность коммерческих и материальных интересов Новгородского духовенства и купечества на деле была такой же прочной, как и политическая.  Поэтому-то наряду с «опалой» изменников и «выселками» неблагонадежных, Великим Князьям Московским необходимо было подорвать экономическую базу сепаратистских стремлений Новгорода. Совершено это было путем конфискации имущества знатнейших и богатейших новгородцев, двух третей всех ценных предметов, церковной казны, земель 10-ти владычных волостей и половины поземельных владений шести богатейших монастырей. При этом земли мелких и бедных обителей не трогались вовсе (отметим так же, что со временем, церковная казна была возвращена в Новгород Великим Князем в целостности и сохранности). Так поступали и дед, и отец Великого Князя и Царя Иоанна Васильевича Грозного. Этим же путем пошел и сам Государь. При Новгородском разбирательстве 1570 г. «царские люди», опечатав монастырские ризницы и архиепископский дом, вывезли церковные и монастырские «казны», а Новгородских священников, диаконов и соборных старцев подвергли правежам (по 20 рублей с человека).
«Удаление владычной казны из Новгорода, – пишет церковный историк А. Никитский, – было со стороны Московских Вел. Князей политической мерою, а не просто средством поживы, как обыкновенно склонны представлять это дело большинство исследователей» [45]. Не пытаясь вникнуть в суть событий, и доверившись иностранным «источникам», в которых 27 опальных Новгородских монастырей превращаются в 170 у Шлихтинга и в 300 у Штадена, всевозможные «горе-историки», увидели в действиях Государя Иоанна, только желание пополнить государственную казну за счет средств Софийского дома. 
Всякий раз, когда Новгородские владыки считали себя ущемленными Москвой, они начинали поговаривать о выгодах подданства Литовскому или какому-либо другому государю. «Не хотяше бо тои владыка (Феофил) чтобы Новгород был за великим князем, но за королем или за иным государем: князь бо велики коли взял впервые Новгород, тогда отъял у новгородского владыки половину волостей и сел у всех монастырей про то владыка нелюбие дрьжаше» [46] .
Такие «самостийные» стремления в среде новгородского духовенства, «нелюбие дрьжаще» на своего Государя, в атмосфере «пробуждения самостоятельности духа, проявления гуманистического мышления и требований духовной свободы» стали той «удобренной почвой», где укоренилась страшная духовная язва – ересь жидовствующих, которую современные исследователи, смущаясь, но весьма символично, именуют  новгородскою. «Именно Новгород Великий – благодаря своим разнообразным связям с окружающим миром, своему старинному вольнолюбию и горделивому стремлению к независимости, включая и духовную, от кого и чего бы то ни было – представлял собой особенно подходящее место: здесь запросто могли быть уловлены любые бродившие по мiру идеи и настроения, здесь… легко возникало «напряженное поле» для умственных беспокойств и блужданий. Так что зарождение ереси жидовствующих не где-нибудь, а в Новгороде - совсем не удивительно» [47].
«Данное учение было завозным, иностранным, – продолжает канд. филологических наук, преподаватель МДА и Семинарии, В.М. Кириллин, –  а его прозелиты ориентировались именно на нехристианские, чуждые Православию идеи и формы. Этому, считается, весьма способствовали: во-первых, теснейшие контакты Новгорода с Литвой и Польшей; во-вторых, колебание Новгорода между Великим Князем Литовским и Великим Князем Московским» [48]. Приглашенный новгородцами на кормление, по сговору с Польской Короной, кн. Александр Михайлович Олелькович прибыл, имея в своей свите евреев – лейбмедика Схария, Моисея Хануша и Иосифа Шмойло. По мнению церковного историка Руднева: «...жид Схария и его товарищи были по всей вероятности члены какого-то религиозного общества в Литве, состоящего из жидов». Они-то и стали активно распространять духовную заразу в среде Новгородского духовенства. Историк же Панов полагает, что «идеи научно-рационального пошиба в еврействе, главным двигателем которых был раввин Куматино, проникли из Византии в Крым, оттуда нашли легкий доступ в Литву, откуда уже попали в Великий Новгород», считая при этом Схария - крымским евреем. Но оба исследователя сходятся в одном – зарождение на Руси этой ереси они приписывают внешнему влиянию Литвы и Польши. «Однако, будучи привитой извне, ересь жидовствующих распространилась, тем не менее, уже исключительно в русском обществе – сначала в Новгороде, а потом в Москве, причем поразила собой… главным образом, белое духовенство и мирян высокого ранга» [49].
Всего за год брошенные в Новгородскую землю «зубы дракона» – мудрования этих евреев, глубоко вонзились в души «кружка» высшего новгородского духовенства, возжелавшего даже обрезаться. «Еретиков отличала близость к властным структурам, закрытый, конспиративный характер общения и сравнительная образованность» [50]. «По всем признакам все дело было поставлено как секретный заговор. Целых десять лет удалось секте сохранить свой конспиративный быт. Перекочевав из Новгорода в Москву, где нашла себе покровительство в лице даже первоиерарха Русской Церкви, она просуществовала еще в тайне семь лет, пока, наконец, не была открыта властями» [51]. Так, отметив секретный характер этого еретического сообщества, церковный историк А.В. Карташев замечает: «Специалистам по истории тайных обществ в Европе еще предстоит разгадать: к какой разновидности последних принадлежала эта кучка евреев, нашедшая в конце XV в. таких усердных учеников в Великом Новгороде» [52].
«Жидовска мудрствующие» умонастроения по существу являлись всецело враждебными Православию и основанным на нем устоям жизни. Хуле и попранию подвергалось самое главное – Вера, нормы поведения, святыни христиан. «Реальность религиозной революции обрела катастрофические формы, ведь ее победа должна была радикально изменить жизнь нации – и не только в церковном отношении, но также в политическом, экономическом, культурном, а главное – относительно домостроительства Божия о спасении человечества» [53]. К середине же XVI в. «новое новгородское поколение достигает следующей исторической ступени, идея свободной воли приобретает новые черты, становится смыслом новой жизни» [54]. На деле, все эти «идеи новой жизни» проявились во «вновь прозябшей» ереси, казалось бы, изведенной дедом и отцом Благоверного Государя Иоанна Васильевича, когда «явися шатания в людех и неудобных словес о Божестве Матфея Башкина и его советников», отрицающих Православное учение о Святой Троице. Вновь, как и при святителе Геннадии Новгородском и преподобном Иосифе Волоцком во времена «жидовской бури», «возъвеяша пагубнии жидовстии тлетворнии ветрия, хотящее разбити душевный наш корабль».
Как показало Московское следствие, Башкин «злое учение принял от литвина Матюшки оптекаря да Ондрюшки Хотеева, латынников». В то время Литва Сигизмунда II стала прибежищем отщепенцев всех мастей и обетованной землей самых крайних еретиков, новых антитринитариев. Был созван Церковный Собор «на Матфея Башкина на еретика и на епископа Касьяна Рязанского». Последний, защищая еретиков, отказался на соборе исповедать Господа нашего Иисуса Христа Вседержителем, за что и был наказан «Божиим жезлом» немедленно – «пад разбитый параличом», после чего был сослан в монастырь. Кстати, в числе «имен подсудимых» по делу Башкина привлекался и «Благовещенский поп Сильвестр», впитавший идеи «свободной воли» еще в свою бытность новгородским священником, имевший там крупную торговлю и тесное общение с еретиками. Собор осудил еретиков «неисходными бытии (т.е. на заключение), да не сеют злобы своея роду человеческому». Несмотря на розыски и наказание, вольномыслие жидовствующих продолжало скрыто бытовать, находя себе прибежище в монастырях Северо-Запада Руси. Бежавшие же еретики в соседние земли, легко находили там единомышленников, одержимых «рационализмом возмущавшего умы в Литве и Польше».
То, что жидовствующие нашли себе пристанище и покровительство под властью Польской короны подтвердилось и после взятия Иоанном Грозным в 1563 г. Полоцка, ставшего центром распространения Реформации, где к этому времени возник кальвинистский собор. А это учение «прескверных лютор» воспринималось в Москве XVI столетия (в отличие от современности!) не иначе как рассадник ересей. Сюда-то и устремились ново-жидовствующие. Одного из них, монаха Фому, бежавшего вместе с двумя другими монахами-еретиками Феодосием и Артемием в Витебск в 1552 г., и в последствии объявившего себя пастором в Полоцке, утопили в Двине после взятия города.
Вся крамольная суть нового лжеучения прояснилась после открытия его ересиарха – Феодосия Косого, беглого раба, обокравшего своего господина и укрывшегося в Кирилло-Новоезерском монастыре. Учение Косого было отрицанием всего, что составляет сущность Православия. Истоки лжеучения уходили в Ветхий Завет к истории о единоборстве Иакова с Богом, послужившей ему примером всемогущества человека, способного соперничать с Господом Богом («имя тебе будет Израиль ибо ты боролся с Богом» (Быт. 32,28).  «Всуе убо Косой умысли в сердцы своем не быти Богу, и отступив, величашеся на Бога, развращая писания, еже от Бога дано в мiр, и хуля Бога в писаниих» [55], – громил еретиков преподобный Зиновий Отенский.
Найдя опору в жидовском отрицании Божества Иисуса Христа, это лжеучение по сути являлось рациональным и примитивным взглядом на Православие, его догматы, традиции и обряды. Оно, основываясь на Пятикнижии Моисея, извращенно толковало святых Апостолов и Учителей Вселенских. Время показало, что «новое учение»  нашло отклик не только среди новгородских мирян, но и у монахов «крылошан Спасова монастыря», для которых были «книги писаны закрыто». Укоренившись в Новгородском Кирилло-Новоезерском монастыре, где собирался «кружок инакомыслящих», движение вскоре захватило значительную часть всего новгородского общества. Характер этого движения был отнюдь не мирный. Нередко он проявлялся в яростных погромах и поджогах церквей. При этом выгорали, прежде всего, церковные книги и иконы.
Особо яростным нападкам новых иконоборцев подверглись иконы, изображающие Господа нашего Иисуса Христа Царем Царей, а также «Царские образа», защитником поклонения которым явился обличитель ереси Косого св. прп. Зиновий Отенский. В своих Посланиях он опирался на авторитет святого Иоанна Златоустого, гневно осуждавщего осквернителей Царских образов. «Хулящие Царские изображения оскверняют тем самым освященное Богом», «навлекая на весь град наказание, принося досаждение и Церкви» – так вразумлял в своих Беседах к Антиохийскому народу («Андриатис») Вселенский Учитель и Святитель Иоанн Златоуст. «И если должно почитать Царские иконы, то какова же честь должна быть оказана Божественному образу?» - вопрошал вслед за свт. Иоанном Златоустом и Отенский отшельник. Защищая церковные каноны, преподобный Зиновий полагал возможным изображать на иконах и живых Царей: «о сей почести царских образов несть видети от отец негодования, ниже от апостол, ни от Самого Господа» [56].
Думается, что и современным продолжателям такого иконоборчества «яже прелести Косого», так яростно запрещавшим и боровшимся последние десятилетия против изображений святого Царя-Мученика Николая Александровича и Благоверного Государя Иоанна Васильевича Грозного, не мешало бы сперва обратиться к трудам свт. Иоанна Златоустого, в которых, учителем Церкви провозглашается единая идея Божественного происхождения Царской власти, неприкосновенности личности Царя и обосновывается почитание освященного Церковью Царского изображения.
После осуждения Ф. Косой содержался в одном из Московских монастырей, оттуда он «приласкався к стражам» и сбежал в Литву, где, «оженися вдовицею жидвинею», стал распространять свое учение, приобретшее к тому времени схожесть с однородным ему протестантизмом. В России же у него остались последователи - и не мало. По их же утверждениям учение успело достаточно распространиться и «многими приемлемо и похваляемо».
Насколько поражена была Новгородская церковь к январю 1570 г. этой заразой, можно было бы установить точно, если бы сохранились материалы «изменного дела». Но и то количество Новгородских монастырей (а именно в них находили пристанище бегущие на Запад еретики), подвергшихся розыску и наказанию, заставляет задуматься. Ведь неспроста и т.н. «поругание» Новгородского архиепископа Пимена, посаженного на кобылу задом наперед, со врученными ему скоморошными инструментами, было повторением наказания жидовствующих еретиков святителем Геннадием - и именно так Византийские Императоры наказывали Константинопольских владык, замешанных в заговорах против Царской власти.
В Москве, получив известие об измене, митрополит Кирилл и Освященный Собор запретили Новгородскому архиерею совершать богослужения, но по просьбе Царя не сняли с Пимена архиерейский сан «до подлинного сыску и соборного уложения», т.е. до окончания церковного суда. Растиражированные историки-публицисты, вторя Курбскому и гневно осуждая Царя Иоанна Грозного за жестокость, якобы утопившего Новгородского архиепископа в Волхове, выдавливают слезу сочувствия у читателя, вместо того, чтобы узнать о его дальнейшей судьбе. А «утопленник», после церковного собора и суда, был сослан в небольшой Веневский Никольский монастырь, где 25 сентября 1571 г. и скончался своей смертью. Вместе с ним, церковный суд, «изыскав известно», осудил и его подельников «яко лукавством сложишася» на святителя Филиппа, и «повеле Соловецкого игумена Паисия во остров Валаамский заточити… Филофея же архиеп. Рязанского из сану изверже… Стефана Кобылина в черные ризы облече, в остров Каменной изгнание сотвори».
За наказанием у любящего отца всегда следует прощение, за вразумлением – благословление. «Ибо не вечно буду Я вести тяжбу и не до конца гневаться; иначе изнеможет предо Мною дух и всякое дыхание, Мною сотворенное. За грех корыстолюбия его Я гневался и поражал его, скрывал лице и негодовал; но он, отвратившись, пошел по пути своего сердца. Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему, говорит Господь, и исцелю его» (Ис.57, 16-19). Так было и с Новгородом. В декабре 1571 г. Государь Иоанн Васильевич с сыновьями прибыл в Новгород с миром. Его встречали на Великом мосту, затем Государь молился за обедней в Софийском соборе. На следующий день, Рождества Христова, Новгородский владыка с духовенством был у Царя, «ели у Государя хлеба того дни». По всему городу звонили в колокола и совершали крестные ходы. Как знак духовного примирения и Государева благословения были возвращены из Москвы две Софийские иконы: «Спасов образ» и святых первоверховных апостолов Петра и Павла. «Того же месяца поставили теи же иконы в церкве Софии Премудрости Божии на старом месте, против места владычня» [57]. Было приведено в благолепие (богато украшено) новое архиерейское место и устроено отсутствующее до этого Царское место в Софийском соборе. «После того как мы избавились от всякой бесовской власти, мы украшаем и пороги, и помост, и преддверие» [58], – так отвечал словом и делом, на обвинения клеветника и предателя Курбского, Благоверный Государь Иоанн Васильевич Грозный. Летом 1572 г. Царь со Своей семьей вновь прибывает в Новгород. На этот раз Государевой милости удостаиваются монашествующие, встречающие Его в Хутынском монастыре. После службы Царь с царевичами посетил игуменскую келью, где ему были преподнесены образа. Царь позвал к себе «есте хлеба, и владыка, игумена и старцы, и все князи, бояре ели хлеб в монастыре в игуменской кельи». Вот так закончился «Новгородский поход», не получивший до сих пор однозначной оценки в историографии и очень по-разному освещаемый историческими источниками.
В заключение, отбросив всевозможные стенания о «тирании, кровавых зверствах, невинных жертвах, грабежах и опричном терроре» и злобное русофобское шипение о том, как «гибло все живое и лучшее, что попадало в варварские руки византийско-татарско-московского правительства», приведем лишь несколько различных мнений историков об этом событии.
Р.Г.Скрынников, посвятивший этой теме большинство своих работ и подробно излагающий события, происходившие в Новгороде (в основном по запискам Штадена, Таубе и Крузе, Горсея и Курбского, из которых только шпион Штаден был якобы т.н. «участником» похода) - считает главной целью «новгородского дела» монастырскую и церковную секуляризацию, «в результате чего Софийский дом был сломлен». «Иван IV старался подорвать влияние новгородской церкви с такой же решительностью, с какой Иван III боролся с новгородским боярством».
П.А.Садиков считал поход «необходимостью подавления усиливавшейся с каждым днем измены», черпавшей силы в «застарелом нелюбье» между Новгородом и Москвой.
Б.Н.Флоря склоняется к тому, что осенью 1569г. был раскрыт масштабный заговор и целью похода видит: «Помешать заговорщикам оторвать Псков и Новгород от Русского государства», а репрессии против духовенства связывает с убежденностью Государя в том, что: «Необходимо было изъять святыни из рук людей, которые стремились перейти под власть иноверца. Одновременно преследовалась и еще одна цель – изъять из населения как можно больше денег и ценностей».
М.Н.Тихомиров «гнев Грозного» связывал с определенной политической тенденцией и особенностями новгородского устройства, которые продолжали сохраняться и под властью Москвы. «У жителей города, несомненно, существовало оппозиционное настроение, направленное против самого Царя и продолжения Ливонской войны, разорявшей в первую очередь Новгород, и подрывавшей его торговлю с зарубежными странами. Остатки новгородской обособленности тщательно сохранялись и среди новгородских дворян вплоть до 1570 г.».
А.И. Копанев. «Новгородские казни, конфискация богатства церквей, монастырей и купцов последовали после раскрытия в 1569 г. широко разветвленного боярского заговора, ставившего целью убийство Царя. Следствие выяснило, что в Новгородской измене замешаны опричники Басманов и князь Вяземский. Московские заговорщики были арестованы и казнены в столице».
В.Б. Кобрин считает, что новгородский разгром и опричнина в целом «объективно направлены против пережитков удельного времени».
А.А. Зимин полагал, что «разгром при всей его жестокости, положил конец обособленности и экономическому могуществу Новгорода», что явилось «необходимым условием завершения борьбы с политической раздробленностью страны» и для дальнейшего создания сильного централизованного государства.



                                                          +   +   +

«Не имамы бо зде пребывающаго града,
но грядущаго взыскуем» (Евр.13,14).

«Потопи, Господи, и раздели языки их,
яко видех беззаконие и пререкание во граде.
Днем и нощию обыдет и по стенам его;
Беззаконие и труд посреде его,
и неправда;
И не оскуде от стогн его лихва и лесть».
(Пс. 54,10-12)

Созидание сильного централизованного государства не являлось сутью понимания Благоверным и Христолюбивым Государем Иоанном Васильевичем Грозным своего Царского служения. Этим деянием Грозный Царь полагал исполнение Помазанником Божиим своих обязанностей служения Господу, в коем различал четыре формы: отшельничество, монашество, священническую власть и Царское правление. Унаследовав от своего отца Великого Князя Василия III «отчину», Государь Иоанн IV принимает и наставления, преподанные его отцу старцем Псковского Елизарьева монастыря Филофеем, раскрывающие идею «Москва – Третий Рим». В них ясно выражалось стремление оградить Русь, в которой «живо Православие» от проникновения ересей и лжеучений. Только на Руси, убежден старец Филофей, осталось истинное Христианство. Поэтому высшая задача Государя – удержать в целости Православное Государство – Святую Русь, где Монарху, являющемуся стражем Правоверия, выражаясь словами Византийского Императора Иоанна Цимисхия, «предопределена сакральная роль в распространении владычества Святого Креста». «Подобает тебе Царю, сие держати со страхом Божиим», - убеждал Великого Князя старец Филофей.
Здесь следует напомнить, что в Православном мiросозерцании Страх Божий напрямую ассоциируется с одним из путей спасения. «Начало Премудрости – страх Божий» (Прич.9,10). Поэтому-то служение Господу в форме Царского правления представлялось Иоанну Васильевичу в «страхе и запрещении, и обуздании, и конечнейшем запрещении по безумию злейших человек лукавых».
Мистическая суть Царской власти, как разновидности иноческого подвига, виделась Государю Иоанну Грозному в свете древнего Киево-Печерского устава. Для спасения души следовало усмирить плоть с ее падшей природой, а под «плотью» Руси Царь понимал всех людей ее, спасение которых вверено было ему Господом, и осуществлять его он должен был со Страхом Божиим. При таком осознании ответственности за «Иисусов корабль», Царь обязан «не допустить потонуть Ковчегу Спасения, хотя пенит море и бесит», обязан Он «пещись об устроении Православного Христианства» под страхом Божьего наказания за небрежение. «Всемилостивый Боже устроил мя земли сей правити людие Его в православии непоколебимом бытии», и поэтому «тщусь со усердием люди на истину и на свет наставити, да познают Бога истиннаго и от Бога данного им Государя». Обязанность же подданных,  «не отметаться своего работного ига и владычества своего Государя»  - ибо они «от Бога повинные ему рабы», т.к. Царская власть есть Богоустановленная власть и противление ей равно противлению Богу.  [59]
Переданная Руси по наследству от Византии историософская концепция, по которой для существования земной Христианской Церкви необходимо Православное Царство с Царем во главе, как «епископом внешних дел Церкви, ее охранителем и благопопечителем», служила тем мистическим и идеологическим фундаментом, на котором возводилось Благоверным Государем Иоанном Васильевичем Грозным здание Дома Пресвятой Богородицы. «Невозможно Христианам иметь Церковь и не иметь Царя. Ибо Царство и Церковь находятся в тесном союзе и невозможно отделить их друг от друга» - писал Константинопольский Патриарх Антоний еще Великому Князю Василию Дмитриевичу. Вместе с «Соборной грамотой», присланной в 1562 г., утвердившей право Государя Иоанна Васильевича «бытии и зватися Царем законно и благочестиво», Константинопольский Патриарх Иосаф II сообщал Царю Иоанну Грозному, что имя Его на Востоке будет поминаться в святых диптихах: «да будешь и ты между Царями, как равноапостольный и славный Константин».
«Русский Царь не просто Царь-Помазанник, которому вручена Промыслом судьба великого народа. Он – тот единственный Царь на Земле, которому вручена от Бога задача охранять Святую Церковь и нести высокое Царское послушание до Второго пришествия Христова. Русский Царь – тот Богом поставленный носитель земной власти, действием которого до времени сдерживается сила врага», - писал твердый защитник чистоты Православия архимандрит Константин (Зайцев). В таком понимании своего Царского служения – возложенного на него «Божьего тягла», централизованное государство выступает лишь как орудие для выполнения высочайшей сверхъисторической миссии Русского Православного Народа – строить и утверждать последнюю Православную Империю – Третий Рим. И эта задача, была «во всей полноте осознанна нашим Первым Царем, не только в очевидном высвечивании нашей вселенской миссии, как последнего оплота истинной Веры, но и в том, что отныне Русский Царь осознанно становится тем самым Удерживающим мIр от мIрового зла «тайны беззакония», о которой свидетельствовал апостол Павел» [60].
«После Батыя над князьями стали господствовать две далекие от Суздальской земли силы. Новгород, как денежный мешок, и Орда, как распорядитель и людьми, и событиями, - пишет выдающийся русский историк И.Забелин. – Если вникнем в тогдашние дела и события, то окажется, что княжил всюду Новгород, интригуя и покупая князей для своих партийных выгод. Он давал направление событиям, из-за него лилась русская кровь, шли усобицы. В Орде на торгу он сыпал деньги, чтобы выдвинуть одного князя против другого». К середине XVI в., этот «денежный мешок» в союзе с Новгородской церковью, которая благословляла накопление торгового капитала, и, более того, активно участвовавшей в его увеличении, со всеми своими противоречиями и противостояниями, жил своими, совсем иными задачами и идеалами. Его «интенсивный труд устремлен был не только на умножение богатства, но и на формирование сильной, независимой личности» [61].
«В середине XVI в. Церковь и привилегированное купечество составляли в Новгороде две главные силы, чьи интересы совпадали, и, при благоприятных условиях, они могли стать основой возрождения обычаев вольного города» [62], – не без сожаления, об этих утраченных «благоприятных условиях», утверждает Э.Гордиенко. Накопление богатства, обладание им в территориально обособленном «вольном» городе и независимость от кого и чего-либо, вот определяющие стремления этих «независимых личностей со свободной волей» - гостей-суконщиков, торговавших на Западе и в Прибалтике, и гостей-сурожан, проводивших свои торгово-финансовые операции на Востоке и Юге. Так, к середине XVI века Господин Великий Новгород, став перед главным историческим вопросом: «кому, в системе Божественного мiроустройства принадлежит главенство – «Граду Божьему» или «граду человеческому»? – решил этот вопрос для себя, в пользу последнего, противопоставив себя Святой Руси. Поэтому-то, Новгород и входит в историческое противостояние не столько с централизацией государственной власти и не только в силу «сложившихся в нем к середине XVI века условий развития, которые могли бы стать впоследствии причиной коренных изменений в общественной жизни как самого города, так и всего государства», а с той высшей миссией, которая по Замыслу Всевышнего Бога была предопределена Русской Державе как последней Христианской Империи.
В середине XVI века Новгород стал тем «сгустком», тем «нервным узлом» Русской Истории, в котором сошлись интересы, стремления и чаяния всех «общественно-политических» групп и сил Русской Державы. Сошлись в непримиримом, взаимоисключающем противостоянии. С одной стороны Православная Самодержавная монархия, с другой - «союз» (в ином противостоянии просто невозможный!) сил и группировок, противостоящих Ей и столь «разношерстных», что только «дружба против» Царя могла сдерживать их «центробежные силы». Подобная ситуация, повторилась еще раз и только единожды в Русской Истории – в феврале 1917 года. К 1570 году, в условиях затяжной и изнуряющей войны России с Западом, «демократические традиции новгородской старины» опирающиеся на экономическую самостоятельность купеческих и промысловых верхов в тесном союзе с «князьями Церкви», пестующих в своих кругах идею подчинения Самодержавия Церкви (когда при полном фактическом подчинении Царя, Ему оказывается только внешний почет), находят себе союзников и в «светской элите». Два «олигархических клана» аристократии, так не похожие друг на друга, «княжеско-боярская фронда» - осколки удельной вольницы и клан «шляхетски» настроенных служивых людей, оказываются в одной «упряжке» государственного переворота. При этом, каждый из «суверенов» этой немыслимой «конфедерации» имеет свой идеал, и совсем не похожий на Православную монархию. Господин Великий Новгород, тоскуя по «вечевой республике», видел себя «вольным городом» на манер Венеции и городов Ганзейского союза. «Светскую элиту» прельщал пример Польской «шляхты» с её «карманным королем». А «князья Церкви», завидовали могуществу и положению Папского престола. И в этом противостоянии, ни о каком компромиссе или «консенсусе» речи быть не могло! Исследуя же «подводные течения» этого противостояния, не будем забывать о «фактическом поводе» Новгородского похода Грозного Царя и казней в Москве – заговор земской оппозиции (заговор И.П. Федорова-Челяднина) и измены новгородцев, с их намерением «поклонитися королю литовскому».
В «Степенной книге», составленной святителем Макарием, повествуется о водружении св. апостолом Андреем Первозванным в Новгородских пределах своего жезла и, таким образом, «прообразование в Руси самодержавное Царское скифетроправление». Мог ли допустить Первый Русский Царь в этих землях своей «отчины», отмеченных таким пророческим знамением Божиим, «учинения беспорядка» и не отразить «злодейские замыслы изменников и преступления подданных»?!
«Это ли противно разуму – сообразовываясь с обстоятельствами и временем держать свое царство в руке?» - вопрошает Царь и Самодержец всея Руси Иоанн Васильевич Грозный и сам дает ответ в лице иуды-Курбского всем ненавистникам Русского Государя – «Русские Самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!». «Русская земля держится Божьим милосердием, милостью Пречистой Богородицы, молитвами всех святых, благословением наших родителей и, наконец, нами, своими Государями, а не судьями и воеводами» [63].
«Официальные» историки, выковыривая из всех щелей истории «свидетельства» всевозможных проходимцев и подлецов, не удосужились дать слово главному свидетелю и очевидцу всех этих исторических событий – Царю и Великому Князю всея Руси Иоанну IV. Вслушаемся же, прежде всего, в Его слова и Его свидетельства:
«А зачем вы хотели князя Владимира посадить на престол, а меня с детьми погубить? Разве я похитил престол или захватил его через войну и кровопролитие? По Божьему изволению с рождения был я предназначен к царству, и уже не вспомню, как меня отец благословил на государство – на Царском престоле и вырос. А князю Владимиру, с какой стати следовало быть государем? Какие у него достоинства, какие наследственные права быть государем, кроме вашей измены и его глупости?»
«Это ли благочестие – не подавлять злодеев, не управлять царством и отдать его на разграбление иноплеменникам?»
«А как же Давид, избранный Богом, когда его не приняли в Иерусалиме, приказал убивать иерусалимцев – хромых и слепых, ненавидящих душу Давидову? Или, и те, не желавшие принять данного Богом Царя – тоже мученики? Как же ты не задумался над тем, что такой благочестивый Царь обрушил свой могучий гнев на немощных рабов? Но разве нынешние изменники не совершили такого же злодейства? Они еще хуже. Те только попытались помешать Царю вступить в город, но не сумели этого сделать; эти же, нарушив клятву на Кресте, отвергли уже принятого ими, данного им Богом и родившегося на царство Царя, и сколько могли сделать зла, сделали – словом, делом и тайным умыслом; почему же эти менее достойны злейших казней, чем те? Те действовали явно, эти же тайно; но потому-то ваше дьявольское злодейство еще преступнее: устами благословляете, а сердцем проклинаете. Немало и иных было царей, которые спасли свои царства от беспорядка и отражали злодейские замыслы и преступления подданных».
 «А измена их известна всему мiру: если хочешь, можешь найти свидетелей этих злодейств даже среди иноземцев».
 «Это ли противно разуму, когда невежда вынужден молчать, злодеи отражены и царствует Богом поставленный Царь? Царской же власти позволено действовать страхом и запрещением и обузданием, а против злейших и лукавых преступников (изменников) – последним наказанием».
«В слепоте своей злобы не способны видеть истину, не разбираете ни обстоятельств, ни покаяния, ни преступности человека, а хотите только с бесовской хитростью прикрыть свою коварную измену лживым названием». «Не перестаете умышлять против нас всяческие злодейства, вступаете против нас в союз с иноплеменниками и подстрекаете их к истреблению христиан; разъярившись на человека, вы восстали на Бога и на Церковь».
«И так же как иудеем вместо Креста было потребно обрезание, так вам вместо Государской власти потребно самовольство»
«И сбылось на вас пророческое слово: Вы, которые возжигаете огонь, ходите в пламени огня вашего, который вы сами разожгли» [64]

На том и АМИНЬ.

Вместо послесловия:

Святая Церковь устами преподобного Максима Грека учит: «Царь есть образ одушевлен Царя Небесного», т.е. «лицо и сан Царя христианского на земле, есть живой образ и подобие Христа Царя, живущего на Небесех. Ибо как человек душой своей есть образ Божий и Его подобие, так Помазанник Божий своим саном Царским есть образ и подобие Христа Господа». Царь – живая икона Христа, а Царство при этом, существует как ограда и утверждение Церкви Божией.
На Архиерейском соборе осенью 2004 г., «большие люди» Церкви, доверившись группе лиц «сотрудников», которые, прикрываясь авторитетом Церкви и присвоив себе право говорить от лица Её Соборной полноты, лукаво-озабоченно повздыхав о «смущении среди православных верующих», представили почитание Благоверного Государя Иоанна Васильевича Грозного Православным Народом, как «разнузданно-громогласную кампанию по канонизации царя Ивана Грозного». При этом, объявив Помазанника Божьего «тираном и убийцей» и приписав Ему «ложное с церковно-богословской точки зрения понимание значения царя в церковной жизни», сами они уклонились от линии Правды, увлекая за собой «на страну далече», и церковное общество. Совсем как 90 лет назад, когда «большие люди» Церкви, оставаясь глухими к грозным предупреждениям молитвенника Земли Русской, святого праведного о. Иоанна Кронштадского: «судьба Царя – судьба России, не станет Царя, не станет и России», благословили зло-деяние цареотступничества: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути!» (из Послания Святейшего Синода). Отвернувшись от Царя в феврале 1917г. и поправ один из основных законов Православной Российской Империи: «Император яко Христианский Государь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей Веры и блюститель Правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния. В сем смысле Император… именуется Главой Церкви», «большие люди» Церкви предали тогда не только Царя и Святую Русь, но и Православие.
Так же и в наши дни, продолжатели «дела» цареотступничества, поставив себе задачу «не только извратить нашу историческую память, не допустить установления истинных причин историографического искажения образа Первого Русского Царя, но и выработать в Церковной общественности совершенно чуждые ей инстинкты масонского и кагального послушания, превратив Православную паству, верных Господу нашему Иисусу Христу, в тупое безсловесное скопище трусливых антихристиан», стремятся внушить верующим, что: «вопрос о прославлении Ивана Грозного - вопрос не столько веры, религиозного чувства или достоверности исторического знания, сколько вопрос общественно-политической борьбы».
Ответим, таким «проповедникам», так: если для вас это вопрос (без всякого сомнения) общественно-политической борьбы, то для нас, свято верующих, что Богом Цари избираются (Втор. 17,15), учреждаются (Рим. 13,14), поставляются (1 Цар. 12,13; 2 Цар. 5,12) и помазуются (1 Цар. 16,12), и в то, что Цари сотворены Христом (Кол. 1,16), царствуют по Его воле (Притч. 8,15-16) и суть слуги Божии (Рим. 13,4,7), - это вопрос, именно ВЕРЫ и религиозного чувства, а также достоверности исторических знаний и исторической памяти Русского Народа - Народа Богоносца, который, в образе Грозного Царя всегда хранил и нес Царскую Икону Святой Руси.
На Соборе 1580 года, ответственность за разорение страны была возложена и на высшее духовенство. Царь Иоанн Грозный тогда открыто обличил «больших людей» Церкви: «Дворянство и народ вопиют к нам со святыми жалобами, что вы для поддержания своей иерархии присвоили себе все сокровища страны, торгуете всякого рода товарами, налагаете и берете мыта с проезжих всякого звания людей. Пользуясь привилегиями, вы не платите нашему престолу ни пошлин, ни военных издержек, застращали робкую совесть благороднейшего, лучшего и полезнейшего класса наших подданных и захватили себе в собственность третью часть, как оказывается, городов, посадов и деревень нашего государства». Не в этом ли кроется «традиционно» негативное отношение «церковных» властей к Царствованию и личности Благоверного Государя Иоанна Васильевича Грозного, которые, как и тогда, не поняли и не пожелали разделить с Ним тяжесть Царского Крестоношения, так и сейчас, отрекаются от Него «страха ради иудейска».

ПРИМЕЧАНИЯ                                                                                                                                1. Гордиенко Э.А. Новгород в XVI веке и его духовная жизнь. СПб. 2001, с.4.
2. Новгородские летописи. СПб. 1873 , с.357.
3. Белов Е.А. Об историческом значении русского боярства. СПб. 1886, с.288.
4. Пронина Н. Иван Грозный – «мучитель» или мученик? М., Яуза, 2005, с. 272.
5. Пирлинг. Россия и папский престол. М. 1912, Т.1, с. 368.
6. Белов Е.А. Об историческом значении русского боярства. СПб. 1886, с.258.
7. Там же, с. 259.
8. Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М. 1922, с. 68.
9. Там же, с. 69.
10. Скрынников Р. Иван Грозный. М. 2001, с.215.
11. Володихин Д.М. Иван Грозный. Бич Божий. М. Вече 2006, с. 163.
12. Там же.
13. Скрынников Р. Иван Грозный. М. 2001, с.246.
14. Белов Е.А. Об историческом значении русского боярства. СПб. 1886, с.288.
15. Пронина Н. Иван Грозный – «мучитель» или мученик? М., Яуза, 2005, с. 153.
16. ПСРЛ т.13, с.368.
17. Там же, с.238.
18. Там же, с.532.
19. Арцыбашев Н.С. О свойствах Царя Иоанна Васильевича. «Вестник Европы» №18, 1821, с.186.
20. Белов Е.А. Об историческом значении русского боярства. СПб. 1886, с.269.
21. Рогинский М.Г. Послание Иоганна Таубе и как исторический источник. Петроград. 1922, с. 27.
22. Там же, с. 28.
23. Опись Архива Посольского приказа 1626 г. Ч.2. М. 1977, с. 257.
24. Покровский М. Русская  история. Т.1, СПб. 2002, с. 224.
25. Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М. 1922, с. 70.
26. Там же, с. 95.
27. Никитский А. Очерк внутренней истории Церкви в Великом Новгороде. СПб.1879, с. 121.
28. Колобков В.А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия. СПб. «Алетейя» 2004, с. 350.
29. Скрынников Р. Иван Грозный. М. 2001, с.223.
30. Доклад митр. Крутицкого и Коломенского Ювеналия на Архиерейском соборе РПЦ. Москва, октябрь 2004 г., с. 5.
31. Скрынников Р. Иван Грозный. М. 2001, с.220.
32. Кожинов В.В., Кириллин В.М. Обличителей ересей непостыдный. Фонд им. Прп. Иосифа Волоцкого. 1999, с. 23.
33. Гневушев А.М. Экономическое положение Великого Новгорода во второй половине XVI в. (По писцовой книге Леонтия Аксакова 7091 г.). Новгород, 1912., с.5.  
34. Покровский М. Русская  история. Т.1, СПб. 2002, с. 224.
35. Там же.
36. Иван IV Грозный. Сочинения. СПб. «Азбука», 2000, с. 45.
37. Гневушев А.М. Экономическое положение Великого Новгорода во второй половине XVI в. (По писцовой книге Леонтия Аксакова 7091 г.). Новгород, 1912., с.12.
38. Альшиц Д.Н. Начало Самодержавия в России, с. 94 – 98.
39. Никитский А. Очерк внутренней истории Церкви в Великом Новгороде. СПб. 1879, с. 114.
40. Там же, с. 106.
41. Там же.
42. ПСРЛ т. IV, с. 91.
43. Никитский А. Очерк внутренней истории Церкви в Великом Новгороде. СПб. 1879, с. 116.
44. Там же, с. 120.
45. Там же, с. 128.
46. ПСРЛ т. VIII, с. 204.
47. Кожинов В.В., Кириллин В.М. Обличителей ересей непостыдный. Фонд им. Прп. Иосифа Волоцкого. 1999, с. 92.
48. Там же, с. 93.
49. Там же.
50. Там же.
51. Карташев А.В.Очерки по истории Русской церкви. М. «Терра» 1997, с. 490.
52. Там же, с.491.
53. Кожинов В.В., Кириллин В.М. Обличителей ересей непостыдный. Фонд им. Прп. Иосифа Волоцкого. 1999, с. 103.
54. Гордиенко Э.А. Новгород в XVI веке и его духовная жизнь. СПб. 2001, с.310.
55. Истины показание к вопрошающим о новом учении. Сочинение инока Зиновия. Казань 1863, с. 68.
56. Там же, с. 361.
57. ПСРЛ т.30, с. 195.
58. Иван IV Грозный. Сочинения. СПб. «Азбука», 2000, с. 57.
59. Там же, с. 36-38.
60. Ларионов В. Витязи Святой Руси. М., «Алгоритм» 2004, с. 264.
61. Гордиенко Э.А. Новгород в XVI веке и его духовная жизнь. СПб. 2001, с.294.
62. Там же, с.296.
63. Иван IV Грозный. Сочинения. СПб. «Азбука», 2000, с. 46-57.
64. Там же, 53-98.