Лейб-медик Его Императорского Величества Евгений Сергеевич Боткин (1865†1918). Проводя наше расследование о Григории Ефимовиче Распутине, имя этого человека обойти стороной мы, разумеется, никак не могли. И действительно, писали мы о нем не раз. Правда, наше впечатление о нем складывалось, главным образом, на основании вышедших еще в 1921 г. в Белграде воспоминаний его дочери Т.Е. Мельник, не раз переиздававшихся в последние годы и у нас на родине. Именно на этой книге, как нам представляется, было основано прославление в 1981 г. Евгения Сергеевича вместе с другими Царскими слугами, расстрелянными в Ипатьевском доме, Зарубежной Церковью. Так в джорданвилльских святцах появилось имя «мученика Евгения».
Решение Русской Православной Церкви было иным. Среди части верующих, в основном, придерживавшихся монархических взглядов, оно вызвало непонимание и даже неприятие. Напомним этот документ в интересующей нас части: «…Не представляется возможным окончательное
Св. мученик Евгений. Икона 2010 г. решение вопроса о наличии оснований для канонизации этой группы мiрян, по долгу своей придворной службы сопровождавших Царскую Семью в период Ее заточения и принявшихнасильственную смерть. […] …Наиболее подобающей формой почитания христианского подвига верных слуг Царской Семьи, разделивших Ее трагическую участь, на сегодняшний день может быть увековечение этого подвига в житии Царственных мучеников». Бог оградил в то время автора этих строк от опрометчивых шагов: никаких публичных высказываний не делал, хотя, быть может, в частных разговорах это и имело место… Но в соблазн печатным словом, слава Богу, никого не ввел. Что же изменилось с тех пор? – вправе задать вопрос читатель.
В 2011 г. в уважаемом петербургском издательстве «Царское дело» вышел русский перевод новых воспоминаний Т.Е. Мельник-Боткиной, написанных ею в 1980 г. на французском языке. Это, как говорится, с одной стороны. А с другой, – так уж совпало – автор приступил к написанию очередного, седьмого тома своего «расследования» о Царском Друге. Он открыл эту купленную недавно и, за недосугом, нечитанную, аккуратно поставленную на полку книгу и – как бы это помягче выразиться – удивился. Не поверив своим глазам, вновь обратился к ранним 1921 г. мемуарам Т.Е. Мельник (вдруг что-то забыл) и после этого еще сильнее задумался над тем, что открылось. Это было настолько необычно и, на первый взгляд, непонятно, что для ответа пришлось провести специальное расследование, с результатами которого мы решили познакомить читателей.
Скажем прямо, новый извод воспоминаний дочери Лейб-медика 1980 г., наряду с другими, привлеченными нами документами, заставил нас серьезно усомниться в искренности и правдивости тех первых мемуаров 1921 г., созданных, скорее всего, с оглядкой на монархический характер влиятельной части русской эмиграции, среди
Обложка книги 2011 г., вышедшей в издательстве «Царское дело»
которой ей тогда пришлось жить. По словампубликатора этой новой книги (О.Т. Ковалевской), она была написана, «когда пришло время полного осознания произошедшего»i. Это, конечно, аргумент. В связи с этим мы не можем не согласиться со словами одного из публикаторов подобного рода наследия – Т.С. Максимовой, внучатой племянницы одного из участников следствия по делу о цареубийстве и друга семьи Мельников – капитана П.П. Булыгина: «За годы работы над архивом П.П. Булыгина и его окружения так меняются взгляды на многие события, проясняются мотивы многих поступков…»ii (При этом, разумеется, всё зависит от системы координат.) Однако, повторяем, Татьяна Евгеньевна тут, как говорится, вполне была в своем праве. Под воздействием ли обстоятельств или окружения, почувствовав ли невозможность на протяжении целых 60 лет играть одну и ту же выбранную некогда роль, она, конечно, могла поменять свои взгляды. И потому, что касается самого текста, принадлежащего Т.Е. Мельник-Боткиной, мы, конечно, не имеем ничего против публикации подобного рода исторических источников, пусть и содержащих клеветнические выпады против Государыни, А.А. Вырубовой и Г.Е. Распутина. Таких книг сегодня хоть пруд пруди.
Обложка книги, изданной в 1921 г. в Белграде
Не удивляет, если хотите, даже гриф: «Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви». Напутствуют же подобным образом лживую книгу пресловутой Л. Миллер, пусть и прикрыв стыдливо подлинное первоначальное ее название: «Царская Семья – жертва темной силы» – более пристойным и «благочестивым». Всё это, повторяем, не удивительно, хотя, конечно, и печально. Непостижимо для нас другое: как превратилось в «жертву темной силы» такое вот издательство, как «Царское дело»? Хорошо известно, например, что именно его директор С.И. Астахов был среди первых поднявших свой голос против осквернения 11/24 сентября 2012 г. креста на месте захоронения Царского Друга в Царском Селе и одним из тех, кто его восстановил. Кстати говоря, в слове перед этим же крестом, произнесенном еще 30 декабря 2009 г., в очередную годовщину убийства Григория Ефимовича, С.И. Астахов с необходимой полнотой изложил свои взгляды о Г.Е. Распутине, «друге Царской Семьи, оболганном и оклеветанном при жизни и до сих пор испытывающем на себе гонения […], в том числе, к сожалению, и со стороны многих служителей Церкви. Пора разобраться с тем, какое он имел значение в жизни Царской Семьи и в истории нашего Отечества. […] Мы знаем, что молитва старца Григория не единожды спасала от верной гибели Царевича Алексея. Именно по его молитвам происходило исцеление Цесаревича Алексея от приступов гемофилии. […] …Об этом исцелении свидетельствуют воспоминания самих Членов Царской Семьи и воспоминания людей, которые близко и хорошо знали Царскую Семью. Мученик Григорий был великим молитвенником за Царскую Семью». Говоря о злодейском убийстве Царского Друга, С.И. Астахов подчеркнул: «В этом преступлении были замешаны темные силы, которые желали свержения Русской Монархии. Через клевету на Царского Друга и через его убийство эти силы прокладывали дорогу к революции и ко всем тем потрясениям, которые наше Отечество пережило в 1917-18 годах и в последующее время». Что касается «значения Григория Ефимовича для нас, современных православных русских людей, то оно, – по словам Сергея Игоревича, – до конца нами еще не осознано, не понято, не раскрыто. Если Царская Семья прославлена в лике святых, то старец Григорий, к сожалению, до сих пор не только не прославлен как мученик, но его память и доныне подвергается ложным измышлениям, наветам, гонениям. Его доброе имя остается оболганным и оклеветанным. Приходится признать, что, к сожалению, ситуация меняется очень медленно»iii. Заметим, что для разоблачения всей этой злостной клеветы возглавляемое С.И. Астаховым «Царское дело» сделало немало полезного. На его счету, напомним, есть немало замечательных книг, таких, например, как «Верная Богу, Царю и Отечеству» Ю.Ю. Рассулина (о А.А. Вырубовой) или «Хроника Великой Дружбы», составленная Ю.Ю. Рассулиным, С.И. Астаховым и Е.И. Душеновой (о взаимоотношениях Царской Семьи и Г.Е. Распутина). И вот в этом-то – отнюдь не всеядном – издательстве выходит книга, с которой мы начали наш рассказ, включающая в себя не только тексты мемуаров и писем, но также два предисловия к ним и комментарии, в которых, по странному стечению обстоятельств, ни словом не упомянуто о давно и основательно, с документами в руках, опровергнутой лжи и подтасовках, касающихся не только Царского Друга, но и Самой Августейшей Семьи. Конечно, составитель имеет право на свое мнение, но мнение обоснованное и доказанное. С другой стороны, ведь и издательство отнюдь не безучастное бревно при дороге. Такая поразительная позиция удивила даже и саму составительницу книги О.Т. Ковалевскую, выразившую особую признательность директору издательства за то, что тот, «несмотря на то, что не разделяет мнение автора [Т.Е. Мельник-Боткиной] по некоторым вопросам, в частности, касающимся личностей Г.Е. Распутина и А.А. Вырубовой, проявил широту, независимость взглядов». Но еще более удивительную толерантность и политкорректность проявил С.И. Астахов к самому автору предисловия и комментариев (О.Т. Ковалевской). Что касается нас, то мы за всё это надругательство над смыслом и духовное насилие над постоянной читательской аудиторией «Царского дела» не благодарим. А что до «широты», то это как раз тот случай, о котором в свое время писал великий петербуржец Ф.М. Достоевский, сетовавший, что русский человек слишком уж иногда широк бывает, обузить бы его не мешало.
Лейб-медик Его Величества
Личность Лейб-медика Е.С. Боткина, как человека весьма близкого Царской Семье, безусловно, заслуживает особого разговора. Проявленная им верность Ей ставит этого человека, прежде всего по моральным соображениям, как бы вне критики. Но такой подход в корне не верен, хотя бы перед лицом Истины, которая одна только может и должна являться целью не только всякого настоящего историка, но и просто честного человека. Иной подход чреват искажением вещей гораздо более важных, чем добрая память какой бы то ни было личности. Тем более хорошо известно, что всяк человек ложь; несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Между тем фигура Евгения Сергеевича не столь проста и однозначна, как это может показаться при первом поверхностном взгляде.
Подобно своему коллеге профессору С.П. Федорову, доктор Е.С. Боткин придерживался либеральных взглядов. «Это был умный, либерально настроенный господин, – отмечала подруга Императрицы Ю.А. Ден. – …Его политические воззрения поначалу расходились с идеологией монархистов…»iv Так же, как и профессор С.П. Федоровv, Е.С. Боткин использовал свое положение для иных, не связанных с исполнением профессиональных обязанностей, целей. Так, его дочь пишет, что однажды Евгений Сергеевич «убедился, что необходимо назначение сильного, интеллигентного и неподкупного человека в Святейший Синод, чтобы остановить всё возрастающее влияние Распутина. […] Когда этот пост стал вакантным, мой отец употребил всё свое влияние, чтобы выдвинуть одного из своих друзей Сергея Лукьянова – абсолютно преданного Монархии, очень смелого человека. Он был бывшим студентом моего деда и не имел никаких связей при Дворе и в духовной среде. Как выдающийся патолог, он обладал интеллигентностью и
Лейб-хирург Сергей Петрович Федоров
исключительной способностью логически мыслить. […] Его прямолинейность завоевала уважение Столыпина, который был также очень дружен с моим отцом»vi. Вот, оказывается, кому, помимо П.А. Столыпина, обязаны мы появлением на посту Обер-прокурора Св. Синода рационалиста-невера С.М. Лукьянова. Вскоре, правда, выяснилось, что быть «выдающимся патологом», вовсе не одно и то же, что разбираться в церковных вопросах. По отзыву митрополита Евлогия (Георгиевского), Сергей Михайлович «не знал ни Церкви, ни народа»vii. Резкое недовольство его деятельностью выражено в одном из частных писем владыки Серафима (Чичагова) (16.5.1910): «Пока Ст[олыпин] и Лукьянов – в силе, можно ли помышлять о восстановлении Синода? Государство совсем придавило Церковь и катастрофа неизбежна»viii. Использовавшийся П.А. Столыпиным в качестве одной из немногих своих креатур в антираспутинской кампании (вполне соответствовавшей также видам Е.С. Боткина), С.М. Лукьянов был, в конце концов, отставлен 2 мая 1911 г. от должности, вопреки тому, что совершенно безосновательно пишут, даже и до сих пор, некоторые ангажированные исследователи, вовсе не за неприятие Царского Друга, а за допущение им спровоцированного иеромонахом Илиодором и поддержанного епископом Гермогеном т.н. «Царицынского скандала»ix. В связи со всей этой странной историей вспоминается последний не оконченный роман незаслуженно забытого нашего писателя В.В. Крестовского (1840†1895), так передававшего резоны подобного рода деятелей: «Старайся всячески, хоть ужом пролезай в лагерь врагов, облекайся в их шкуру, ешь и пей, и подпевай с ними, усыпи из подозрительность, и незаметно […] заражай всех и вся вокруг себя своею чумою. Это, брат, рецепт верный!.. И подумай-ка сам, если бы по всем-то ведомствам да сидело бы на верхах и под верхами хоть пятьдесят процентов “наших”, “своих” […] Да мы бы, брат, в какой-нибудь один, другой десяток лет тишком-молчком так обработали бы исподволь и незаметно матушку Федору великую, довели бы ее до такого положения… […] Сама бы пошла на капитуляцию перед нами, и тогда мы – господа положения»x. И вывод из сказанного: «Они вам прикинутся всем, чем хочешь, всякую шкуру на себя наденут, чтобы легче было пакостить исподтишка, если где нельзя пока явно…»xi
Е.С. Боткин с Великими Княжнами Ольгой и Татьяной Николаевнами. Англия 1909 г.
Что касается Е.С. Боткина, то его политические и иные взгляды во многом определялись его происхождением, родственными связями, ближайшим окружением и знакомствами. Недаром говорится: скажи мне, кто твой друг, и я тебе скажу, кто ты. Дочь Евгения Сергеевича вспоминала посещение летом 1914 г. московского дома «папиной кузины» – «старого гнезда Боткиных, в то время когда они еще были чаеторговцами»: «Нас дружески принимали две младшие дочери дома, две старшие давно были замужем. С мальчиками мы не нашли общего языка, – в разговорах они выражали свои политические мнения, которые казались нам слишком смелыми. В нашем присутствии они всё время выражали восхищение своим дядей, несменяемым председателем Думы Гучковым»xii . (В действительности А.И. Гучков был председателем в одной лишь III Думе с марта 1910 г. по март 1911 г.) Известно, что тетка А.И. Гучкова, Анна Ефимовна еще в 1861 г. вышла замуж за В.П. Боткина. Это было т.н. первое породнение двух известных купеческих семей. «Именно чай, – вспоминает один из членов этой семьи, – был в основе огромного состояния Боткиных. У Петра Кононовича, продолжившего семейное дело, от двух жен было двадцать пять детей. […] Василий Петрович, старший сын, был известным русским публицистом, другом Белинского и Герцена, собеседником Карла Маркса»xiii. В.П. Боткин и сам «был известен как литератор, критик и переводчик […] В доме В.П. Боткина в Петроверигском переулке жил Т.Н. Грановский и происходили собрания знаменитого кружка. Сестра его была замужем за А.А. Фетом, его старший брат Сергей Петрович стал всероссийским медицинским светилом»xiv. (Этот-то С.П. Боткин (1832†1889) и стал отцом Лейб-медика Е.С. Боткина.) Второе породнение Боткиных с Гучковыми произошло в 1887 г., 26 лет спустя после первого. Сын И.Е. Гучкова (брата А.Е. Боткиной) Николай (брат пресловутого А.И. Гучкова) женился на дочери главы товарищества чайной торговли «Петр Боткин и сыновья» – Вере. (Почти все паи этого акционерного предприятия «принадлежали трем семьям – Боткиным, Гучковым и Остроуховым. Товарищество вело как крупнооптовую, так и розничную торговлю чаем, кофе, рафинадом и сахарным песком»xxv.) Супруги Н.И. и В.П. Гучковы поселились в родовом гнезде Боткиных – в доме № 4 в Петроверигском переулке. Но перенесемся в Северную столицу. Автор мемуаров Татьяна Евгеньевна вспоминала о тех, кто составлял круг общения их семьи в их царскосельском доме на Садовой улице напротив Большого Екатерининского Дворца: «Дома редко бывали гости. Те немногие, кого у нас принимали, стали скоро близкими друзьями, как, например, князь и княгиня Орловы. […] Мы принимали также полковника Дрентельна […] Возвращаясь из Дворца, папа часто приводил его домой к ужину, и мы очень радовались, когда видели его высокую благородную фигуру…»xvi Князя В.Н. Орлова, этого «непомерно толстого человека […] мой отец очень любил за его сердечность, остроумие и широкую русскую душу»xvii.
Военно-походной канцелярии ЕИВ князь В.Н. Орлов
Правда, впоследствии младший сын Е.С. Боткина – Глеб (1900-1969), обладавший едким талантом шаржиста, изображал всех этих друзей семьи по-иному. Князя В.Н. Орлова он рисовал в виде «толстой свиньи», а полковник А.А. Дрентельн преображался у него в «мула с моноклем». Эти рисунки-карикатуры, по словам сестры, впоследствии «были высоко оценены американскими журналистами, давали ему средства к существованию. Он продолжает рисовать карикатуры на особ Императорского Двора. Глеб начал делать эти рисунки в 11 лет, оживляя своих героев в воображаемом Балканском королевстве. Конечно, королевская семья относилась к стопоходящим. Только у медведей было достаточно достоинства, чтобы носить корону. Вокруг них Глеб изобразил всю нелепую аристократию: свиней, увешанных орденами, лошадей в пенсне, и т.д. Американцы, будучи демократами, насмехались над этой сатирой над монархией, и хорошо за это платили»xviii. В 1996 г. дореволюционные рисунки Г.Е. Боткина были изданы в США в книге-альбоме его дочерью Мариной Боткиной-Швейцерxix.
Валентин Серов. Княгиня О.К. Орлова. 1911 г.
Как писал еще в 1910 г. одному из своих сыновей Е.С. Боткин, «можно жить иногда с человеком годами под одной крышей, при условии, разумеется, рабочей, деятельной жизни, и остаться ему почти чуждым или, по крайней мере, очень мало знать его…»xx Но и от народной мудрости – о яблоке и яблоньке – куда же деваться? В своих мемуарах «Настоящие Романовы», вышедших в 1931 г., Глеб Боткин, подтверждает те близкие отношения, которые связывали его семью с князем В.Н. Орловым и А.А. Дрентельномxxi. Однако продолжим оглашение списка тех, с кем так или иначе была близка эта семья Известно, например, что Е.С. Боткин не гнушался общением и с пресловутой разносчицей сплетен о Царской Семье С.И. Тютчевойxxii. Небезызвестный протопресвитер военного и морского духовенства о. Георгий Шавельский был духовником старшего сына Лейб-медика Дмитрия (1894†1914)xxiii. Осенью 1911 г. Боткины удостоились также приглашения князей Юсуповых погостить в их прекрасном крымском имении Кореиз. Именно там произошло их личное знакомство и с Юсуповым младшим – будущим убийцей Царского Другаxxiv. Среди «старых друзей семьи» Глеб Боткин пишет о Марианне (именуя ее Маргаритой) Эриковне Дерфельденxxv, урожденной Пистолькорс, тесно связанной с убийством Г.Е. Распутина. Общение с ней младший сын Лейб-медика возобновил в США, куда та выехала после революции с двумя своими дочерьми.
Император Николай II, Лейб-медик Е.С. Боткин и капитан А.А. Дрентельн. Германия 1909 г.
Что касается самого отца семейства - Е.С. Боткина, то именно ему мы обязаны появлением в Царскосельском Дворцовом госпитале княжны В.И. Гедройц (1870-1932). Познакомились они еще во время русско-японской войны 1904-1905 гг. Евгений Сергеевич был в то время главным уполномоченным Российского общества Красного Креста (РОКК), отвечавшим за работу лазаретов и летучих отрядов. Вера Игнатьевна служила хирургом санитарного поезда РОКК. В 1909 г., благодаря рекомендации ставшего к тому времени Лейб-медиком Е.С. Боткина, Императрица Александра Феодоровна пригласила княжну В.И. Гедройц занять должность старшего ординатора в Ее госпитале. У Веры Игнатьевны и ее семейства, древнего литовского рода, было «славное революционное прошлое». Предки ее всегда были в первых рядах борцов с Российской Монархией. За участие в польском восстании дед ее был казнен, а отец и дядя, лишенные дворянского звания, бежали во внутрироссийские губернии, к осевшим там друзьям семьи. Что касается самой Веры Игнатьевны, то она с юных лет стала на ту же скользкую дорожку. За антиправительственную деятельность она была исключена из женской прогимназии. Поступив на Петербургские курсы известного врача и педагога П.Ф. Лесгафта, она тут же сошлась с революционно настроенной молодежью, ходила на демонстрации, составляла и распространяла прокламации. В конце концов, она была арестована и выслана в поместье отца под надзор полиции. Однако, вступив в фиктивный брак с принадлежавшим к социалистам офицером, Вера Игнатьевна сумела выбраться в Швейцарию - Мекку революционеров всех мастей. Поступив на медицинский факультет Лозаннского университета, В.И. Гедройц продолжила там свои революционные связи, сойдясь со сподвижником Г.В. Плеханова народовольцем С.М. Жемановым и сыном А.И. Герцена. Русско-японская война, в которой молодой врач-хирург принимала участие по возвращении на родину, не охладила ее революционный пыл. После окончания боевых действий на Дальнем Востоке она особенно тесно сошлась с кадетами. Фамилия княжны занимала первую строчку в составленном в 1906 г. брянской полицией списке местных представителей этой занимающей непримиримые антиправительственные позиции партии. Как ни странно, это не помешало В.И. Гедройц, по протекции ее фронтового друга, занять (как мы уже писали) высокую должность в Дворцовом госпитале. В Царском Селе у нее появилось новое увлечение: Вера Игнатьевна занялась стихосложением. Достойно внимание то обстоятельство, что многие ее стихи печатались в весьма специфическом «Вестнике теософии», что, заметим, и неудивительно, поскольку они, как отмечают, были созвучны откровениям известной оккультистки Е.П. Блаватской. Поэт С.М. Городецкий в рецензии на вышедший в 1913 г. сборник стихов В.И. Гедройц подчеркивал, что ее произведения тяготеют к «ведовскому, темному, страшному».
Воспитательница Царских Детей в 1911-1912 гг. С.И. Тютчева (слева)
С началом Великой войны Вера Игнатьевна стала старшим врачом и ведущим хирургом Собственного Ея Величества лазарета в Царском Селе. Однако вскоре высокая профессиональная репутация княжны вошла в острейшее противоречие с ходом и результатами лечения ближайшей подруги Государыни А.А. Вырубовой, попавшей 2 января 1915 г. в железнодорожную катастрофу. В результате лечения В.И. Гедройц Анна Александровна осталась полуинвалидом. Однако, если бы не личное вмешательство Императрицы, то Ее оставленной без надлежащей медицинской помощи подруги вообще бы не было в живых, а не окажись впоследствии подле А.А. Вырубовой других опытных врачей (таких, как, например, профессор И.Э. Гагенторн), она бы всю оставшуюся жизнь передвигалась на костылях или вообще ездила в инвалидной коляске. Лечение А.А. Вырубовой, которое осуществляла княжна В.И. Гедройц, было не только неэффективным, но и вредоносным, что, учитывая фронтовой опыт врача, наводит на размышления. И еще два замечания: дежурила около койки тяжело раненой А.А. Вырубовой не только Вера Игнатьевна, но и ее фронтовой друг Е.С. Боткин, который, правда, хирургом не был, но кое-что все-таки понимал. Далее, именно В.И. Гедройц во время нахождения А.А. Вырубовой в лазарете способствовала возникновению, а затем и раздуванию публичного скандала в связи с посещавшим свою духовную дочь Г.Е. Распутиным. Она буквально исходила злобой при виде Царского Друга. Последнее, конечно, была неудивительным, если вспомнить, что княжна была лесбиянкой и как в молодости (в Швейцарии), так и после революции (в России) открыто сожительствовала с себе подобными. Но извращенным было не только естество В.И. Гедройц, но и ее мiровоззрение. Контакты ее с революционерами продолжались и в описываемое время. Так, в годы Великой войны, в то время как она кричала, что Царскому Другу нечего делать в лазарете для раненых воинов, она провела сложнейшую операцию одному из будущих видных чекистов, который впоследствии оказывал своему спасителю важные услуги. Позорное предательское поведение княжны по отношении к Императрице, Которой она была многим обязана, после февральского переворота 1917 г. сегодня хорошо известно благодаря воспоминаниям находившегося на излечении оставшегося преданным Царской Семье офицера С.В. Маркова и письмам Великой Княжны Татьяны Николаевны. Но именно этого человека рекомендовал, продвигал, а затем и прикрывал своим авторитетом Лейб-медик Е.С. Боткинxxvi. Как видим, перечисленные лица все, как на подбор, являлись врагами Г.Е. Распутина и в той или иной степени недоброжелателями Царицы. В противоположность им Дворцовый комендант генерал В.Н. Воейков Боткиным «с самого начала не понравился»xxvii. «…Человек дельный, но не очень симпатичный, большой карьерист и делец»xxviii, – характеризовала его Т.Е. Боткина. Подобное отношение было и к А.А. Вырубовой. «Я видела ее однажды, – пишет дочь врача, – когда она нанесла маме визит вежливости. […] Легковерие этой женщины, мистического и экзальтированного существа, никогда не подвергалось сомнению»xxix. Согласно с сестрой характеризовал В.Н. Воейкова и А.А. Вырубову ее брат Глеб Боткинxxx. «Весьма истеричная персона с определенно ограниченным интеллектом», – характеризовал он Анну Александровнуxxxi. С его слов Вырубова была одержима «сексуальной истерией и религиозной манией». Ее религиозность была «в высшей степени ненормальна», что проявлялось в том, что она считала, что «Распутин был действительно святым»xxxii.
Протопресвитер Армии и Флота Георгий Шавельский
Это отношение стало еще рельефнее в первые дни после февральского переворота 1917 г. «…С самого утра 21 марта, – вспоминала А.А. Вырубова, – мне было тяжело на душе. […] Я лежала в постели. Около часу вдруг поднялась суматоха в коридоре, слышны были быстрые шаги. Я вся похолодела и почувствовала, что это идут за мной. И сердце меня не обмануло. Перво-наперво прибежал наш человек Евсеев с запиской от Государыни: “Керенский обходит наши комнаты, – с нами Бог”. […] Вошел потом скороход и доложил, что идет Керенский. Окруженный офицерами, в комнату вошел с нахальным видом маленького роста бритый человек, крикнув, что он министр юстиции и чтобы я собралась ехать с ним сейчас в Петроград. Увидав меня в кровати, он немного смягчился и дал распоряжение, чтобы спросить доктора, можно ли мне ехать; в противном случае обещал изолировать меня здесь еще на несколько дней. Граф Бенкендорф послал спросить доктора Боткина. Тот, заразившись общей паникой, ответил: “Конечно, можно”. Я узнала после, что Государыня, обливаясь слезами, сказала ему: “Ведь у вас тоже есть дети, как вам не стыдно!”»xxxiii. В своих мемуарах Глеб на это весьма нервно отреагировал: «Это безрассудное, и в моем понимании фантастическое обвинение»xxxiv. Его сестра, не находя возможным отрицать само это событие, выдвинула вполне естественное, как ей казалось, оправдание. Когда А.Ф. Керенский, писала Татьяна Евгеньевна, «обратился с вопросом к моему отцу, не считает ли он состояние здоровья Анны Александровны препятствием для ее отъезда из Дворца. Мой отец, не без основания думавший, что присутствие Анны Александровы еще больше раздражает революционное начальство и привлекает внимание толпы, дал свое согласие […] Этот отъезд был большим огорчением для Ея Величества…»xxxv Поведение врача было вполне созвучно настроению других придворных, долгое время скрыто ненавидевших Анну Александровну за особое отношение к ней Государыни. Для примера приведем записи из дневника, который вела в те дни обер-гофмейстерина Императрицы, княгиня Е.А. Нарышкина. По ее словам (11/24.3.1917), флигель-адъютант ЕИВ и личный секретарь Императрицы граф П.Н. Апраксин «ходил прощаться с Императрицей и сказал, что Ей следует расстаться с Аней Выр[убовой]. Гнев и сопротивление. Держится за нее больше кого бы и чего бы то ни было. Нас спасает корь; но было бы опасно оставлять ее в нашем обществе после выздоровления»xxxvi. (19.3/1.4.1917): «Мы совершенно ее [А.А. Вырубову] игнорируем, но Они проводят у нее всё Свое время и Свои вечера. А к нам заходят от времени до времени, поболтать с усилием о незначительных вещах»xxxvii. Нет ничего удивительного, что подобные приведенным нами оценки верных Царских слуг неминуемо должны были отразиться и на восприятии их Господ. При всей внешней сдержанности (для приличия, так сказать, и потомков) мемуары Татьяны Евгеньевны содержат немало колкостей даже по адресу Государыни: «Великий день настал. Для мамы это было как бы посвящением ко Двору, и она очень волновалась. […] Всё прошло прекрасно. Царица долго разговаривала с мамой о проблемах воспитания детей, задавала вопросы о нас, наших вкусах, нашей школе. Мама была в восторге от Ее шарма, естественности и простоты. На нее произвел большое впечатление Ее чистый, без всякого акцента безукоризненный русский язык, несмотря на немецкое происхождение и детство, проведенное при Дворе Королевы Виктории. […] Мама была в восторге, может быть, не очень обоснованно, так как несмотря на приветливый прием, который ей был оказан Государыней, ее больше во Дворец никогда не приглашали»xxxviii.
Ольга Владимiровна Боткина (в центре) с мужем и детьми
Ничего не скажешь, Государыня умела разбираться в людях: кому можно было доверять, а кого вполне достаточно просто приласкать. Разочек. Ольга Владимiровна Боткина, напомним, в 1910 г. бежала с учителем немецкого языка своих старших сыновей, студентом Рижского политехнического института Ф.В. Лихингером, вступив с ним, как изящно выражаются ныне, «в гражданский брак» (иными словами, просто сожительствовала)[1]. С другой стороны, в приведенной фразе дочери придворного врача, даже и 70 лет спустя, явно звучит некий укор: не оценили – замес на семейных дрожжах и, прежде всего, конечно, на разговорах с отцом… И еще одно замечание: в белградском издании мемуаров 1921 г. Т.Е. Боткина передает этот эпизод совершенно в ином, верноподданническом духеxxxix, в расчете, видимо, на монархические круги эмиграции. В мемуарах 1980 г., которые мы цитировали, она приоткрыла свое настоящее лицо.
Лекарь и исцелитель
Что касается отношения к Г.Е. Распутину как самого Лейб-медика, так и его семьи, то в основе его лежали, с одной стороны, духовные причины, а, с другой, восприятие его как конкурента, угрожающего личному благополучию. «Завидуют», – так, если помните, говорил о причинах ненависти и клеветы на Григория Ефимовича его духовный отец – старец Макарий из Октайского скита на Урале. Если кратко, то суть этого конфликта заключалась в том, что Евгений Сергеевич Наследника лечил, Григорий же Ефимович исцелял. Несмотря на московское свое, да к тому же еще и купеческое, происхождение, с верой в семье Боткиных было не всё столь однозначно. Вот как Татьяна Евгеньевна Боткина, во время Великой войны сестра милосердия Большого Екатерининского Дворца, вспоминала разговор со своей бывшей классной дамой из Царскосельской гимназии К.М. Битнер (1878†1937), в ту пору служившей в частном лазарете Лианозовой. То была, по словам Т.Е. Боткиной, «очень образованная и милая женщина, искренно любившая Царскую Семью и помогавшая Кобылинскому переносить стойко все огорчения и мучения его тяжелой судьбы»xl. – Завтра я пойду молиться и ставить свечи на могилу Императора Павла I, – поделилась Клавдия Михайловна планами с недавней своей воспитанницей. – Что вас туда тянет? – сильно удивилась Т.Е. Боткина. – Кое-кто из верующих заметил, что молитвы, произнесенные рядом с Его могилой в Петропавловском соборе, особенно помогают. Были даже несколько случаев мгновенного исцеления. Бог попустил Ему умереть мученической смертью, но, по-видимому, сделал из Него святого. Возьми, к примеру, ранение Кобылинского. Оно было особенно тяжелым, была затронута почка, и он мог бы умереть в любой день. Когда он узнал, что безнадежен, он попросил меня пойти помолиться к гробу Павла I. На другой день он уже почувствовал себя лучше, а сегодня он уже вне опасности. Он просил меня завтра поставить свечку, чтобы поблагодарить Императора Павла I за это исцеление. Полковник Л.-Гв. Петроградского полка Евгений Степанович Кобылинский (1879†1927) после февральского переворота 1917 г. был назначен сначала начальником караула, а затем комендантом Александровского Дворца и, наконец, губернаторского дома в Тобольске, в котором в заточении пребывала Царская Семья. «Это человек замечательный, – сказала о нем К.М. Битнер сразу же после его назначения, – но у него трудная задача. Он стоит между двух огней: Их Величества его презирают, поскольку он стал Их тюремщиком после того как принадлежал к знаменитому полку. Из этих же соображений его подозревают солдаты и правительство». Уже тогда Клавдия Михайловна приняла решение: в случае необходимости ехать «куда бы то ни было. Я не оставлю Кобылинского одного»xli. Т.Е. Боткина также отдавала ему должное: «Люди правого направления возмущались поступком Кобылинского, удивляясь, как гвардейский полковник старого времени мог взять на себя должность “тюремщика” при Царской Семье. Между тем никто из них не подумал, какую пользу может принести верный человек на таком посту, никто не оценил великого и благородного поступка Кобылинского по достоинству […] Евгений Степанович Кобылинский сделал для Царской Семьи всё, что мог, и не его вина, если недальновидные монархисты-организаторы не смогли даже в этом разобраться и не обратились к единственному человеку, который имел полную возможность организовать освобождение Царской Семьи и ждал только какой-нибудь помощи извне… […] “Что он выносит от них, – говорил один старый солдат из охраны, знавший Кобылинского до революции, – как с ним обращаются, ругают прямо, а он всё терпит”. И он терпел для того, чтобы удержаться при Их Величествах, хотя поседел и состарился за эту зиму точно на 10 лет. […] “Я самое дорогое отдал Государю Императору – свою честь”, – вот подлинные слова полковника Кобылинского, в которых, как нельзя лучше, выражено всё, что ему пришлось вынести»xlii. К.М. Битнер, добровольно последовавшая за Царственными Мучениками в Тобольск и преподававшая там Августейшим Детям русский язык и литературу, математику, географию и историю, вышла замуж за полковника. Впоследствии супруги пострадали за свою верность: их расстреляли. Но вот как, однако, прокомментировала Т.Е. Боткина слова К.М. Битнер и просьбу полковника Е.С. Кобылинского помолиться у могилы Императора Павла Петровича: «Я была ошарашена. Что я ничего не понимал в политике, было нормально, но куда же мы катимся, если даже высшие офицеры начинают верить в такие чудеса?..»xliii Однако больше других учудил младший из Боткиных – Глеб. Другом его еще по Царскосельской гимназии Императора Николая II был А.Л. Казем-Бек (1902-1977)xliv, о провокаторской роли которого в эмиграции, а затем и на родине нам приходилось писать еще в 1992 г.xlv Историк и исследователь Царского дела Л.Е. Болотин в свое время, на основании целого ряда фактов, предполагал принадлежность Александра Львовича к масонскому братствуxlvi. В годы гражданской войны Глеб очень хотел стать священником, «он был дружен с епископом Гермогеном […], регулярно ходил в центр города [Тобольска] в кафедральный собор, где он стал иподиаконом»xlvii. Узнав о гибели отца, он решил уйти в монастырь. С этой целью Глеб, по его словам, провел лето 1918 г. в одном из тобольских монастырей, изучая богословиеxlviii, однако вскоре оставил эту затею. Он эмигрировал сначала в Японию, затем во Францию и, наконец, в США. В Японии Глеб тесно сошелся с епископом Нестором Камчатским, который пытался побудить его остаться на Востоке, предлагая ему перспективу рукоположения в сан священникаxlix. Однако у Глеба к тому времени появились уже иные интересы.
Титульный лист из книги Глеба Боткина «Lost tales. Stories for the Tsar`s Children», изданных в 1996 г. в Нью-Йорке его дочерью Мариной
В 1938 г. в Америке Г.Е. Боткин основал т.н. «церковь Афродиты» – одну из первых в США неоязыческих церквей. Размещалась она сначала в Лонг Айленде (Нью-Йорк), а затем Шарлоттесвилле (Вирджиния). В основе ее были древнепаганические и старообрядческие ритуалы (вот где дали себя знать старые московские купеческие корешочки). «Мой брат, – писала Т.Е. Боткина, – мне сообщал, что у него было озарение. Только Женщина может спасти мiр, в то время как Мужчина виновен во всех грехах. […] Глеб отправил мне сообщение, в котором были изложены принципы новой веры. Там я нашла еретическое смешение элементов православия и обрывков старых русских языческих религий»l.
Рисунок из книги Глеба Боткина «Lost tales. Stories for the Tsar`s Children», изданных в 1996 г. в Нью-Йорке его дочерью Мариной
Одетый в «архиепископские» облачения, Боткин регулярно проводил службу перед статуей Афродиты. Однако древняя богиня любви прикрывала вполне современное феминистское содержание. Сердцевиной боткинской «церкви» было взаимоотношение полов, о чем он позднее, основываясь на собственном опыте, написал даже целую книгу. В том же 1938 г. Глеб Евгеньевич официально зарегистрировал свое детище в Государственном Верховном суде Нью-Йоркаli. Это не мешало впоследствии в суде по делу Лжеанастасии юристам «настаивать на сумасшествии Глеба Боткина, безответственного первосвященника Афродиты»lii.
Рисунок из книги Глеба Боткина «Lost tales. Stories for the Tsar`s Children», изданных в 1996 г. в Нью-Йорке его дочерью Мариной
Основу сильно занимавших Г.Е. Боткина sexual relations between men and women (на английском это звучит как-то отстраненно и потому не столь грязно) следует искать в письмах отца 1910-1914 гг., объясняющих побег матери с немецким студентом через коллизии романа графа Толстого. «…Больше всех их, – писал Евгений Сергеевич, – я жалею ни в чем не повинного сына Карениных: он от всей этой комбинации только потерял»liii.
Рисунок из книги Глеба Боткина «Lost tales. Stories for the Tsar`s Children», изданных в 1996 г. в Нью-Йорке его дочерью Мариной
Подробно рассуждая об Анне Карениной, о «развратных» и «разнузданных» людяхliv, шедший в ногу со временем передовой медик полагал: «В этом вопросе есть основная несправедливость, уже вкоренившаяся в нас из поколения в поколение; разные мерки к мужчинам и женщинам. Что мы себе прощаем, того не позволяем женщинам»lv. Хотя эти письма и были адресованы второму сыну Юрию (1896†1941), но фактически они были обращены ко всем детям, в особенности же, к младшему. Примечательна в этом смысле вот эта ремарка Е.С. Боткина к одному из них: «Со временем, если ты сохранишь его, а я не сохранюсь, чтобы повторить то же Глебушке, ему будет, может быть, интересно прочесть его»lvi. Пришло время, и «милый, славный Глебушарий.., золотой абрикосик»lvii (так называл его отец) сумел, пусть и по-своему, развить заложенное в него родителем… Боткинская «церковь» женского божества (предшественница современных «пусек») лишь ненадолго пережила своего создателя, скончавшегося в декабре 1969 г. от сердечного приступаlviii. Люди с подобными связями и представлениями, разумеется, не в состоянии были не то что оценить, но просто понять (даже если бы очень того хотели) и принять Царского Друга. Ну, а теперь пришел черед поговорить и о старой, как и сам этот мiр, зависти… Отношение Е.С. Боткина к Царской Семье (главным образом это касалось Государя, Наследника и Великих Княжон) было, безусловно, благоговейным. «Мой отец, – вспоминала его дочь Татьяна, – всегда говорил нам, что любит Их Высочеств не меньше нас, своих детей»lix. Всё это с непреложностью следует из доступных нам писем Лейб-медика. (6.9.1908): Государь «действительно чарующий человек. Как Он тронул меня третьего дня, например! […] …Потираю холодные руки, которые только что вымыл. Государь подходит ко мне и так ласково говорит: “Что это у Вас, Е.С., зазябший какой вид?”, – и обеими руками берет мои холодные руки. Ну разве не трогательно это чутье и эта милая, должен сказать, ласка?..»lx (15.9.1910): «…Это такая доброта, такая безконечная доброта – наш Царь, что я тебе и сказать не могу […] Господи! Да я разве мог рассчитывать на такое счастье, чтобы каждое утро гулять с Государем?! Да я каждую прогулку считаю за особый праздник, а не то что думаю, будто у меня что отняли, когда я не попадаю на нее... Между тем и Царь, и Царица заботятся, чтобы я непременно попал: Ея Величество меня пораньше принимает и торопит на прогулку или, если не может принять меня до нее, посылает гулять и принимает меня потом по возвращении, а Государь видимо поджидает иногда – раз даже подъехал на автомобиле за мной к нашему домику… Подумай, какой Он добрый…»lxi (14.7.1911): Великие Княжны «по-прежнему Все очаровательны, хотя Все очень выросли и отношение Их ко мне стало более взрослым, – я бы сказал, еще более сердечным, потому что более глубоким. Я никогда не забуду Их тонкое, совсем непоказное, но такое чуткое отношение к моему горю, когда я был так встревожен Танюшиным тифом… […] Алексей Николаевич тоже очень растет, а с Ним и Его очарование. О Родителях я и не говорю: моя любовь к Ним и преданность безграничны…»lxii (Сентябрь 1911): «Я также истинно счастлив […] безграничной добротой Их Величеств. Чтобы успокоить меня, Императрица каждый день приходит ко мне, чтобы я послушал, а вчера был и Сам Государь. Я не в силах передать Вам, до какой степени я был тронут и счастлив. Своей добротой Они сделали меня рабом Своим до конца дней моих…»lxiii (29.10.1912): «…Поверю, что увижу Вас, только когда собственными руками обниму и собственными устами поцелую. Боже! Боже! Как мне этого хочется!!.. Но перед нами еще такая серьезная всероссийская, отечественная забота: здоровье Наследника и Его переезд, что о своих личных делах и не смеешь и не хочешь даже думать. […] …Да ничего не поделаешь: нашему драгоценному Алексею Николаевичу я пока еще нужнее. […] Душечка мой! Когда тебе очень тяжко, что меня всё нет, ты только подумай, что это мы для Него должны потерпеть, и сейчас легче станет. Так я всё время справляюсь…»lxiv (26.3.1914): «…Под окном гуляет ненаглядный Алексей Николаевич […] Когда я в дверях раскланивался, этот ненаглядный Мальчик, очаровательно улыбаясь мне, сказал: “Au revoir. Monsieur. Je Vous aime de tout mon petit сoeur”[2]. Это ли не очарование? Я в восторге Ему ответил: “Vous étes adorable”[3]…»lxv. Таким положением и отношением к нему Царственных Особ Евгений Сергеевич весьма гордился, но с людьми посторонними, за исключением собственных детей, этими заветными своими радостями не делился: «Всё это пишу тебе, золотой мой, конечно, только для Вас, для семьи; никому другому я бы не сказал этого, потому что меня бы не поняли или приняли бы за хвастовство – так и вы не рассказывайте, а я от умиления это наболтал, от полноты души»lxvi.
Татьяна Боткина с братом Юрием
Чувства отца разделяли и его дети. «Один раз, – вспоминала дочь, – пришел Государь, и от одного взгляда Его чудных синих глаз я чуть не расплакалась и ничего не могла ответить на Его вопросы о нашем путешествии. Неудивительно, что я, девочка, смутилась, но я знаю светских дам и мужчин, не один раз видевших Государя и говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были а коленях целовать у Него руки и ноги. Я помню, как мой отец рассказывал о жизни в Могилеве во время войны, когда в отсутствии Ея Величества, Государь Сам разливая вечерний чай, спрашивал, указывая на сахар: “Можно пальцами?” А для моего отца это было действительным счастьем получить кусочек сахара, тронутый Его Величеством»lxvii. А теперь, после знакомства хотя бы только с приведенными цитатами, представьте себе появление около обожаемой врачом Царской Семьи не просто нового человека, а простого мужика. С человеком родовитым, продвинувшимся по служебной лестнице еще, куда ни шло, можно было бы смириться. Но тут-то полуграмотный крестьянин, с которым нужно было делиться такими дорогими Царскими милостями и вниманием. А он, этот мужик, еще, представьте себе, и исцеляет! Это негодование прорывается не у самого Е.С. Боткина (человек он был весьма осторожный, сдержанный), а у его дочери, с которой отец был весьма откровенен: «Какой необычной страной была Россия в начале этого века! С одной стороны, Государь с Государыней доверяли полностью врачу, получившему образование в Гейдельберге и Париже, испытывающему к Распутину только недоверие, с другой стороны, Они принимали Распутина как “старца” и приписывали его молитвам сверхъестественную силу»lxviii. Дальнейший наш рассказ целиком основан на документальных свидетельствах, причем, по большей части, вышедших из-под пера самих членов этой семьи. «…Это был нечестный, хитрый и распущенный мужик, – писала Т.Е. Боткина о Григории Ефимовиче, – обладавший, несомненно, умением влиять на окружающих, а, главное, разыгрывать какую угодно роль. Во Дворце он принял на себя роль святого и выполнял ее настолько удачно, что Государыня Императрица, человек глубоко верующий и имевший в этой вере и Своей Семье единственное счастье, поверила в него всей душой и ухватилась за веру в него, как за спасенье горячо любимого Сына. Распутин постоянно говорил во Дворце, что его молитвами живет Алексей Николаевич, что не станет его, – Царской Семье будет худо, очень худо; он даже намекал на свержение с Престола, но говорил, что потом Государь будет избран вновь»lxix. Между тем, Татьяна Евгеньевна сама заявляла: «Я лично с Распутиным никогда не встречалась»lxx. На чем же тогда основывались суждения, подобные уже приведенному нами? И с какой стати мы вообще должны им верить? – Дело в том, что отец, по ее словам, рассказывал ей «кое-какие доверительные вещи, дополняя при этом: “Это я говорю только для тебя”»lxxi. О чем были эти разговоры? – О здоровье Наследника, о котором, между прочим, распространяться было строжайше запрещено; «о заботах, которые доставляет ему Распутин»lxxii. Начало конфликта между Лейб-медиком и Царским Другом положено было «драмой в Спале» – приступом болезни Наследника в октябре 1912 г. Подробно об этом мы уже писалиlxxiii. Поэтому речь сейчас пойдет не о самом событии, а о том, как его воспринимали сам Лейб-медик и его семья.
Наследник Цесаревич Алексий Николаевич принимает грязевые ванны в Ливадии. Справа Государыня Александра Феодоровна. На заднем плане (слева направо): боцман А.Е. Деревенько, Лейб-медики В.Н. Деревенко и Е.С. Боткин. Август 1913 г.
Григорий Ефимович находился в это время в Покровском, и был извещен о случившемся телеграммой А.А. Вырубовой, по просьбе Государыни просившей его помолиться. «В это время, – читаем в воспоминаниях Т.Е. Боткиной, – Распутин прислал свою знаменитую телеграмму. Удивительное дело, но температура начала спадать, и гематома рассосалась»lxxiv. Однако, словно спохватившись, что сказала лишнее, мемуаристка дает далее свое объяснение случившемуся: «Телеграмма Распутина совпала [sic!] во времени с чудесным исцелением Наследника. […] …Распутин должен был [sic!] обладать известными медицинскими познаниями, позволяющими ему в самый благоприятный и подходящий момент реализовать точную информацию, сообщаемую ему Анной Вырубовой, о состоянии больного»lxxv . Особенно, конечно, это «знание» медицины «применимо» к случаю в Спале, когда Распутин находился – еще раз напомним – в Покровском. Не было Григория Ефимовича в Петербурге и в июле 1914 г., когда на борту «Штандарта» у Цесаревича случился еще один острый приступ болезни. Тем не менее, как проговаривается в своих мемуарах дочь Лейб-медика: «Даже на расстоянии Распутин внушал мне страх»lxxvi. Не поймешь, кто здесь рационалист, а кто мистик? И еще: за кого страх – за больного Наследника или всё-таки за положение отца? Последнее предположение подтверждают слова сына Е.С. Боткина Юрия, так высказавшегося в связи с полученным от отца известием об очередном приступе болезни Цесаревича, совпавшим летом 1914 г. с покушением на Г.Е. Распутина в Покровском: «Если б Наследник скорее поправился, тогда бы все, наконец, заметили, что это от лечения папы, а не от “молитв” Распутина»lxxvii. Вот такие незамысловатые думы роились в головах членов этого семейства. Они опасались отцовского «конкурента», делавшего их положение, как им казалось, ненадежным и шатким. Здоровье же Наследника было для них как бы делом вторичным. Сам Евгений Сергеевич, будучи человеком весьма осторожным («Боткин, – характеризовал его генерал А.А. Мосолов, – был известен своею сдержанностью»lxxviii), подобных мыслей вслух, конечно, не высказывал, но и домочадцев своих при этом, похоже, не одергивал. Что касается целительских способностей Царского Друга, то нам известно мнение по этому поводу непосредственно самого Е.С. Боткина. «Почти в каждой русской деревне, – считал он, – есть свой костоправ, знахарь из мужиков, владеющий умением, например, заговаривать кровь. Этот дар переходит от отца к сыну, и исцеление, которое всегда очень театрально обставляется, проходит под аккомпанемент загадочных формул, применения целого ряда молитв из впечатляющего православного ритуала. Распутин безспорно сродни этим деревенским знахарям»lxxix. Чисто внешне мнение это выглядит обоснованным. Однако, в течение нескольких лет изучая, на основе заслуживающих доверия документов, жизнь Г.Е. Распутина, автор этих строк не нашел свидетельств тому, что сам он, его предки или потомки занимались народным целительством. Напротив, известно немало фактов облегчения им страданий или даже исцеления больных, но не при помощи каких-либо снадобий, а силой молитвы. Действительным мастером «заговаривать кровь» – вот парадокс! – был начальник канцелярии Министерства Императорского Двора и Уделов генерал А.А. Мосолов, о чем уже в наши дни свидетельствовала его племянница А.Г. Шатиловаlxxx. «…Мой отец, – утверждала Татьяна Евгеньевна, – не терпел совершенно присутствия Распутина в комнате больного»lxxxi. Но, если принять во внимание ее мемуары 1921 г., то это неправда. Ведь для того, чтобы «не терпеть», нужно, прежде всего, находиться. По словам же дочери, ее «отец, прослуживший при Их Величествах 10 лет и ежедневно, в течение этих 10-ти лет, бывавший во Дворце, причем не в парадных комнатах, а как доктор, почти исключительно в детских и спальне Их Величеств, видел Распутина всего один раз, когда он сидел в классной Алексея Николаевича и держал себя, как самый обыкновенный монах или священник»lxxxii. Единственный случай такого непосредственного, у постели больного, противостояния (и отнюдь не по инициативе Г.Е. Распутина) мог иметь место лишь после известного сильного кровотечения у Цесаревича из носу, начавшегося 14 декабря 1915 г. в дороге. (Мы его также подробно описали в одной из предыдущих книг нашего расследованияlxxxiii.) Т.Е. Боткина, которой оказались не столько недоступными, сколько неудобными, свидетельства некоторых очевидцев, опирается всего лишь на две цитаты. Первая – из мемуаров А.А. Вырубовой. (Чтобы как можно более обезценить ее свидетельство, Татьяна Евгеньевна замечает, что «Анна Вырубова рассказывает в свойственном ей экзальтированном тоне»lxxxiv.) Совершенно по-иному оценивает она мнение воспитателя Наследника: «Пьер Жильяр дает существенно более трезвую версию происшедшего»lxxxv. Может, потому, что эта версия, приведенная Татьяной Евгеньевной, уместилась всего лишь в двух фразах самого неопределенного содержания? (Заметим, кстати, что, как уже было установлено нами, П. Жильяр, в связи с этим случаем, утаил от читателей своей книги весьма важные детали, о которых он рассказывал своим русским знакомым-эмигрантамlxxxvi.) Оценка сделанного Г.Е. Распутиным сквозит и в словах Е.С. Боткина, сказанных им по этому поводу: «Распутин был допущен в комнату Царевича только на следующий день после прижигания [sic!]. Пациент, Который обычно очень медленно набирался сил, был в это время уже вне опасности»lxxxvii. Словом, какие уж там молитвы! И зачем вообще нужен этот Распутин?
Г.Е. Распутин. Рисунок французской аристократки Августы-Мари-Жозефины-Агнесы де Роган-Шабо, принцессы Люсьен Мюрат (1876-1951), сделанный в Петрограде в 1916 г.
Однако такого сорта люди не просто не знали Григория Ефимовича, они просто не хотели его знать, имея при этом в отношении его совершенно определенное мнение. Повторялась известная коллизия: «Я Пастернака не читал, но считаю…» «Моего отца Ея Величество лично просила принять Распутина на дому, как больного, и мой отец ответил, что в медицинской помощи он ему отказать не может, но видеть его у себя в доме не хочет, а потому поедет к нему сам»lxxxviii. Такова на деле была верность этих господ боготворимым ими якобы Государю и Государыне. Лишь в искореженном воображении автора мемуаров да некоторых современных сомнительного разлива монархистов подобное поведение слуги, столь дерзко отвечающего на ясно высказанную волю своего Господина, может почитаться за какую-то чуть ли не даже заслугу. (В противоположность сестре, Глеб утверждал, что их отец принял все же пришедшего к нему, под предлогом получения медицинской помощи, Г.Е. Распутина, заявив ему при этом однако: «Как врач я не могу отказать кому-либо из больных и поэтому должен принять вас. Но я вижу, что вы здоровы как бык и не нуждаетесь в медицинской помощи. Я, со своей стороны, не желаю знакомиться с вами. Поэтому уходите и не зовите меня снова»lxxxix.) Что касается Т.Е. Боткиной, то, наговорив с три короба, пытаясь даже (правда, без особого успеха) опереться на медицинские авторитеты, она вынуждена была, в конце концов, признать: «Через полстолетия тайна Распутина остается нераскрытой»xc. Проживающий сегодня во Франции внук Лейб-медика продолжает эту дурную семейную традицию. На вопрос журналиста – «И какие отношения устанавливаются у доктора Боткина с Монаршими Особами?» – он, как говорится, на голубом глазу, без запинки отвечает, еще и еще раз преумножая фамильную ложь: «C Царем – поистине товарищеские. Искренняя симпатия возникает между Боткиным и Александрой Федоровной. Вопреки расхожему мнению, Она вовсе не была послушной игрушкой в руках Распутина. Доказательство тому тот факт, что мой дед был полнейшим антиподом Распутину, которого считал шарлатаном и не скрывал своего мнения. Тот знал об этом и неоднократно жаловался Царице на доктора Боткина, с которого обещал “живьем содрать шкуру”»xci.
Лейб-медик В.Н. Деревенко с супругой. Неизвестный фотограф запечатлел их отъезд из Петрограда в Тобольск
Однако не одного Григория Ефимовича злословили Боткины. Вот в каких выражениях Татьяна Евгеньевна позволяла себе писать о коллеге своего отца Лейб-медике В.Н. Деревенко и его супруге: «Это была толстая матрона, которую в первую очередь волновала собственная судьба. […] Эта женщина – чудовище, ее муж тоже»xcii. (К этой характеристике восходит и мнение о докторе, которое выразил в своей книге курировавший следствие о цареубийстве генерал М.К. Дитерихс: «Странный характер имел доктор Деревенко, странный был человек»xciii.) А вот отзывы Т.Е. Боткиной о воспитателе Наследника Пьере Жильяре: «Герой, который последовал за Царем в ссылку, в то время когда он ничем не рисковал, будучи гражданином Швейцарии»xciv. Что же, однако, сильнее всего, раздражало в Жильяре Татьяну Евгеньевну, что не давало ей спокойно спать? – «Вскоре после своего возвращения в Швейцарию, – писала она сама, – Жильяр опубликовал книгу о своей службе при Российском Дворе. Он там подробно описал ссылку в Сибирь и последние мгновения жизни Царской Семьи. Произведение принесло большой успех, который превосходил самые сумасшедшие надежды издателя. Для журналистов и монархистов Жильяр стал авторитетной личностью и единственным человеком, осведомленным о последних днях, прожитых Царем и Его близкими. Он проводил публичные лекции, был принят почти всеми Романовыми, которые очень хотели услышать из его уст рассказ о трагических событиях в Екатеринбурге. С наставником Царских Детей, сидевшем в Царском Селе у края стола, все Высочества сейчас обращались, как с равным. Высочества, которые до революции его просто игнорировали. Какую гордость и радость он, должно быть, испытывал! Какую гордость он должен был находить в удовлетворении, в этом новом статусе. Наконец-то его ценность признали. Авторские права на книгу принесли ему богатство и уважение. Великие люди его поздравляли и боролись за честь пригласить его к себе»xcv. У детей Лейб-медика ничего этого не было… Но не была ли, в таком случае, та декларируемая любовь к Их Величествам и Их Детям, примитивным эгоистическим, человеческим, слишком человеческим, чувством, когда от любви до ненавистиодин шаг, когда вполне закономерна ревность со всем сопутствующим ей спектром чувств и действий? И где тогда та возвышающая нас христианская любовь, ибо речь ведь идет, напомним, не об обыкновенном человеке, а о мученике? Здесь самое время вспомнить и знаменитое апостольское: «Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, […] не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (1 Кор. 13, 4-7). Но разве всё это мы наблюдаем в нашем конкретном случае? Если будем верны духу правды и Истины, то ответ может быть только один: нет. Но тогда, вспомним и вывод: даже если я «и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13, 3). Да, зависть, как известно, дурной советчик. Знакомясь с мемуарами дочери Лейб-медика, видишь, куда эти злые помыслы привели доверившихся греховным чувствам людей.
С.М. Сухотин (1887-1926), один из убийц Царского Друга. В 1921 г. состоял в браке с С.А. Толстой (справа), внучкой писателя
В 1916 г. один из убийц Г.Е. Распутина – С.М. Сухотин (сожитель князя Ф.Ф. Юсупова) – был не только вхож в дом Е.С. Боткина, но и готовил к экзамену на офицерский чин среднего его сына Юрияxcvi. Там же состоялось знакомство С.М. Сухотина с будущим мужем Т.Е. Боткиной – подпоручиком К.С. Мельником. О том, какие словеса плелись этим заговорщиком и убийцей за обеденным столом боткинского дома, дают представление вот эти выписки из воспоминаний очевидицы этих разговоровxcvii: «С отъездом Царя обратно в Ставку Распутин стал при Дворе всемогущим. Он диктует Царице назначение новых министров». «…“Святой человек” больше всего ценит оргии и распутство. […] И этого человека принимают при Дворе! Государыня делает всё, что он хочет». «Пусть теперь Сама Государыня убедится в святости Распутина». «В этом-то и есть трагедия, – поддакнул Лейб-медик, поведя далее речь и о своей сокровенной болячке. – Восстановление здоровья Наследника произвело на Нее такое сильное впечатление, да и многие придворные дамы того же мнения, в особенности Вырубова». «Но Вырубова и Распутин, – выпалил Сухотин, – наемные немецкие шпионы». Только после этого (поддакивать далее становилось рискованным) нахал получил отпор, но только словесный, а ведь преступление (убийство Царского Друга) тогда еще можно было предотвратить, если бы хозяева дома исполнили свой долг перед властью. Но в доме Боткиных царили, увы, уже иные настроения. «К нашему большому огорчению, операция была удачной и, после долгого выздоровления, Распутин полностью поправился»xcviii, – в таких выражениях о покушении на Царского Друга, совершенного летом 1914 г., писала дочь Лейб-медика, которому было доверено здоровье Наследника Престола Российской Империи! Но как после всего изложенного в мемуарах 1980 г. можно воспринимать вот эти строчки, написанные тем же автором за 60 лет до этого? – «Немного было людей, решавшихся защищать Государыню Императрицу, как делал это мой отец, но зато в его доме никто не позволял себе сказать что-либо дурное про Царскую Семью, а, если моему отцу случалось попадать на подобные разговоры в чужих домах, он всегда возвращался до крайности раздраженный долгим спором и говорил: “Я не понимаю, как люди, считающие себя монархистами и говорящие об обожании Его Величества, могут так легко верить всем распространяемым сплетням, могут сами их распространять, взводя всякие небылицы на Императрицу, и не понимают, что, оскорбляя Ее, они тем самым оскорбляют Ея Августейшего Супруга, Которого якобы обожают”»xcix. Вот и мы тоже не понимаем… А разговоры, порочащие Царицу и, если доверять их содержанию, нарушающие врачебную тайну (что категорически недопустимо для любого врача), Лейб-медик вел даже в то время, когда Царская Семья пребывала в узах. Вот что показал в апреле 1919 г. в Екатеринбурге следователю Н.А. Соколову простодушный полковник Е.С. Кобылинский: «Была Она [Государыня], безусловно, больная. Мне Боткин говорил, в чем было у Них дело. […] Она […] страдала истерией. Это было совершенно ясно. На этой почве, как мне говорил и Боткин, у Нее и развился религиозный экстаз. Это была уже Ее сущность. Все Ее рукоделия, вообще занятия, имели именно такой характер. Она вышивала, вообще что-либо работала только из одной области: духовной. Если Она что-либо дарила и писала, обязательно что-нибудь духовное: “Спаси и сохрани” или что-нибудь другое, но в том же духе. Мужа Она, безусловно, любила, но не любовью молодой женщины, а как Отца Своих Детей: женщины в Ней не чувствовалось. Как женщина Она уже не существовала. И в этом отношении Государь сохранился куда больше Ее»c. Возвращаясь к этой теме еще раз во время того же допроса, полковник сообщал дополнительные подробности о других своих разговорах с Е.С. Боткиным: «Возьмите хоть всю эту грязь с Распутиным. Мне приходилось беседовать по этому вопросу (не о Распутине, а о Государыне) с Боткиным. Государыня болела истерией, болезнь привела Ее к религиозному экстазу. Кроме того, так долго жданный и единственный Сын болен и нет сил помочь Ему. Ее муки, как матери, на почве этого религиозного экстаза и создали Распутина. Распутин был для Нее – святой. Властвуя над Мужем, Она и Его увлекла на этот путь»ci. (Этот последний отрывок процитировал в своей книге генерал М.К. Дитерихс, произвольно, без каких-либо оговорок сократив, вероятно, для пользы дела, слова об увлечении Государя «на этот путь» Царицейcii.) Мы позволяем себе печатать всю эту гадость и мерзость лишь по одной причине: чтобы люди задумались, кого и за что мы, православные, прославляем в наших книгах, создавая сусальные, не имеющие никакого касательства к действительности, образы. Момент истины наступил 17 декабря 1916 г., когда «изверги», по определению Государя, убили Царского Друга. «…Новость о смерти Распутина была принята везде с неистовой радостью, – вспоминал младший сын Лейб-медика. – В нашей семье царило большое ликование…»ciii
«Маленький крымец»
Но вот Г.Е. Распутин и убит, Царская Семья находится в заточении… Впору бы задуматься, отречься от греховных мыслей и раскаяться. Но нет…
Сам Евгений Сергеевич Боткин, подобно Великой Княгине Елизавете Феодоровне, похоже, смог преодолеть этот рубеж. Об этом свидетельствует найденное в его комнате последнее, оказавшееся предсмертным, неоконченное письмо брату А.С. Боткину (1866†1936): «...Мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, – умер для своих детей, для друзей, для дела... Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен [...] …Я духом бодр, несмотря на испытанные страдания [...] Меня поддерживает убеждение, что “претерпевший до конца, тот и спасется” [...] …Я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести Ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что, так же как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и Сам будет им Отцом. [...] …Иов больше терпел [...] ..Видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать»civ.
Царское Село. 31 июля 1917 г. Слева направо: князь В.А. Долгоруков, П. Жильяр, графиня А.В. Гендрикова, баронесса С.К. Буксгевден, графиня М.С. Бенкендорф (сидит), гофлектриса Е.А. Шнейдер, обер-гофмаршал граф П.К. Бенкендорф, Лейб-медик В.Н. Деревенко
Кстати, из всех приведенных нами писем Евгения Сергеевича это едва ли не единственный автограф, находящийся ныне на хранении в московском архиве. Все остальные письма и отрывки из них даются нами либо по воспоминаниям 1921 и 1980 гг. Т.Е. Мельник, либо происходят из публикации в журнале «Кадетская перекличка», в котором они печатались также не по автографам, а всего лишь по машинописным копиям, предоставленным опять-таки родственниками врача… Но насколько вообще можно верить тому, что так или иначе связано с этой весьма пристрастной семьей?.. С течением времени посеянные в доме Лейб-медика плевелы дали щедрые всходы. Ненависть к Григорию Ефимовичу перекинулась на ближайших его родственников, а клевета, первоначально направленная против Царского Друга, распространилась на его домочадцев. То была не просто клевета, которая, как говорят обычно для успокоения чувств, на вороте не виснет, а та, что в условиях зоологической ненависти погрязших во лжи «граждан новой свободной России» и нетерпимости гражданской войны, была чревата безсудной физической расправой. Наступало время, точно предсказанное любимейшим учеником Господа нашего Иисуса Христа, «когда всякий убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин. 16, 2).
Лейб-медик Е.С. Боткин с дочерью Татьяной и сыном Глебом. Тобольск. 1918 г.
Осенью 1917 г. Татьяна Боткина и её брат Глеб присоединяются к своему отцу в Тобольске. Известны точные даты их приезда: Татьяны (14 сентября) и Глеба (24 сентября)cv. Семья, хотя и в неполном своем составе, воссоединилась под крышей дома Корнилова, населяли который лица, сопровождавшие Царскую Семью. Именно в Тобольске Глеб (и стоявшая за его спиной Татьяна) заронили сомнение в сознание старого (еще по царскосельскому дому Боткиных) знакомого, офицера Н.Я. Седова, в надежности зятя Царского Друга Б.Н. Соловьева, которому полностью доверяли Сами Царственные Мученики, а заодно уж и местного священника, духовника Их Величеств о. Алексия Васильева. Николай Яковлевич Седов был послан в Сибирь из Петрограда монархистами для установления связи с Царской Семьей. Н.Е. Марков так обосновывал свой выбор: «Это был человек искренно и глубоко преданный Их Величествам. Он был лично и хорошо известен Государыне Императрице. Его также знал и Государь. В выборе Седова мы руководствовались началом – выбрать человека преданного, надежного и, в то же время, без “громкого имени”. Седов вполне удовлетворял нашим желаниям»cvi. Большую роль при этом сыграла и рекомендация подруги Государыни Ю.А. Ден, хорошо знавшей этого офицера. Был он знаком и А.А. Вырубовой.
Дом Тобольского губернатора, в котором находилась в заключении Царская Семья (слева), и особняк, принадлежавший купцам-рыбопромышленникам и пароходовладельцам Корниловым, в котором размещались Царские слуги. Дореволюционное фото
О самом Н.Я. Седове (1896†1984) мало что известно. Приводимые далее данные нам приходилось собирать буквально по крупицам. Выпущенный в 1914 г. из Тверского кавалерийского училища, Николай Яковлевич был штабс-ротмистром Крымского Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. В марте-июле 1916 г. он находился на излечении в Собственном Ея Величества лазарете в Царском Селе, пользуясь большим вниманием и заботами со стороны Государыни и Великих Княжон. Сестра Н.Я. Седова служила сестрой милосердия во втором санитарном поезде В.М. Пуришкевича.
Современный вид тех же зданий. Фото Падунского
Имя его не раз встречается в письмах Государыни Императору (30 апреля, 31 мая, 6 и 14 июня), в дневниках Великой Княжны Татьяны Николаевныcvii. Наиболее ценный материал в связи с этим дают дневниковые записи старшей сестры лазарета В.И. Чеботаревойcviii. Царица и Ее Дочь Царевна Татьяна ассистировали во время операции Н.Я. Седова 16 апреля, перевязывали его, часто и подолгу сидели у его кровати. Государыня даже учила раненого английскому языку. После выписки из госпиталя Н.Я. Седов, видимо, получил разрешение Императрицы писать Ей. Судя по одному из Ее писем (16.8.1916), Государыня, например, знала, когда Н.Я. Седов добрался до своего полка. Сохранившиеся дневниковые записи Императрицы позволяют предполагать, что Ее переписка с офицером продолжалась вплоть до лета 1917 г., когда Царская Семья находилась уже в заключенииcix. В Сибирь, припоминал Н.Е. Марков, «Седов уехал осенью 1917 года, приблизительно в сентябре»cx. Вести в Тобольск доходили с большим запозданием. «…Зиночка Толстая с мужем и детьми, – писала 15 декабря 1917 г. Государыня А.А. Вырубовой, – давно в Одессе, в собственном доме живут – очень часто пишут, трогательные люди. Рита [Хитрово] гостит у них очень редко, она Нам пишет. […] Маленький Седов (помнишь его) тоже вдруг очутился в Одессе, прощался с полком». Один из тех, кто отправлял этого офицера в Сибирь, так объяснял эту задержку с отъездом: «Сначала Седов отправился в свой полк (Крымский), находившийся где-то на Юге, попал там в борьбу с большевиками и потерял в общем месяца два времени»cxi. Из других писем Государыни мы знаем, что Она была извещена о выезде в Тобольск «Маленького крымца». 21 января 1918 г. Царица писала М.С. Хитрово: «Всё жду Н.Я. увидеть хоть издали». А через два дня (23 января) А.А. Вырубовой: «От Седова не имею известий; Лили писала давно, что он должен был бы быть не далеко отсюда». Вплоть до конца марта 1918 г. у нас нет никаких достоверных сведений о месте пребывания и действиях Н.Я. Седова. По его словам, сказанным им своему сослуживцу корнету С.В. Маркову (1898†1944), он вынужден был в Тюмени «легализовать в профессиональном союзе свое положение чернорабочего, и в качестве такового получил место у одного тюменского домовладельца»cxii. Вот как описал эту случайную встречу сам С.В. Марков: «В десятых числах апреля я совершенно неожиданно встретился с моим однополчанином Седовым, которого мне поручил разыскать Марков 2-й. Встретились мы лицом к лицу в аптеке на главной улице, куда я зачем-то зашел. Я сразу же узнал его. Вместо вылощенного штабс-ротмистра, всегда безукоризненно выбритого, с милым, располагавшим к себе лицом, серо-голубыми вечно смеющимися глазами я увидел форменного оборванца в засаленной ватной куртке, серо-синих латаных брюках, смазных сапогах. Дырявый картуз еле прикрывал всклокоченную шевелюру, и давно не стриженные усы заканчивались бородкой козликом... Я глазам своим не поверил, до того переменилось даже выражение лица. Лицо было страдальческое, огонек в глазах потухcxiii. (Встречу эту С.В. Марков в своих мемуарах датирует «десятыми числами апреля», что, исходя из сопоставления с другими датами в той же книге, следует отнести к новому стилю. Следовательно, в действительности речь идет о двадцатых числах марта.) Тогда же в Тюмени произошло знакомство Н.Я. Седова и с Б.Н. Соловьевым. (До этого они никогда не встречались.) Своего однополчанина привел на квартиру к Борису Николаевичу С.В. Марков. Тогда тот жил у давних друзей своего тестя – Стряпчевыхcxiv. Были ли живы к тому времени сам купец 2-й гильдии Д.Д. Стряпчев, с юных лет водивший дружбу с Г.Е. Распутиным, и его супруга Анна Карповна точно неизвестно. Скорее всего, что нет. Однако традиционная дружба семей Стряпчевых и Распутиных сохранилась. Даже после революции, когда от Распутиных многие отвернулись, Стряпчевы сохранили, рискуя не только своим благополучием, но и самой жизнью, добрые чувства к старым своим друзьям. «Какие хорошие Стряпчевы, – записала 8 апреля 1918 г. в своем дневнике Матрена Распутина, – какое теплое усердие они принимают. Бог их наградит за всё»cxv. Дом Стряпчевых находился в Тюмени по адресу: улица Никольская (ныне Луначарского), д. 8. Б.Н. Соловьев называет хозяйку дома Елизаветой Егоровной Стряпчевойcxvi. Таким образом, возможно, речь идет о супруге (или уже вдове?) сына Д.Д. Стряпчева – Андрея Дмитриевича (14.8.1883†?). (К деятельности супругов Соловьевых по помощи Царской Семьи была причастна и двоюродная сестра Матрены – Нюра (Анна) Распутинаcxvii.) Первый приезд Н.Я. Седова в Тобольск, поскольку хронологически он был связан с увозом 13 апреля 1918 г. Государя, Государыни и Великой Княжны Марии Николаевны в Екатеринбург, может быть довольно точно датирован. Николай Яковлевич показывал на следствии: «На пути, в дер. Дубровно[4](верстах в 50-60 от Тобольска) я встретил “поезд” с Государем, Государыней и В.К. Марией Николаевной. […] Поезд я видел в самой деревне и имел возможность близко увидеть Государыню и Государя. Государыня узнала меня и осенила меня крестом»cxviii. Запись в дневнике Государыни за 14 апреля (Лазарева суббота) уточняет: «Около 12 приехали в Покровское, сменили лошадей. Долго стояли перед домом Нашего Друга. Видели его семью и друзей, выглядывающих из окна. В селе Борки пили чай и питались своими продуктами в хорошеньком крестьянском доме. Покидая деревню, вдруг увидели на улице Седова!»cxix. Великая Княжна Мария Николаевна рассказала об этом особо запомнившемся Ей событии в письме З.С. Толстой, сестре известного поэта С.С. Бехтеева, написанном в Екатеринбурге 4 мая: «Скажите Рите [М.С. Хитрово], что не очень давно мы видели мимолетно маленькую Седюшу». «…Седов, – сообщал в воспоминаниях С.В. Марков, – узнав о приезде нового отряда в Тобольск, решил проехать туда, что и исполнил, выехав из Тюмени 26-го числа [13-го по ст.ст.]. По дороге в одной деревне, приблизительно посредине пути, он, к ужасу своему, встретился с Их Величествами, перевозимыми в Тюмень. Он присутствовал при перекладке лошадей Их Величеств и находился недалеко от Них, так что Государыня узнала его. Он хотел вернуться в Тюмень, но безпокойство за остальных Членов Императорской Семьи (он сразу не сообразил причины отсутствия Наследника и оставшихся Великих Княжен) заставило его проехать в Тобольск, где он увидел всех, кроме Наследника, в окнах дома. С кем-либо из Свиты он боялся войти в связь, так как около губернаторского дома, как и около дома Корнилова, где проживали дети Лейбмедика Боткина, он видел большое количество солдат как старого, так и нового отряда, оставшегося в Тобольске, так как только небольшая часть его сопровождала Их Величества. Седову ничего не оставалось делать, как вернуться обратно. 29-го он был уже в Тюмени, и во время нашего разговора он пришел к Соловьеву и во всех подробностях рассказал нам о своей поездке в Тобольск»cxx. Однако встреча с детьми Лейб-медика, вопреки тому, что он рассказывал своим друзьям по возвращении в Тюмень, всё же состоялась, сыграв роковую роль в жизни многих людей и, прежде всего, в его собственной. В своих мемуарах Глеб Боткин датировал эту встречу с Н.Я. Седовым 17/30 апреля 1918 г.cxxi «День был не праздничный, – вспоминала Т.Е. Боткина, – и прохожие в этом квартале были редкостью, поэтому Глеб сразу заметил молодого оборванного мужика, который ходил по улице взад-вперед и незаметно поглядывал в нашу сторону. Внезапно он услышал, как его тихо позвали: “Глебушка!” […] Это был Николай Седов, молодой офицер Крымского полка, который когда-то проводил оздоровительный отпуск у нас в доме в Царском Селе. […] Какое преображение: элегантный, лощеный, обольстительный капитан Седов – с длинными грязными волосами, падающими на лоб и затылок. На нем были тиковые штаны, валенки и ужасный, грязный ватник, надетый на голое тело»cxxii.
Глеб Боткин. Фото 1917 г.
Далее состоялся следующий разговор. Вернее, говорил один Глеб Боткин. Опешивший Седов внимал, не сразу сумев переварить услышанное. «Ваш Соловьев мошенник! – кричал Глебушка на растерявшегося от такого напора офицера. – Как вы могли довериться зятю[5] Распутина!»cxxiii «Этот священник работает на красных. Он вам налгал»cxxiv. Последнее уже об о. Алексии Васильеве. Услышав это, Седов, по словам Татьяны Евгеньевны, «не говоря ни слова, бросился по лестнице вниз и скрылся»cxxv. «Седов, – писал Глеб Боткин, – оставался с нами несколько часов, а затем исчез так же таинственно как и появился»cxxvi. Степень «обоснованности» подобного рода тяжких обвинений мы обсудим далее. Пока же продолжим повествование в хронологическом порядке. «Приблизительно в конце апреля приехал Седов»cxxvii, – припоминал один из петроградских монархистов (В.П. Соколов). «Из его доклада – утверждал Н.Е. Марков, – я увидел, что он абсолютно ничего не сделал для установления связи с Царской Семьей; что он ни разу не побывал в Тобольске, когда там находился Государь Император, и выехал туда уже только тогда, когда Их Величества и Великая Княжна Мария Николаевна ехали из Тобольска»cxxviii. По словам В.И. Соколова, Н.Я. Седов «чувствовал себя сконфуженным» после того, как ему указали, что «он не сделал ничего, что на него было возложено»cxxix. Свое бездействие Н.Я. Седов объяснил таинственным подчинением своей воли воле Соловьеваcxxx. (Мысль-оправдание, подсказанная ему Боткиными.) Однако этот рассказ Н.Я. Седова, по словам Н.Е. Маркова, «о его поведении в Тюмени в связи с его отношениями с Соловьевым производил какое-то странное впечатление»cxxxi. Тут же Николай Евгеньевич делает важное замечание: «…Никогда ранее я не замечал чего-либо ненормального в Седове»cxxxii. (А сейчас, стало быть, заметил.) Соратник Н.Е. Маркова по монархической организации В.П. Соколов высказывался более определенно: «При возвращении Седова из первой поездки выяснилось, между прочим, что он страдает каким-то болезненным расстройством, чего ранее за ним мы не замечали. Он страдал по временам душевной апатией, подавленностью воли, забывчивостью, вообще каким-то, вероятно, нервным расстройством»cxxxiii. «…Он какой-то странный, – характеризовал Н.Я. Седова Б.Н. Соловьев. – Временами мне казалось, что в нем проглядывает что-то ненормальное»cxxxiv. Подтверждение приведенным мнениям находим мы и у других свидетелей, причем относившихся к Николаю Яковлевичу вполне дружески. Несколько чрезмерную восторженность и экзальтированность этого офицера подмечала еще летом 1916 г. во время его лечения старшая сестра Собственного Ея Величества лазарета В.И. Чеботарева: «Наивный, чистый, прелестный мальчуган, рыцарски обожает и в первом же бою полезет под вражьи пули во славу своей Царицы, своего Шефа»cxxxv «Несчастному Седову, – рассуждал корнет С.В. Марков, – видимо, пришлось получить от пережитого огромное нервное потрясение, его повышенная нервность чувствовалась во всем, а боязнь быть опознанным привела к тому, что он потерял совершенно свои обычные манеры светского человека и обратился в заправского хама, с подобающими ухватками и даже манерой говорить и выражать свои мысли»cxxxvi. Тем не менее, отличавшегося заметными странностями Н.Я. Седова в июне 1918 г. вместе с группой офицеров петербургские монархисты вновь отправляют на Восток страны – на сей раз в Екатеринбургcxxxvii.
Охотники за Царскими ценностями
В конце ноября 1917 г., находясь еще в Тобольске, Лейб-медик Е.С. Боткин получил письмо от одного из своих пациентов – подпоручика К.С. Мельника (1893†5.9.1977), находившегося в Красноярске. Тот сообщал, что работает в качестве транспортного рабочего, разгружая товарные вагоны. Он надеялся пробиться в Тобольск, пока стоят рекиcxxxviii.
Подпоручик К.С. Мельник (слева) - контрразведчик колчаковской армии. Фото из коллекции К.К. Мельника
«…До четырех лет он пас гусей, – рассказывала о своем будущем супруге Т.Е. Боткина. – Его родители были простые крестьяне […] Его дед был из… запорожских казаков…»cxxxix Происходя из простых, но зажиточных крестьян Волынской губернии, Константин Семенович окончил гимназию в Киеве, поступив на факультет естественных наук Киевского университета. С началом войны он вступил вольноопределяющимся в Стародубский драгунский полк. После контузии был зачислен в Константиновское военное училище. Выпущен прапорщиком в 5-й Сибирский стрелковый полк. После тяжелого ранения проходил лечение в Царскосельском Лазарете Их Императорских Высочеств Великих Княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны в Царском Селе № 17. Поправившись, командовал батальоном. Вторично был ранен на реке Стоход. Е.С. Боткин принимал участие в его лечении. После выздоровления К.С. Мельник некоторое время даже жил в доме Лейб-медика. «Он никогда не рассказывал мне о своей личной жизни, – признавался близкий друг и однополчанин К.С. Мельника, находившийся на излечении с ним в одном лазарете. – Даже в госпитале, когда был так близок к смерти»cxl. Только выйдя замуж, в течение «нескольких домашних тихих вечеров», Т.Е. Боткина кое-что узнала о супруге. С чрезмерным усердием занимаясь приданием «приличного вида» своему мужу, Татьяна Евгеньевна пишет, порой, совершенно нелепые вещи. «Земля Мельника, – утверждает она, – находилась поблизости от Австрийской границы, в Волынской губернии. Повсюду были озера и пруды, их было свыше девяноста, как рассказывал Мельник, повсюду были мельницы…»cxli Это уже, простите, напоминает, с одной стороны, анекдот про Василия Ивановича Чапаева с его мечтой о консерваториях, а с другой, – сказку про Кота-в-сапогах. – Чьи это поля (леса, замки…)? – Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! Татьяна Евгеньевна утверждает, что К.С. Мельник «закончил естественный факультет» Киевского университетаcxlii, чему невозможно, разумеется, поверить. Ведь в 1914 г. Константину Сергеевичу едва лишь минуло 17 лет. Замечая далее, что в Киеве он «без труда был принят в высшие круги городского общества»cxliii – также, безусловно, значило выдавать желаемое за действительное. Говоря о К.С. Мельнике, как «человеке исключительной храбрости и интеллигентности», Татьяна Евгеньевна признавала при этом, что «у него, правда, не было пажеского лоска, но элегантности ему хватало». Однако, «несмотря на свое провинциальное происхождение, он говорил по-русски чисто, без украинского акцента»cxliv. Еще более важным для Т.Е. Боткиной было представить приезд ее будущего супруга в Тобольск исключительно ради высоких, благородных целей: «Он собирался вернуться к своей семье на Украину, а поехал в Сибирь на помощь Царской Семье»cxlv. «Быть рядом с Царской Семьей»cxlvi, – такую цель, по словам Глеба Боткина, ставил будто бы перед собой К.С. Мельник. Но никаких конкретных свидетельств, а, главное, действий в этом направлении даже в мемуарах Татьяны Евгеньевны не приведено. Хорошо просматривается лишь его участие в чисто семейном боткинском деле – интригах против зятя Царского Друга и духовника Их Величеств. Более убедительным поводом для приезда К.С. Мельника в Тобольск была сама дочь Лейб-медика, к которой он был неравнодушен. С этой целью им было написано и письмо Е.С. Боткину, о котором мы упоминали. «Если я последую за Государем, – сказал якобы незадолго до отъезда в Екатеринбург Евгений Сергеевич своей дочери, – а ты должна будешь остаться здесь, я прошу тебя обязательно выйти замуж за Константина Мельника; он необыкновенный человек. Если мы с тобой разлучимся, я буду спокойнее, если буду знать, что ты находишься под его защитой. […] Я уверен, он очень к тебе привязан. Я не требую обещания от тебя, но если он захочет жениться, не уклоняйся, возьми его в мужья»cxlvii. То же самое Е.С. Боткин сказал своему сыну: «Ни одна женщина не может быть счастлива без любви. Ничего я не желал бы я так сильно, как видеть Татьяну замужем. Меня мучает мысль, что, следуя за нами в изгнание, она, возможно, упускает свой шанс личного счастья. И среди всех наших друзей я не могу представить себе лучшего для нее мужа, чем Мельник. Знаю, что, по крайней мере, в Царском Селе он любил ее, если даже она сама ничего об этом не знала. А после революции Мельник показал себя очень верным и благородным человеком»cxlviii. Подпоручик К.С. Мельник сумел приехать в Тобольск вскоре после увоза в Екатеринбург Наследника Цесаревича Алексия, Великих Княжон Ольги, Татьяны и Анастасии, совершившегося 7 мая 1918 г.cxlix. В своих мемуарах Глеб Боткин называет точную дату приезда «старого друга» : 18 мая 1918 г.cl С тех пор Константин Семенович был надежной опорой для детей Лейб-медика. В первых числах июля 1918 г. большевики были вытеснены из Омска, Тобольска и Тюмени. 24 июля отряды армии адмирала А.В. Колчака взяли Екатеринбург, после чего Глеб Боткин отправился туда узнать, что случилось с отцом. В это время присоединившемуся к белым, К.С. Мельнику поручили организовать защиту Тобольска от красных. По всей вероятности, августом следует датировать вторичный приезд в Тобольск Н.Я. Седова, несшего в разговорах с К.С. Мельником, Татьяной и Глебом Боткиными несусветную чушь о его необыкновенных приключениях в Петрограде, связанных с мифическим его противостоянием самому Моисею Урицкомуcli. Появление Николая Яковлевича смутило Т.Е. Боткину: «В какой-то момент я подумала о Седове, стоявшем гораздо ближе к нашей семье по воспитанию, манерам, культуре. Я думала о его обаянии и молодости»clii. Но пересилили чисто практические соображения, в результате чего в сентябре она вышла замуж за К.С. Мельника. Этот мезальянс еще более укрепил супругов в их неприязни к Б.Н. Соловьеву. Последний, давая показания о Н.Я. Седове, рассказывал: «В Тобольске он жил у Мельника, женившегося на дочери Лейб-медика Боткина Татьяне и проживавшего в Тобольске. Романова[6] мне говорила, что вряд ли брак Мельника основывается на чувстве любви его к Татьяне Боткиной. По ее словам, Мельником руководило чувство расчета. Зная, что Государь любил Боткина, я, конечно, в силу этого питал добрые чувства к семье Боткина, и, не зная о сути отношений Седова к Мельнику (они, оказывается, в хороших отношениях), сказал о том, что я слышал от Романовой про Мельника Седову. Тот несомненно передал мои слова ему. В результате – вражда их обоих ко мне»cliii. Тем временем Н.Я. Седов, решив пробираться к своему Крымскому конному полку, сражавшемуся с большевиками на юге России, отправился на Дальний Восток. Остановившись по пути в Екатеринбурге, Николай Яковлевич 9 ноября 1918 г. по своей воле пришел к члену Екатеринбургского окружного суда И.А. Сергееву, чтобы дать показания: «Узнав о том, что Вы производите следствие по делу об убийстве б. Императора Николая Александровича и Его Семьи, я явился к Вам, чтобы сообщить следующие факты. […] Почти всю минувшую зиму я прожил в городе Тюмени, где познакомился с Борисом Николаевичем Соловьевым, женатым на дочери известного Григория Распутина. Соловьев, узнавши о моем появлении в Тюмени, сообщил мне, что он стоит во главе организации, поставившей целью своей деятельности охранение интересов заключенной в Тобольске Царской Семьи путем наблюдения за условиями жизни Государя, Государыни, Наследника и Великих Княжен, снабжения Их различными необходимыми для улучшения стола и домашней обстановки продуктами и вещами и, наконец, принятия мер к устранению вредных для Царской Семьи людей. По словам Соловьева, все сочувствующие задачам и целям указанной организации должны были явиться к нему, прежде чем приступить к оказанию в той или иной форме помощи Царской Семье. В противном случае, говорил мне Соловьев, я налагаю “veto” на распоряжения и деятельность лиц, работающих без моего ведома. Налагая “veto”, Соловьев, в то же время, предавал ослушников советским властям. Так им были преданы большевикам два офицера гвардейской кавалерии и одна дама. Имен и фамилий их я не знаю, а сообщаю Вам об этом факте со слов Соловьева»cliv. Как видим, Б.Н. Соловьев, исходя из наличных сил и средств, вовсе не ставил перед собой цель освобождения Царской Семьи. Этого он не отрицал и сам во время своего допроса: «…У нас не было никаких определенных целей в отношении Августейшей Семьи. Просто мы хотели помочь Ей чем-либо. […] Она страшно нуждалась»clv. Борис Николаевич, напомним, в первый раз приехал из Петрограда в Тобольск (через Тюмень и Покровское) 20 января 1918 г. По поручению А.А. Вырубовой, он привез Царской Семье деньги, письма и вещи. 26 января Б.Н. Соловьев уехал из Тобольска в Покровское. Выехав из Петрограда 7 января, ровно через месяц (7 февраля) он возвратился в столицу. Вторая поездка Б.Н. Соловьева в марте завершилась его арестом в Покровском 11 марта. Царица сообщала А.А. Вырубовой (20.3.1918): «Бориса взяли; это беда, но не расстреляли, – он знал, что будет так…» Судить о том, чем для Царственных Мучеников был приезд посланца А.А. Вырубовой в Тобольск, позволяют записки, которыми в эти дни обменялись Государыня с Б.Н. Соловьевым. (24.1.1918): «Я благодарна Богу за исполнение отцовского и Моего личного желания: Вы муж Матреши. Господь да благословит ваш брак и пошлет вам обоим счастие. Я верю, что вы сбережете Матрешу и оградите от злых людей в злое время. Сообщите Мне, что вы думаете о Нашем положении. […] Пишите Мне откровенно, так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо. Я особенно рада, что это именно вы приехали к Нам». (25.1.1918): «Глубоко признателен за выраженные чувства и доверие. Приложу все силы исполнить Вашу волю сделать Мару счастливой. Вообще, положение очень тяжелое, может стать критическим. Уверен, что нужна помощь преданных друзей, или чудо, чтобы всё обошлось благополучно…» (26.1.1918): «Вы подтвердили Мое опасение, благодарю за искренность и мужество. Друзья или в неизвестном отсутствии, или их, вообще, нет и Я неустанно молю Господа, на Него Единаго и возлагаю надежду. Вы говорите о чуде, но разве уже не чудо, что Господь послал сюда к Нам вас? Храни Вас Бог. Благодарная А.» Кто может отменить эти оценки? Что касается сдачи Б.Н. Соловьевым якобы двух офицеров большевикам, то это не более, чем слова. Сам Борис Николаевич в своих показаниях во время допроса 29 декабря 1919 г. категорически отрицал этот поклеп: «Безпокоясь, как бы […] неудача не испортила вконец дела, я упрашивал Седова отложить поездку в Тобольск, указывая, что нужную помощь он может оказать и здесь. Он меня послушался и задержался на некоторое время в Тюмени, поступив дворником к домовладельцу Кац»clvi. Через два дня, 31 декабря, отвечая, видимо, на уточняющий вопрос следователя Н.А. Соколова, Борис Николаевич заявил: «Я вовсе не запрещал Седову ездить в Тобольск. Как же я мог это сделать? Угроз ему я никаких не делал. Не требовал я, чтобы он слушался меня, угрожая ему чем-либо. Просто я не доверял ему, как “мальчишке” и опасался, что после моего ареста он может попасться, а это может повлечь за собой неприятные последствия для Августейшей Семьи. […] В общем у него, вероятно, явилось чувство обиды ко мне за всё, о чем я Вам сейчас рассказал»clvii. Что касается якобы выданных Б.Н. Соловьевым некой дамы и офицеров, то допрошенный это также отрицал: «Никаких двоих офицеров и дамы, которые бы были кем-либо выданы в Тюмени большевикам я не знал и ничего об этом не слышал. Поэтому я и не мог ничего подобного говорить Седову»clviii. По всей вероятности, это измененные до неузнаваемости имевшие место (правда, не в Тюмени, а Тобольске) реальные события, но при этом никакого отношения к Борису Николаевичу не имевшие. «Упоминание о двух гвардейских офицерах и одной “даме”, – замечал в свое время историк С.П. Мельгунов, – позволяет подставить здесь имена фрейлины Хитрово и братьев Раевских, т.е. отнести “угрозы” к добольшевицкому времени, к дням, когда Соловьева не было в Сибири, и, следовательно, придать “угрозам” характер разговорно-теоретический»clix. Об инциденте с фрейлиной М.С. Хитрово, без надлежащего разрешения приехавшей в Тобольск и там 22 августа 1917 г. (т.е. еще при Временном правительстве!) арестованнойclx, тот же автор пишет, как об истории, «раздутой в окружении Керенского до гиперболических размеров»clxi. По его словам, молодая и неопытная дама попала в «заговорщическую кашу, более воображаемую или воображением сильно сгущенную»clxii. Офицеры братья Раевские, приехавшие в Тобольск в январе 1918 г. под демонстративно вымышленными фамилиями «Кириллов» и «Мефодиев»clxiii, «вели себя, – согласно материалам следствия, – вызывающе: кутили, швыряли деньгами и были, в конце концов, высланы»clxiv. «…Соловьев, – подчеркивал С.П. Мельгунов, – прибыл в Тобольск после высылки Раевских – факт очень важный и притом неоспоримый, хотя он идет в полный разрез с тем, что формально установило следствие»clxv.
М.С. Хитрово. Фото из журнала «Искры» за 1917 г.
«Какая знакомая картина! – так передавал свои впечатления от знакомства с показаниями Н.Я. Седова историк. – Ведь это почти воспроизведение наблюдаемой Юсуповым фантастической сцены сборища “шпионов” на квартире Распутина»clxvi – пресловутых «зеленых». Но именно на показаниях Н.Я. Седова, по словам С.П. Мельгунова, были «построены выводы следствия»clxvii. Не забудем также и того обстоятельства, отмеченного тем же исследователем, что именно «семья Мельник, […] по выражению следователя [Н.А. Соколова], помогла ему [Н.Я. Седову] освободиться “от чар Соловьева”»clxviii. А в итоге «характеристика, данная Соловьеву следствием, при произвольном толковании» этих материалов оказалась «явно тенденциозной»clxix. А теперь о праве контроля за деятельностью самочинно приезжающих помогать Царской Семье лиц. Оно – не забудем этого важного обстоятельства – было делегировано Б.Н. Соловьеву Самими Царственными Мучениками, что мы неоднократно отмечали в наших исследованияхclxx. По желанию Императрицы Александры Феодоровны, организация Б.Н. Соловьева – о. Алексия Васильева, основанная в Тобольске в августе 1917 г., получила название Братства Святого Иоанна Тобольского. В него входило 120 человек. Отличительным его знаком, данным ему Царицей-Мученицей, был гамматический крестclxxi. Впоследствии в своей книге помощник следователя капитан П.П. Булыгин пытался посеять сомнения как в самом созданном по благословлению Государыни Братстве, так и в людях, его составлявших. Не жалеет он грязи даже для очернения комнатной девушки А.П. Романовой, игравшей отнюдь не первостепенную роль. По его словам, она «не только избежала ужасной участи остальных Царских слуг, но немного позже вышла замуж за одного из раненых большевицких комиссаров»clxxii. При этом из книги П.П. Булыгина хорошо видно, откуда дул ветер. «“Братство”, – утверждает он, – общалось с Узниками кружным путем, через сомнительной честности горничную, но, вместе с тем, старательно избегало доктора Боткина, чья преданность Императорской Фамилии не вызывает сомнений. Кроме этого доктор обладает свободой передвижения, безпрепятственным доступом в дом заключения и разрешением иметь частную практику в городе»clxxiii. (За всеми этими рассуждениями человека-ретранслятора так и слышится до боли знакомое: почему она/они, а не мы? При этом как-то забывается, Чей это был выбор. Эта «мелочь» оказалась неважной в контексте битвы за приоритеты после гибели Тех, Которые только одни и могли сообщить всему этому некоторый смысл.) По мнению исследователей, именно эта версия о подозрительном альянсе Б.Н. Соловьева со священником Алексием Васильевым, «опирающаяся на некоторые вышедшие из окружения г-жи Мельник [sic!] свидетельские показания, целиком была усвоена следователем Соколовым и без критики повторена Керенским»clxxiv. (В свое время нам уже приходилось писать об этом последнем странном обстоятельстве: «Не может не обратить на себя внимание также факт публикации в 1935 г. в известном лондонском издательстве Hutchinson & Co под одной обложкой этих мемуаров П.П. Булыгина (“Убийство Романовых”)clxxv и сочинения А.Ф. Керенского “Путь к трагедии”. Причем перевод книги П.П. Булыгина на английский язык осуществил сын А.Ф. Керенского – Глеб. Был ли Булыгин единомышленником Керенского – вопрос остается открытым. По мнению, например, Н.А. Ганиной, “скорее всего, при таком тесном сотрудничестве с семейкой Керенских и интересе к оккультизму Булыгин был масоном. В любом случае, как говорится в фильме ‘Покровские ворота’, у больных большая взаимовыручка”»clxxvi.) «Осведомившись о том, – продолжал свои ноябрьские 1918 г. показания в Екатеринбурге Н.Я. Седов, – что я намерен отправиться в Тобольск [Как видим, ни о каком разрешении ехать туда, либо ограничении срока, на один только день, как впоследствии утверждали К.С. Мельник и его жена, и речи не идет. – С.Ф.], Соловьев объяснил мне, что в Тобольске принимает деятельное участие в заботах о Царской Семье местный священник о. Алексей Васильев […] В апреле сего [1918] года на шестой неделе Великого Поста, я отправился в Тобольск. […] По прибытии в Тобольск я пошел к о. Алексею Васильеву […] На следующий день я уехал в Тюмень […] Второй раз я прибыл в Тобольск в конце сентября и остановился на квартире у детей профессора Боткина. В этот период я прожил в Тобольске около одного месяца и из достоверных источников [т.е. опять-таки от тех же Боткиных. – С.Ф.] получил сведения о том, что о. Алексей Васильев в обществе своих знакомых хвастался, что у него имеются на хранении письма и документы, относящиеся к Государю и имеющие важное значение. […] Документы, по имеющимся у меня сведениям, хранятся частью в стене его дома (в переборках, разделяющих внутренние помещения), частью – где-либо на чердаке дома и в одном из церковных алтарей. […] По словам о. Алексея, часть вещей хранится у бывшего Царского служителя Кирпичникова…»clxxvii Священника Благовещенской церкви в Тобольске о. Алексия Васильева (†1930) епископ Гермоген назначил в свое время духовником Царской Семьи. Он не раз приходил в губернаторский дом для совершения там богослужений. Царская Семья ему доверяла, осуществляя главным образом через него связь с внешним мiром. «Нам всем очень нравится священник, кот[орый] служит у Нас», – писал Государь. «Священник очень хороший, преданный», – высказывалась о нем Императрица. На Рождество диакон Евдокимов, по благословению о. Алексия Васильева, провозгласил многолетие Царю и Его Семье в храме во время молебна. Власти заключили священника под домашний арест (1-12.1.1918). Чтобы спасти его Владыка Гермоген отправил его в Абалацкий монастырь. Солдатский комитет запретил ему служить даже в церкви. «Священник этот, – пишет Царица-Мученица, – энергичный, преданный, борется за правду, очень милое лицо, хорошая улыбка, худой с серой бородой и умными глазами. Исповедались у него в октябре, но говорили больше об общем положении. Он известен среди хороших людей, потому его от Нас убрали, но может быть и лучше, так как он может больше делать теперь». «Обязательно познакомьтесь с о. Васильевым, – рекомендовала Государыня в записке Б.Н. Соловьеву (24.1.1918), – это глубоко преданный Нам человек». Это событие вызвало у Боткиных очередной приступ алармистских страхов. «Для охраны, – вспоминала Т.Е. Боткина, – отец Алексей стал сразу подозрителен, а в глазах Их Величеств он приобрел славу человека, за Них пострадавшего, и тем Их очень к себе расположил. Часть Свиты тоже восхищалась им, за исключением моего отца [т.е. фактически его одного! – С.Ф.], совершенно справедливо находившего, что это была просто неуместная выходка, от которой отец Алексей нисколько не пострадал, т.е. из-под ареста его скоро выпустили, Их же Величествам много повредившая. Действительно, после этого случая Их стали пускать в церковь всё реже и реже и, наконец, совсем лишили этого…»clxxviii Далее и вовсе совсем безапелляционно: о. Алексий, по мнению Т.Е. Боткиной, был вообще «одним из виновников Их гибели»clxxix. По словам Т.Е. Боткиной, ее отец «подозревал, что священник это спровоцировал специально, чтобы ухудшить положение заключенных, и боялся, что Царь посчитает священника верным другом»clxxx. (Как видим, опять всё тот же мотив: не стало Г.Е. Распутина, появился священник. И всё вернулось на круги своя…) Но о какой специальной провокации могла идти речь, если даже швейцарец П. Жильяр писал, что «после этого трагического случая солдаты его чуть не прикончили. Так что епископ Гермоген Тобольский должен был его спрятать в монастыре»clxxxi? Но и этого, оказывается, мало. По словам Татьяны Евгеньевны выходило, что «все» приезжавшие в Тобольск и Тюмень монархисты «попадались в одну и ту же ловушку –организацию отца Алексея и его главного руководителя, поручика Соловьева, вкравшегося в доверие недальновидных монархистов, благодаря женитьбе на дочери одного лица, пользовавшегося уважением Их Величеств. […] Соловьев […] действовал определенно с целью погубить Их Величества и для этого занял очень важный пункт Тюмень, фильтруя всех приезжавших и давая директивы в Петроград и Москву. […] В случае же неповиновения ему, он выдавал офицеров совдепам, с которыми был в хороших отношениях»clxxxii. Приведенный текст, обнародованный в 1921 г. в среде русских эмигрантов, нуждается в некоторых пояснениях. Прежде всего, Татьяна Евгеньевна, на всякий случай, не спешит ставить все точки над i, никак не упоминая имени «одного лица, пользовавшегося уважением Их Величеств» (Г.Е. Распутина). Далее, чтобы не быть обвиненной в клевете, она подчеркивает: «Всё это мы узнали от одного офицера, в течение 4-х месяцев жившего в Тюмени в качестве чернорабочего и имевшего возможность часто видеться с Соловьевым, но не знавшего также положения в Тобольске и также слепо ему доверявшего»clxxxiii. Частые встречи Седова с Соловьевым – также противоречащая фактам выдумка. Кроме того, сегодня, благодаря свидетельствам той же Т.Е. Боткиной, мы знаем, кто вдувал в уши психически неуравновешенного Н.Я. Седова все эти якобы «его собственные» свидетельства. По наводке Н.Я. Седова (см. цитировавшийся нами его допрос от 9 ноября) был совершен тщательный обыск у священника Алексия Васильева. «Вчера, 24 декабря [1918 г.], – доносил прокурору Омской судебной палаты прокурор Тобольского окружного суда, – был допрошен священник о. Алексей Васильев, заявивший, что никогда никаких денег, оружия или документов б. Царской Семьи у него не было и нет, что с Седовым он виделся, но об этом ему ничего не говорил и никогда никакого палаша не показывал. После этого весь день судебным следователем, в моем и товарища прокурора Волотовского присутствии, производился самый тщательный обыск в квартире священника о. Алексея Васильева, в подполье, на чердаке, за зеркалами и картинами, в мягкой мебели, в перегородках комнат […], за обоями, в печах и на печах, в сундуках и во всех решительно открытых и скрытых помещениях, но обыск не дал никаких результатов. После этого, в присутствии о. Алексея Васильева и командированного епархиальным епископом депутата от духовенства, был произведен тщательный обыск и в Благовещенской церкви и ее алтарях, где настоятелем состоит о. Васильев, причем им самим и депутатом духовенства протоиереем Ременниковым были приподняты и открыты все шкафы и комоды, киоты икон, предъявлены жертвенники и приподняты облачения на престолах. Нигде в церкви никаких посторонних вещей или документов обнаружено не было. […] …В то же время был произведен обыск у живущего близ Ивановского монастыря, в 8 верстах от города Тобольска, бывшего Царского служителя Кирпичникова, точно так же не давший никаких результатов»cclxxxiv. Такой на деле была ценность сведений, сообщенных Н.Я. Седовым, слепо доверявшегося своим информаторам, которые ловко использовали его в своих интересах. При этом сами суфлеры, к сожалению, остались в тени. Священник, которому абсолютно доверяла Царская Семья, оказался в результате просто-напросто оклеветанным. Единственным добрым последствием этого гнусного дела было скорое восстановление истины. Столь же лживыми были «сведения» и о писце Государыни Александре Петровиче Кирпичникове. «В дневнике 19 марта [1918 г. Император] Николай II называет Кирпичникова “Нашим всегдашним осведомителем”. [Т.Е.] Боткина изображает этого Кирпичникова в самом неприглядном виде, а Дитерихс добавляет, что Кирпичников впоследствии стал большевиком»clxxxv. Вся эта клевета и наводки имели, к сожалению, трагические последствия. Аукнулись они в 1933-1934 гг., когда чекисты получили установку на поиск и изъятие различного рода ценностей для нужд грядущей индустриализации. Тогда-то и пригодилась информация об этих обысках конца 1918 г. у о. Алексия Васильева и А.П. Кирпичникова. Еще 20 ноября 1933 г. органам удалось найти ценности, переданные Царской Семьей (через посредство камердинера Государя Т.И. Чемодурова) на хранение настоятельнице Иоанно-Введенского Междугорного женского монастыря под Тобольском игумении Марии (Дружининой), скончавшейся при аресте ее чекистами, по одним сведениям, в 1922, а по другим – в 1923 г. Матушка, в свою очередь, передала Царское имущество благочинной Рахили (Ужинцевой †7/20.11.1937). Имущество было изъято благодаря психологическому давлению и применению к подозреваемым специальных методов, а также, по словам чекистов, «с помощью монашек, среди которых был антагонизм»clxxxvi. Впоследствии матушка Рахиль вместе с ее братом были расстреляны в Омске. Исследователь, издавший документы о поисках «Царских сокровищ» (по трехтомному делу Уральского ОГПУ-НКВД 1922-1941 гг. проходил 21 человек)clxxxvii, как это видно из предисловия, продолжает питать какие-то прямо-таки фантастические надежды: «По протоколам допросов и очных ставок он [читатель] соприкоснется с трагической судьбой тех людей, которые укрывали эти сокровища. У него есть возможность лицезреть детективные пути движения ценностей, сопереживать радость их обнаружения и горечь невозвратимых потерь»clxxxviii. У современного автора, как и у чекистов 1930-х гг., к сожалению, даже и не возникло чувства, что, как тогда, так и теперь, они «тянут пустышку». Единственные ценности, которые к 1933 г. продолжали оставаться втуне, были закопаны в монастыре. Их и нашли. Все другие ниточки вели в никуда. Те, которых мучили в чекистских застенках, не только никогда не прятали, но даже и не видели этих ценностей. Только нелепые сплетни, злая человеческая молва и патологическая подозрительность были единственным основанием для их мучений. Те, кто вел эти дела, не имел, конечно, ни малейшего представления о жизни Императорской Семьи. Чего стоит, например, такой вот вопрос: «Скажите, были ли в шкатулке корона и диадемы б. Царя Николая и б. Царицы Александры Федоровны и сколько таковых там было»clxxxix. Стоит ли говорить, что Царская Корона – не шпилька, не ожерелье, не перстень, которых могло быть сколько угодно. Однако те же Боткины, заметим, были немногим грамотнее тех чекистов. Впоследствии, уже будучи в эмиграции, они намекали на какую-то особую близость к Высочайшим Особам, некие знания, которыми они-де обладали. Но объем их информации был не более обширен, чем у тех, кто имел возможность наблюдать за Царской жизнью через замочную скважину: кое-что увидеть, конечно, можно, но вот верно оценить едва ли. Более того, неизбежное в таких случаях домысливание того, что оставалось за кадром, могло лишь исказить действительность. Единственным действительным последствием тех подсказанных разыгравшейся неуемной фантазией подозрений – были муки заподозренных. Они-то были вполне конкретны, реальны и ощутимы. Одной из первых добрались до К.М. Кобылинской, урожденной Битнер, вдовы расстрелянного еще в 1927 г. полковника Е.С. Кобылинского. Через нее вышли на прежнего тобольского пароходовладельца и рыбопромышленника К.И. Печекоса, которому супруг ее, полковник якобы передал на хранение Царские ценности. После соответствующей обработки Константин Иванович указал на дом его брата в Омске, в котором были будто бы спрятаны сокровища. Пока в поисках тайника чекисты разбирали стены, арестованный «прыгнул из слухового чердачного окна с 6-го этажа». Исходя из этого сыскники сделали выводы, вполне соответствующие их классовому чутью и умственному уровню: «1) Печекос К.И. показал фиктивное место. 2) Убедившись, что дело попусту не кончится и что ценности с него, безусловно, потребуют, он решил покончить самоубийством, похоронить этим самым истинные нахождения ценностей, кроме всего, это наводит на подозрение, что выдача ценностей Печекосом могла бы раскрыть целиком истину о Романовских ценностях, чего он хотел избежать, т.к. дал клятву. 3) Наша задача состоит в том, чтобы по выздоровлении Печекоса вместе с его женой снова допрашивать до тех пор, пока не укажут точного места, где спрятаны ценности»cxc. Заявленный метод в отношении жены К.И. Печекоса – Анели Викентьевны, вначале отрицавшей факт получения от Е.С. Кобылинского ценностей, а затем – после серии допросов – признавшей это, но при этом, однако, так и не смогшей указать места их сокрытия, привел к трагедии: арестованной «28-го мая [1934 г.] в камере была изломана на несколько частей алюминиевая ложка и проглочена, причем часть ее застряла в гортани. […] 17-го июня с.г. Печекос А.В. от гнойного плеврита, образовавшегося вследствие повреждения пищевода проглоченными инородными телами, умерла»cxci. Допросы мужа продолжались. Обвиненный по ст. 59, п. 12 УК К.И. Печекос был, скорее всего, расстрелян. К.М. Кобылинская упокоилась в 1937 г. на Бутовском полигоне под Москвой. Не оставили без внимания и семью священника Алексия Васильева. Сам батюшка успел к тому времени умереть. В 1929 г., выехав со своей матушкой из Тобольска в Омск, он скончался на станции Тара. Потому допросить смогли лишь его матушку Лидию Алексеевну, сыновей Александра, Симеона и Георгия, а также дочь Елизавету. Сохранившиеся протоколы этих допросов раскрывают сущность методов карательных органов того времени. Сын Александр показал (7.7.1934): «Из Романовских вещей я имею один поясной ремень, две пепельницы с Царским гербом, одну столовую тарелку, одну чайную чашку с блюдцем, других вещей не имею и не имел»cxcii. Через месяц он говорил уже по-другому (8 августа): «…По тем фактам, которые мне известны, сугубо убежден в том, что Романовские ценности моим отцом действительно были получены. Это доказывает его отношение к Семье Романовых и его авториет у Них. Поскольку это так, т.е. ценности эти получены, я считаю, что они хранятся кого-то из членов нашей семьи, а главное, я глубоко убежден в том, что их хранит моя мать – Лидия Ивановна. Благодаря фанатизму, она это, как я чувствую, скажет под нажимом на нее со стороны своих детей. Факты говорят за то, что мать, живя вместе со мной, очень многое от меня скрывает. Я беру на себя инициативу Романовские ценности эти разыскать и сдать их пролетарскому государству»cxciii. Допрошенная 28 августа матушка Лидия Ивановна Васильева заявила: «Я не отрицаю того, что ценности действительно Царской Семьей переданы моему мужу Алексею, который хранил их от меня скрыто и перед смертью их мне не передал, поэтому не знаю, где они теперь скрыты»cxciv. Именно это незнание места сокрытия ценностей было общим местом практически всех допросов. Знай все эти люди, где спрятаны драгоценности, они, разумеется, указали бы место. Но как это сделать, если самих этих ценностей никто из них и в глаза не видывал? – Изворачиваться? Играть в молчанку? – Вряд ли получится. – Выбрасываться с 6-го этажа? – Глотать алюминиевую ложку? – Не будем слишком строго их судить: далеко не каждому дано вытерпеть… Вслед за семьей священника Васильева, как и в 1918 г., был проявлен интерес к писцу А.П. Кирпичникову и его домочадцам. «…Меня тоже колчаковская полиция спрашивала про Царские ценности, – заявил он на допросе 9 ноября 1933 г., – и не оставил ли Николай II бумаг каких-либо. Но я им ответил, что ничего не знаю и не мог Он мне поручать, так как я был только писарь. Я ничего не знаю и не могу больше добавить»cxcv. Не более разговорчивым был Александр Петрович и во время следующего допроса: «…Когда я был в Екатеринбурге с Царской Семьей до расстрела, я себе присвоил штук 15 мельхиоровых ложек, часть посуды с гербами и салфеток. Больше у меня ничего нет»cxcvi. На упорствующего писца попытались оказать давление через жену и сына. «Агентурные сведения устанавливают сильную боязнь Кирпичниковой Наталии Ивановны за сына Василия Александровича, который может при аресте разболтать все секреты. Данные следствия определенно устанавливают злостное укрывательство Кирпичниковым ценностей Царской Семьи […] …Со всей очевидностью видна цель Кирпичникова не сдавать Царских ценностей большевикам, как ненавистной власти»cxcvii. В 1934 г. писца Императрицы Александра Петровича Кирпичникова расстреляли. Вряд ли иначе сложилась судьба его супруги Наталии Ивановны и их сына Василия. Мучения родных и близких священника Алексия Васильева и писца А.П. Кирпичникова лежат, пусть хотя бы и отчасти, в том числе и на совести безответственных наводчиков: Т.Е. и Г.Е. Боткиных, К.С. Мельника и Н.Я. Седова.
Схватка на краю Земли Русской
Отправившийся в обход Сибирских фронтов гражданской войны, через Дальний Восток, на юг России штабс-ротмистр Н.Я. Седов не порывал связи с К.С. Мельником и Боткиными. Некоторое время находясь на службе в Омскеcxcviii, Николай Яковлевич добрался до Владивостока, откуда отправил письмо Глебу Боткину, в котором он извещал о своем знакомстве с полковником Виктором Сергеевичем Боткиным, братом Лейб-медика, служившим секретарем Британского консульства во Владивостокеcxcix. «Ваш дядя имеет большие связи, – писал Н.Я. Седов, – и он может вам помочь»cc. К нему-то и написали Глеб и Татьяна. Отъезд Н.Я. Седова на Юг России был обставлен некоторой тайной. В показаниях одного офицера контрразведки, данных в октябре 1919 г., о нем говорится: «Ротмистр Крымского конного полка Седов, дававший показания генералу Дитерихсу, – находится в секретной от Ставки командировке»cci. В письме Ю.А. Ден от 2 марта 1918 г. из Тобольска Государыня, ссылаясь на информацию, полученную Ею от М.С. Хитрово, сообщает: «Рита пишет, что Николай Яковлевич [Седов] находится вместе со своим другом, братом маленького М[аркова], в Симферополе»ccii.
В.С. Боткин племяннику и племяннице не ответил, но в марте 1919 г. командующий Тобольским гарнизоном получил телеграмму: «Приказываю поручика Мельника, его жену и Глеба Боткина послать ко мне во Владивосток незамедлительно». Далее следовала подпись: «Генерал-лейтенант Иванов-Ринов, Главнокомандующий Приморской областью»cciii. В действительности Павел Павлович Иванов-Ринов (1869†после 1925) был генерал-майором (звание генерал-лейтенанта он получил 10.8.1919). С 23 декабря 1918 г. до 11 мая 1919 г. он был Командующим войсками Приамурского военного округа. Что касается К.С. и Т.Е. Мельников и Г.Е. Боткина, то они проделали примерно тот же путь, что и их знакомый. «Более чем двести миль до Тюмени мы проделали на крестьянских санях, путешествуя без дорог через леса и поля. [Проезжали, стало быть, и через распутинское Покровское. – С.Ф.] От Тюмени до Омска мы отправились в весьма ужасном вагоне четвертого класса, до отказа забитом крестьянами, спекулянтами и беженцами»cciv. В Омске подпоручик К.С. Мельник был назначен председателем военного суда, служил в разведывательном штабе. В официальных документах он именуется «начальником Военной контрразведки»ccv. Обустройству во Владивостоке немало способствовал «дядя Викар» (В.С. Боткин). Татьяна Евгеньевна сначала учила русскому языку японских офицеров, затем стала секретарем Британской миссии. К.С. Мельник заведовал русской офицерской тюрьмойccvi, в августе 1919 г он значился как «комендантский адъютант Владивостока»ccvii. Глеб, начав службу в должности цензора Межсоюзнической военной цензуры на Центральном почтамте Владивостока, вскоре возглавил отдел, а затем получил назначение секретарем к епископу в Дружину Святого Креста и 9-й казачьей армииccviii. (Дружина, в составе которой служило до 6 тысяч человек, исповедовавших монархические взгляды, была создана по мысли профессора Д.В. Болдырева (1885†1920). В 1920 г. его дело было продолжено в Японии епископом Нестором Камчатскимccix.) Приблизительно в то же время во Владивостоке появился Б.Н. Соловьев. М.К. Дитерихс датирует его февралем 1919 г. «Проживал он, – отмечал генерал, – в гостинице, сохраняя большое инкогнито…»ccx Такую же отстраненную позицию он занимал перед этим и в колчаковской столице. Свое поведение Борис Николаевич впоследствии вполне внятно объяснил следователю Н.А. Соколову тем, что «служить в Омске ему не позволили его “монархические” убеждения»ccxi. Начиная с осени 1919 г., среди документов дела по цареубийству стали мелькать имена подпоручика К.С. Мельника и его супруги. В своих показаниях они, как могли, старались скрыть, что именно в семье Боткиных был источник информации, порочащей зятя Г.Е. Распутина, которой, как мы помним, в свое время поверил Н.Я. Седов (благо последний в это время был недосягаем для следствия, находясь на Юге России). Уже со времени написания 7 октября 1919 г. во Владивостоке официального рапорта К.С. Мельник становится очередным надежным ретранслятором версии, родившейся в боткинском семействе: «…Жизнь моя в Тобольске и возможность видеться с людьми, бывшими ранее в заключении с Их Величествами, дали мне возможность убедиться в нечестности и предательстве Васильева и Соловьева. […] Очень много слышал я о Соловьеве от моего друга – шт.-ротмистра Крымского конного Ея Императорского Величества полка Николая Яковлевича Седова, хорошо знавшего [sic!] его по организациям. […] …От многих лиц приходилось слышать, что священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона»ccxii. По всей вероятности, супруги Мельники щедро делились своими «знаниями» с окружавшими их людьми. В показаниях, данных 24 октября 1919 г. в контрразведовательном отделении штаба Приамурского военного округа, поручик Е.К. Логинов, в свое время устроивший Б.Н. Соловьева на службу в Отряд особого назначения (в котором сам служил), показал, что именно подпоручик К.С. Мельник и его супруга «имеют ряд ценных указаний и подробности деятельности Соловьева и священника Васильева в Тюмени и Тобольске»ccxiii. (В сложившихся обстоятельствах Е.К. Логинов, и.д. офицера для поручений при Управлении Приморской области, предпочел представить дело так, что, помогая Б.Н. Соловьеву, в действительности он вел наблюдение за нимccxiv.) 2 ноября 1919 г. подпоручику К.С. Мельнику пришлось давать показания. При этом, заметим, мотив получения им информации от людей, близких находившимся в заключении Их Величествам (т.е. собственно от семьи Боткиных), в них, в отличие от прошлых его признаний, уже отсутствует и не появляется уже более никогда. «Подпоручика Соловьева, – начинает свои показания К.С. Мельник, – я видел один раз в Тобольске на улице в сентябре месяце 1918 года, но о деятельности Соловьева я слышал от штаб-ротмистра Крымского конного полка Николая Яковлевича Седова […] …В Тюмени [он] принужден был прожить более четырех месяцев, где в это же время находился и Соловьев[7]. Только один раз Соловьев разрешил, перед самым увозом большевиками Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург, Седову поездку в Тобольск, но на одни сутки. На мой вопрос, почему Седов так слушался Соловьева, Седов мне сказал, что Соловьев рассказал ему о том, как он выдал двоих офицеров тюменскому “совдепу” за то, что эти офицеры без разрешения Соловьева ездили в Тобольск»ccxv. Допрошенная в тот же деть Т.Е. Мельник благоразумно промолчали, ограничившись заявлением, что, «кроме изложенного в показаниях ее мужа, добавить ничего не имеет»ccxvi. К этому «семейному делу» супруги Мельники сумели подключить и полковника В.С. Боткина, который, как утверждали свидетели, допрошенные по делу о цареубийстве, «прекрасно знает из нескольких источников о деятельности Соловьева»ccxvii. Такими «источниками», без всякого сомнения, служили полковнику рассказы племянника, племянницы и супруга последней. Брат Лейб-медика во время допроса его военным контролем 2 ноября 1919 г. подтвердил свое знакомство с Н.Я. Седовым, повторив все его байки о недопущении якобы Б.Н. Соловьевым офицеров в Тобольск и выдаче ослушавшихся офицеров большевикамccxviii. С.П. Мельгунов относил все эти «откровения» «дяди Викара» к числу «безпочвенных свидетельских показаний», на подобных которым, к сожалению, как на дрожжах возрастала «следовательская фантазия»ccxix. Что касается подпоручика К.С. Мельника, то его участие в этом деле не ограничивалось одной лишь дачей показаний. Обнаружив Соловьева во Владивостоке, он заявил жене о своем решении арестовать его: «Я уверен, что это он тогда провалил побег Царской Семьи; когда он женился на дочери Распутина и встал во главе большого монархического заговора, он притянул к себе всех верных Государю людей, как мотыльков на свет, для того, чтобы потом их нейтрализовать. Я должен доказать [sic!], что он агент ЧеКа…»ccxx (Как видим, методы этого контрразведчика по сути мало чем отличались от чекистских.) Участие подпоручика К.С. Мельника, наряду с поручиком Е.К. Логиновым, в аресте Б.Н. Соловьева во Владивостоке подтверждает в своей книге капитан П.П. Булыгинccxxi. «…Мельник, – вспоминала его супруга, – произвел обыск у зятя Распутина. Была найдена масса компрометирующих документов, и его посадили в тюрьму»ccxxii. Насчет документов – прямая ложь. Имейся они, Н.А. Соколов не преминул бы использовать это обстоятельство или хотя бы отразить это в материалах следствия и уж во всяком случае, в своей книге. Сам К.С. Мельник в этом деле был, к счастью, пятым колесом в телеге. Иначе, несомненно, дочери и зятю Царского Друга не поздоровилось бы. «В профиль, своим немного горбатым носом и зорким взглядом, он напоминал мне хищную птицу»ccxxiii, – так писала о своем супруге Т.Е. Мельник. Была она и свидетельницей его методов: «Его ледяного взгляда было достаточно, чтобы обвиняемые поняли серьезность допроса»ccxxiv. «Мне была известна эта маска безразличия, с которой он допрашивал красногвардейцев во время гражданской войны. Она производила на них жуткое впечатление»ccxxv. Не эти ли методы побудили занявших 31 января 1920 г. Владивосток красных упорно разыскивать совершенно эфемерного (с точки зрения звания) подпоручика, добиваясь его арестаccxxvi.
Матрена Григорьевна Соловьева
Однако в чем же состояла тайна, по выражению С.П. Мельгунова, «владивостокской фантасмагории»ccxxvii, в которую сам историк по каким-то причинам не пожелал «проникать»? – Отчасти мы уже ответили на этот вопрос в предыдущей главе. Ничего не скажешь, свои интересы эти люди ловко приписывали другим. Так, друг супругов Мельник, помощник следователя капитан П.П. Булыгин совершенно бездоказательно утверждал, что один из приездов Б.Н. Соловьева в Тобольск (после увоза оттуда Царских Детей) «был связан с некими драгоценностями, спрятанными или доверенными кому-то на хранение Царской Семьей»ccxxviii.
Б.Н. Соловьев, зять Г.Е. Распутина. Фото передано в музей «Наша эпоха» правнучкой Григория Ефимовича Лоранс Ио-Соловьевой
Б.Н. Соловьев был задержан во Владивостоке и допрошен военным контролем 9 декабря 1919 г.ccxxix Согласно М.К. Дитерихсу, «Соловьев был арестован и доставлен в Читинскую тюрьму (это было уже в феврале 1920 года)»ccxxx. «Соловьев, его жена и все документы, находившиеся при них, – уточнял П.П. Булыгин, – были отправлены под конвоем из Владивостока обратно в Читу в штаб казачьего атамана, где находился следователь Соколов»ccxxxi. М.Г. Соловьеву (Распутину) задержали 25 декабря в Чите, допрашивал ее лично Н.А. Соколовccxxxii. Преследование четы Соловьевых не остановило даже то обстоятельство, отмеченное еще 28 августа 1919 г. в специальном «Докладе об адъютанте Приморского отряда особого назначения подпоручике Соловьеве», что Царская Семья, будучи в заключении, находилась в переписке «с дочерьми Гр. Распутина, к которым отношение Государыни и Детей не изменилось, несмотря на все тяжкие испытания прошлого. Их отношение к Распутиным не менялось, и Государыня продолжала называть их Своими детьми, а они сохранили обращение не “Ваше Величество”, а “Мама”»ccxxxiii. Н.А. Соколов следующим образом изображает начало следственных действий по отношению зятя Г.Е. Распутина: «В декабре месяце 1919 года в г. Владивостоке был арестован военной властью некто Борис Николаевич Соловьев. Он возбудил подозрение своим поведением и близостью к социалистическим элементам, готовившим свержение власти адмирала Колчака. Соловьев подлежал суду как большевицкий агент. Но при расследовании выяснилась его подозрительная роль в отношении Царской Семьи, когда она была в Тобольске. Он был отправлен поэтому ко мне»ccxxxiv. Некоторые особенности биографии Бориса Николаевича (прежде всего, породнение его с Г.Е. Распутиным), отсутствие влиятельных знакомых, оторванность от Петербурга и Москвы, где жили те, кто его знал и мог свидетельствовать о нем – позволяли делать с ним и его беременной женой практически всё, что заблагорассудится. На него и вешали всех собак. «Соловьев, – писал помогавший следствию П.П. Булыгин, – работал по точным инструкциям, возможно на несколько разных хозяев одновременно и, вдобавок присваивал некоторые доверенные ему суммы, получал постоянное жалование и комиссионные»ccxxxv. Приписывая Б.Н. Соловьеву небывалые гипнотические способности, П.П. Булыгин на этом не останавливается, повествуя о не менее фантастическом его положении среди большевиков. Вот в каким выражениях пишет он о положении арестованного зятя Царского Друга: «Поручик Соловьев для соблюдения приличия [sic!] еще несколько дней провел [sic!] в тюрьме, затем вышел [sic!] на свободу и вернулся домой…»ccxxxvi Вот как всё просто, но с известным, как говорится, душком. Подобные приемы, присущие этому помощнику следователя, С.П. Мельгунов называл «совершенно удивительными»ccxxxvii. Для пользы дела П.П. Булыгин использовал даже ничтожную книжонку Арона Симановичаccxxxviii, не называя при этом источника своих знаний, что, по нашему мнению, свидетельствует о том, что ему хорошо был известен лживый ее характер. «Откуда Булыгин заимствовал весь этот действительный вздор? – задавался вопросом по поводу очередной инвективы Павла Петровича в адрес Б.Н. Соловьева историк и приходил к выводу: – Здесь сказалась только разыгравшаяся фантазия мемуариста-следователя…»ccxxxix К сожалению, оказался отравлен не один этот источник (писания П.П. Булыгина). В связи с этим С.П. Мельгунов ставил принципиально важные вопросы и, по мере возможностей, старался честно отвечать на них: «Кому мы должны верить – воспоминаниям корнета Маркова или следовательским изысканиям кап. Булыгина? Соколов не знал воспоминаний Маркова и судил о нем по характеристике допрошенных свидетелей – для него почти всегда “лжет” Марков. Слова Маркова вызывают у меня несравненно больше доверия…»ccxl Не выдерживают никакой критики также и обвинения Бориса Николаевича в связях с чекистами: «…Соловьевские связи с местной ЧК и пр. могли установиться только в марте [1918 г.]. Ограничение весьма существенное – вся предшествовавшая провокационная деятельность немецко-большевицкого агента Соловьева в Тобольске и Тюмени протекала, таким образом, при наличности сохранившихся административных органов старого правительства, демократических местных самоуправлений революционного времени и эсеро-меньшевицких в своем большинстве советов. (В Тобольске до появления уральских подпольщиков, как они сами признают, не было вообще коммунистической ячейки.) Никаких ЧК не существовало – следовательно, не могло быть и речи о расстрелах» мифических офицеровccxli. К сожалению, следствие, по верному замечанию С.П. Мельгунова, ни в то время, ни позднее «не сумело увязать противоречия, которые выпирают в изложении участников следствия»ccxlii. (Нам остается заметить, что к этим выводам историк пришел на основе изучения только опубликованного самими непосредственными участниками этого действа. Что бы он сказал теперь, когда напечатаны некоторые из подлинных документов? Что скажут наши потомки, которым окажется доступным дело в полном его объеме, остается только гадать.) В описываемое нами время в тесном дружеском кругу союзников по Антанте гораздо более злободневной была немецкая карта. Ее, собственно, и пытались разыгрывать. «Ход следствия, – утверждал П.П. Булыгин, – не оставлял никакого сомнения в том, что Соловьев – немецкий агент, что он только выполнял задания немецкого Генерального штаба как на Белой территории, так и в Тюмени, занятой большевиками. Работал он по четкому плану, исходящему из того же источника»ccxliii. «Офицер, женатый на дочери исторической личности современности, – телеграфировал генералу М.К. Дитерихсу следователь Н.А. Соколов, – арестован во Владивостоке и доставлен ко мне сюда. При нем были обнаружены документы, полностью подтверждающие наши подозрения о его связях с противником. Он содержится здесь в тюрьме, своей властью я заключил в тюрьму и его жену. Пожалуйста, предпримите необходимые меры для сопровождения в Верхне-Удинск меня с заключенными, обезпечьте вооруженной защитой или приезжайте сюда сами»ccxliv. Генерал М.К. Дитерихс в своей известной книге более объективен. Правда, сначала он идет по накатанной дорожке: «Отобранные при аресте у Соловьева бумаги остались при следствии. Из них выяснялись его связи с Петроградским [монархическим] центром и… с немцами». Но затем, всё же, вынужден был признать: «В чем именно выливались связи, мог выяснить только допрос, но Соловьев, освобожденный из тюрьмы, поспешил скрыться […] Вот почему окончательных выводов о роли и деятельности этой Петроградско-Берлинской организации сделать нельзя»ccxlv. Однако завершается всё снова непродуктивной германофобией: «Германия, Германия – вот клич, который проходит красной нитью по деятельности тайной монархической Петроградской организации»ccxlvi. Что касается призыва о помощи, содержавшегося в приведенной нами телеграмме генералу следователя Соколова, то он был вовсе не случаен. У четы Соловьевых неожиданно нашлись защитники: атаман Г.М. Семенов и его сожительница. Генерал М.К. Дитерихс называет последнюю «роковой» женщиной, утверждая даже, что «по-настоящему» фамилия ее была «Розенцвейг»ccxlvii. Н.А. Соколов, называя ее «содержанкой атамана Семенова», полагает, что та заступилась за супругов Соловьевых, лишь польстившись на предложенные ей драгоценностиccxlviii. Проведенное нами специальное исследование дальнейшей судьбы этой незаурядной благородной женщины, благодаря безкорыстной жертве которой были спасены от поругания мощи Алапаевских мучеников, показало полную несостоятельность всех этих лживых наветовccxlix. По категорическому требованию атамана Г.М. Семенова, М.Г. Соловьева была освобождена из-под стражи 28 декабря 1919 г., а ее супруг – 3 января 1920 г.ccl «Агенту ЧеКа, провалившему все попытки освободить Государя, – комментировала это освобождение, а по существу спасение от верной гибели, дочь Лейб-медика, – всё же удалось спасти свою жизнь…»ccli При этом у атамана Г.М. Семенова, также принимавшего деятельное участие в спасении мощей Алапаевских мучениковcclii, а впоследствии, уже после окончания гражданской войны, ведшего розыски причастных к цареубийству лицccliii, нашлись претензии и к самому Н.А. Соловьеву. Это очень интересная и, на наш взгляд, небезперспективная для будущих исследователей тема. От ареста атаманом, по словам П.П. Булыгина, следователя спас британский офицер для связи капитан Х.С. Уокер (H.S. Walker), который вывез Н.А. Соколова из Читы в Верхне-Удинск в своем личном вагонеccliv. (Этому, как называл его Булыгин, «нашему большому другу», он посвятил впоследствии два своих стихотворения, опубликованные в 1928 и 1936 гг.cclv) Позднее именно англичане содействовали перевозке материалов следствия. Лишь в самый последний момент инициативу перехватили французы в лице командующего всеми союзными войсками в Сибири генерала Жаненаcclvi. Вообще рассмотрение этой особой тесной связи генерала М.К. Дитерихса, Н.А. Соколова и П.П. Булыгина (прибавьте сюда еще и причастного к расследованию британского подданного журналиста Р. Вильтона и Боткиных) с английскими военными представителями в России (некоторые из них наверняка были разведчиками) также сулит немало открытий тем, кто возьмется ее исследовать. Приведем в связи с этим мнение немало повидавшей на своем веку 63-летней Герцогини Эдинбургской, Великой Герцогини Саксен-Кобург-Готской и Великой Княгини Марии Александровны (1853†1920), дочери Императора Александра II, сестры Императора Александра III и, соответственно, тетки Императора Николая II. «Я всегда знала, – писала она 17 октября 1917 г. своей дочери, Королеве Румынии Марии, – что в один прекрасный день Англия разрушит мою прекрасную Россию и сейчас это время пришло, но всё оказалось в десять раз тяжелее, чем я предвидела. Эта страшная революция, подготовленная англичанами ради достижения собственных целей. Пусть на них падет вечное проклятие за то, что они позорно позволили несчастным Русским Суверенам быть уничтоженными. Вчера и сегодня появились страшные сообщения, что Ники и Аликс перевезены в Сибирь. Всё это представляется нереальным в нашем цивилизованном мiре. Спокойно взирать на всё это и терпеть невозможно! Я принадлежу к Русской Семье, и сердцем и душой переживаю за свою несчастную родину. Не могу видеть ее разрушенной и разграбленной! Это невыносимо и я уповаю только на Бога, Он милостив и Он поможет»cclvii. Напомним, что автор письма с 1874 г. состояла в браке со вторым сыном Английской Королевы Виктории, так что неплохо знала свою новую родину изнутри. Что касается выехавших на Запад лиц, ведших в России расследование по цареубийству, то в Европе разыгрывать германскую карту было уже не принято. И тут как нельзя кстати пришелся большевицкий пазл придуманной следствием еще в России игры. В 1927 г. в одной из своих статей, опубликованных в рижской газете «Сегодня», П.П. Булыгин рассказывал об «офицерах, близких к придворным кругам», которые будто бы пытались спасти Царскую Семью. («Многочисленные офицеры, прибывавшие из центра с поручением от “русских людей”, занятых спасением Царской Семьи, – пришел к выводу на основании тщательно изученных им источников С.П. Мельгунов, – попросту миф…»cclviii) Реанимируя этот самый миф, П.П. Булыгин повторял старую, развалившуюся еще во время следствия версию: «Некоторым из них [офицеров] удавалось проникнуть в этот отдаленный город [Тобольск], другие же задерживались в Тюмени состоящим на службе у большевиков зятем Распутина, прапорщиком Смирновым, работавшим как провокатор чрезвычайки»cclix. (Это замена фамилии Соловьева на Смирнов весьма характерна: в то время автор лживой статейки еще опасался возможных судебных исков за клевету. И не напрасно. Правда, Борис Николаевич еще в июле 1926 г. скончался, однако его вдова, Матрена Григорьевна не только здравствовала, но и проявляла в то время по отношению к клеветникам активность: в 1928 г. она предъявила судебный иск Великому Князю Дмитрию Павловичу и князю Ф.Ф. Юсупову.) Широко известные воспоминания Т.Е. Мельник, опубликованные в 1921 г. в Белграде, были написаны не только исходя из личных впечатлений. В них чувствуется также знакомство с материалами следствия Н.А. Соколова. Впоследствии Татьяна Евгеньевна сама раскрыла источник своей информированности: «После взятия Екатеринбурга Белой армией, спустя неделю после расстрела, адмирал Колчак приказал провести расследование по факту обстоятельств смерти Царской Семьи. Судебный следователь Соколов, ответственный за это расследование, опубликовал свой отчёт в издательстве Payot, отредактировав его по данному случаю. […] Я была ознакомлена с этим отчётом осенью 1919 года, благодаря посредничеству его главного помощника капитана Павла Булыгина»cclx. (Последний, по свидетельству Татьяны Евгеньевны, был другом их семьиcclxi.) 30 сентября 1920 г. в Париже тот же капитан П.П. Булыгин передал Н.А. Соколову показания, представленные Т.Е. Мельник следствиюcclxii. «Эти показания, – говорится в протоколе осмотра от 15 января 1922 г., – по своему внешнему виду представляют собой брошюру, написанную на пишущей машинке. В самом конце ее имеется сделанная зелеными чернилами собственноручная надпись Татьяны Евгеньевны Боткиной, по мужу Мельник, следующего содержания: “Эти ‘Воспоминания’ даны мною капитану Павлу Петровичу Булыгину для передачи следователю по особо важным делам Н.А. Соколову, ведущему расследование об убийстве Царской Семьи”. Воспоминания в самом конце их имеют подпись, сделанную такими же чернилами, Боткиной: “Татьяна Евгеньевна Мельник (рожденная Боткина), Владивосток 12/25 июня 1920 года”. […] Показания озаглавлены Боткиной: “Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции”. Они пронумерованы по листам и имеют всего девяносто пять (95) страниц»cclxiii. За исключением проставленной даты и места написания этих мемуаров, судя по приведенным в протоколе обширным отрывкам из машинописи, они полностью совпадают с выпущенной под таким же названием в 1921 г. в Белграде в издательстве «Всеславянского книжного магазина М.И. Стефановича и Ко» книгой. В день получения рукописи Н.А. Соколов «ПОСТАНОВИЛ: записку Мельник признать вещественным по делу доказательством»cclxiv. Однако далеко не все были столь высокого мнения об этих мемуарах. Так, об отображении в них февральских событий 1917 г. в Царском Селе С.П. Мельгунов отзывался как о «по существу и хронологически очень неточных»cclxv. Гораздо резче об этом писали казаки и офицеры Собственного ЕИВ Конвоя: «Когда автором подобных произведений является лицо, принимавшее активное участие в “великой безкровной” – это понятно! – Что можно ожидать от последователей тех, кто в течении столетия расшатывал исторические устои Российской Империи и добился своей цели, пользуясь клеветою, как главным средством к подготовке государственного переворота? – Удивляться тому, что писали продолжают писать эти лица не приходится. Удивляет другое – мемуарные воспоминания лиц из “другого лагеря”! […] Имена этих авторов […] являются достаточным авторитетом, чтобы на основании их “свидетельств”, повторять созданную ими фантазию»cclxvi. По словам конвойцев, дочь Лейб-медика создала «фальшивую версию» событийcclxvii. В связи со сказанным вполне органичным выглядит широкое использование свидетельств Т.Е. Мельник в книге-самооправдании А.Ф. Керенского «Трагедия Династии Романовых». Гораздо сложнее понять доверие к ним следователя Н.А. Соколова. Вполне доверял показаниям Татьяны Евгеньевны даже генерал М.К. Дитерихсcclxviii, в чьих монархических убеждениях сомневаться не приходится. У Михаила Константиновича был лишь один (вполне объяснимый в условиях войны) изъян: его германофобия, не позволившая ему во многом разобраться. Германские козни (по большей части мнимые) заслонили от него гораздо более реальные и опасные, исходившие от англичан и американцев, тесно причастных сначала к убийству Царского Друга, затем к свержению Монархии в России и, наконец, к цареубийству.
Предприятие «Анастасия»
Первым покинул родину Глеб Евгеньевич Боткин. Он направился в Японию. По его словам, он «был информирован Японским военным командованием Владивостока» о том, что если он хочет отплыть в Японию, то должен поторопиться. «Моя сестра и Мельник не захотели отправиться в Японию в ожидании места на отправлявшемся в Сербию судне, на котором им обещали взять их с собой»cclxix. В ноябре 1920 г. в Японии Глеб Евгеньевич женился на Н.А. Мандражи, вдове драгунского офицера, в 1915 г. погибшего под Гродно. В Японии у них родился сын, которого, в честь погибшего деда, назвали Евгениемcclxx. Отец Надежды Алексеевны, А.В. Коншин (1858†?), управляющий Государственным банком (1910-1914) и Русским торгово-промышленным банком (1914-1917), был скандально известен своей беззастенчивой наживой за счет банковских операцийcclxxi. В течение года Г.Е. Боткин работал со своим тестем, пытаясь организовать бизнес в Йокогаме. Однако предприятие оказалось неудачным и Глеб вышел из бизнесаcclxxii, решив отправиться в США. «Я прибыл в Нью-Йорк, – писал он, – со своей женой, моей свояченицей Кирой Мандражи и маленьким Евгением в пятницу 13 октября 1922 года»cclxxiii. Что касается супругов Мельник, то они отплыли из Владивостока 7 июля 1920 г. на последнем пароходе. Зафрахтованное Югославской миссией судно «Гималаи», на котором в 1916 г. для спасения Франции перевозили русских солдат, следовало маршрутом: Гонконг – Сингапур – Коломбо – Аден. Вместе с Мельниками, также по подложным сербским документам, плыл их друг капитан П.П. Булыгин. Чета Мельников оставляла Россию вместе с недавно появившимся на свет во Владивостоке первенцем – дочерью Татьяной. Семья Соловьевых покидала русские пределы тоже с новорожденной дочерью. Это был также их первый ребенок, которого – вот совпадение! – тоже назвали Татьяной. Слава Богу, семье дочери Лейб-медика, несмотря на все ее старания, не удалось уничтожить семью дочери Царского Друга. Впереди тех и других ждал один и тот же горький хлеб сколь нежданной, столь и нежеланной чужбины, уравнявший, хотя бы внешне, тех и других. Да что же было делать… В августе, пассажиры «Гималаев» высадились в Дубровнике. Плавание длилось 45 днейcclxxiv. Обычно считается, что семья Мельников задержалась в Югославии недолго, чуть ли не сразу же отправившись во Францию. Однако известно, что К.С. Мельника, по требованию Н.А. Соколова, вторично допрашивали в Сербии 18-19 августа 1923 г.cclxxv «Еще в Югославии, – вспоминал впоследствии их сын, – когда родители были в лагере для эмигрантов, им последовало предложение отправиться под Гренобль. Там, в местечке Рив-сюр-Фюр, один французский промышленник создавал фабрику и решил ангажировать работать на ней русских. Поселили эмигрантов в заброшенном замке»cclxxvi. С согласия владельцев местной целлюлозно-бумажной фабрики, К.С. Мельник, по словам его жены, «пригласил во Францию большое количество беженцев. Их обеспечили работой, документами и видами на жительство. Таким образом, на фабрике появились гусары, артиллеристы и некоторые из рабочих. Русские на бумажной фабрике стали отличными работниками, и обладали большой влиятельной силой. Руководство фабрики высоко ценило их заслуги»cclxxvii. В недостроенном замке Оржер, по словам Татьяны Евгеньевны, «у колонистов была собственная общественная столовая, часовня, и парк, который я решила превратить в огород. Само здание было разделено на квартиры, для каждой семьи»cclxxviii. «Все эти белогвардейцы, – вспоминал сын Мельников, – не знали, что значит слово “забастовка”. Они были идеальными рабочими. […] Жили они военной колонией в замке этого капиталиста. Там была специальная комната, где хранились полковые знамена. А на спецовки денег не было, ходили работать в армейской форме, строем по улицамcclxxix. «С начала приезда во Францию, – писала Т.Е. Мельник, – Костя жил интересами русской колонии. Он ее организовал, и он был ее администратором. Все военные русские организации спонтанно реорганизовались в союз, ядром которого была сотня человек в возрасте, способном носить оружие. Это была основа будущей армии освобождения России. Старший из Романовых, Великий Князь Николай Николаевич, стоявший во главе Императорской Армии в войне 1914 года, […] стал командующим всех военных сил эмиграции. Координацию между группами он доверил барону Врангелю, последнему руководителю Белой Армии, покинувшей Россию. Так родился РОВС (Русский Обще-Воинский Союз), союз бывших бойцов русской Белой армии. Когда Врангель умер, на его место пришел генерал Кутепов, хорошо знавший храбрость и упорство человека, место которого он занял. Мой муж работал в прямом контакте с генералом Кутеповым»cclxxx. «Каждый вечер после работы поручик Мельник руководил военными занятиями: русские отряды готовились отправиться домой, чтобы освобождать Отечество от большевиков»cclxxxi. Прежде чем продолжить наше повествование о жизни Мельников под Греноблем, расскажем о дальнейшей судьбе их тобольского знакомого – Н.Я. Седова. Вначале Николай Яковлевич прошел обычный путь офицера-белогвардейца. В 1921 г. через Константинополь он выехал во Францию. Оттуда в Чехословакию. Став постоянным прихожанином православной церкви в Праге, он сблизился с епископом Сергием (Королевым, 1881†1952), викарным архиереем митрополита Евлогия (Георгиевского). «Владыка Сергий, – вспоминал юный очевидец, – любил торжественность, порядок, “славу” богослужения. Служил Владыка с глубокой верой и искренностью, с сознанием значительности совершаемого, настаивая на серьёзном отношении к пению, чтению и всему порядку церемониала. Точность движений причта была безукоризненна, сочетание красок облачений, стихарей, аналоев и паникадил считалось очень важным, и служба была “синхронизирована” до мельчайших подробностей. “Икоты”, к которой мы теперь, к сожалению, уже привыкли, не могло быть. Прислужников “муштровал” на кухне у Владыки Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны Крымскаго коннаго полка штабс-ротмистр Николай Яковлевич Седов, впоследствии архимандрит Серафим, тогда келейник владыки Сергия. Вместе [они] – Владыка своей любовью к церковной “славе” и Николай Яковлевич своей военной муштровкой – создали в Праге богослужения, с которыми по красоте мало кто мог сравниться в Зарубежье. “Не забывай, мальчик, что красота эта вся во славу Божию. Будешь красоту больше Бога любить, язычником станешь, – говорил Владыка. – Красота эта, это Духа Святого сияние. Красота эта выражает нашу веру, без веры – языческое наше богослужение. Вот так. А ‘хвостатый’-то тут как тут. Смотри, как хорошо, как красиво в церкви, какие мы все хорошие, важные, как это мы всё хорошо делаем, – вот и отвёл тебя, мальчик, ‘хвостатый’ от Бога, смотришь, и уж не Господу, а ‘хвостатому’ служишь. Вот он какой, ‘хвостатый’-то, Божией славой и той пользуется, чтобы от Бога отвратить, к себе привязать, власть свою показать. Вот что. А ты, мальчик, его, ‘хвостатого’, за хвост хватай и вырви его из твоего сердца с рогами и копытами”. “Креститься, Игорёк, можно только тогда, когда указано, – это Николай Яковлевич шестилетнему посошнику. – Начнёшь с ноги на ногу переминаться, креститься, кланяться, когда стоишь перед иконостасом, будешь внимание молящихся отвлекать. Тебя замечать будут, а не красоту службы. И повороты, чтобы были через внутреннее плечо, когда в паре, и через левое плечо, когда один. и чтобы земной поклон был одним движением – вниз и обратно, и не качайся, когда идёшь, полной ступнёй, небольшим шагом... и чтобы движения были чёткими, тогда молящимся мешать не будешь”. Во время богослужения Владыка преображался. Из невысокого, сутуловатого, немного сгорбившегося монаха, скромнейшего из скромных, Владыка становился стройным, высоким, властным Архиереем, с громким голосом, твёрдой, спокойной поступью. Стоя на кафедре посреди церкви, Владыка олицетворял церковный авторитет и церковную славу... Недаром злые языки говорили, что у нас в Праге не богослужение, а архиерееслужение. “Не нам, не нам, а имени Твоему”, – часто повторял Владыка»cclxxxii.
Архимандрит Серафим (Седов), бывший «Маленький Крымец», среди своей паствы
Состоя к тому времени в браке, Н.Я. Седов получил церковный развод, и тут же в Праге был пострижен епископом Сергием в монахи (8.2.1929) с именем Серафим. 10 февраля 1929 г. посвящен в сан иеродиакона. Из юрисдикции митрополита Евлогия в 1930-е гг. о. Серафим перешел под омофор Русской Православной Церкви Заграницей. Вступил в братию монастыря преподобного Иова Почаевского в Ладомирово. Около 1939 г. был назначен членом Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. В иеромонаха его рукоположили в Храме Гроба Господня. Он исполнял послушание ризничего Троицкого собора в Иерусалиме. Был возведен в сан архимандрита. После того как храм отошел к Московской Патриархии, вернулся в Европу. В 1949-1951 гг. о. Серафим помощник настоятеля подворья монастыря Преподобного Иова Почаевского во французском городе По. С 1951 г. настоятель русской церкви в Тегеране. С января 1961 г. член Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Священник Гефсиманского женского монастыря Св. Марии Магдалины в Иерусалиме (1961-1984), духовник Вифанской школы при этой обители. 23 декабря 1984 г. архимандрит Серафим почил в Иерусалиме, где его и погреблиcclxxxiii. Из Святого Града 1980-х снова перенесемся во Францию 1920-х. Один за другим у Мельников рождались дети: после Татьяны, появившейся на свет еще в России, были еще Евгений, Константин и Елена. Глава семейства Константин Семенович продолжал работать на фабрике простым рабочим, Татьяна Евгеньевна «давала уроки русского, немецкого и английского языков, чтобы дополнить скудный семейный бюджет»cclxxxiv. Но тут происходит событие, в корне изменившее всю дальнейшую жизнь не только семьи Мельников, но и остальных оставшихся после революционных катаклизмов в живых Боткиных. Увы, после всего, о чем мы расскажем далее, о многих из них можно будет сказать словами Апокалипсиса: «…Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Отк. 3, 1).
Самозванка в фас и профиль
У события этого есть название, даже имя, и не одно… Анна Андерсон (1896-1984), Анастасия Чайковская, в замужестве Манахан – одна из наиболее известных женщин, выдававших себя за чудесно спасшуюся Великую Княжну Анастасию Николаевну. Впервые о ней стало известно в связи с покушением на самоубийство, предпринятым ею 17 февраля 1920 г. в Берлине. «С этой попытки самоубийства, – заметила Великая Княгиня Ольга Александровна, – и началась легенда об Анастасии. Именно в эту ночь началась эта сага. Пожалуй, единственным достоверным фактом во всей этой истории и была попытка самоубийства»cclxxxv.
Ландвер-канал в Берлине – место несостоявшегося самоубийства Анны Андерсон
Мы не ставим перед собой цель осветить всю эту историю, в связи с которой существует огромная литература. Нас, прежде всего, будет интересовать роль во всем этом потомков и ближайших родственников Лейб-медика. Одной из главных фигур этого действа была Татьяна Евгеньевна Мельник, обладавшая богатым архивом по этой проблеме. «На основе собранных документов, – пишет один из публикаторов ее книги на эту тему на русском языке, – в последние годы своей жизни Татьяна Евгеньевна написала книгу “Anastasia retrouvee”[8]. Книга была написана на французском языке и издана в Париже издательством Bernard Grasset в 1985 году. “Anastasia retrouvee” это не просто сборник документов, а свидетельство очевидца и участника событий жизни Анастасии на протяжении семидесяти пяти лет. […] … Татьяна Евгеньевна выбрала для своего повествования форму романа, хотя книга носит документальный характер. Согласно архивным документам, в книге есть некоторые исторические неточности. Это касается хроники и имён некоторых участников событий от июля 1918 года до февраля 1920 года. Но в целом книга очень интересна и для любителей исторического жанра, и для профессиональных историков. В России это произведение Татьяны Боткиной ранее никогда не публиковалось. Появлением книги у нас мы обязаны трем замечательным женщинам. Это переводчики Ида Матвеевна Шепелева и Ольга Юрьевна Ольшванг, а также Екатерина Петровна Макарова, проживающая в пригороде Парижа. Её дед в июле 1918 года участвовал в освобождении Екатеринбурга и был свидетелем предварительного следствия по делу об убийстве Членов Царской Семьи и Их слуг. Узнав от Елены Дмитриевны Лейхтенбергской о том, что я занимаюсь историей княжны Анастасии, она любезно передала мне в 2008 году копии документов о княжне из архива ныне покойного мужа. В 2009 году, по моей просьбе, Екатерина Петровна разыскала у парижских букинистов книгу Татьяны Боткиной и прислала в Екатеринбург. Русский литературный перевод книги я назвал символически – “Возвращение Анастасии”»cclxxxvi.
Глеб Боткин. Начало 1930-х
Первая встреча Т.Е. Мельник с Анной Андерсон произошла 27 августа 1926 г. в баварских Альпах. «С самого первого дня нашей встречи, – вспоминала Татьяна Евгеньевна, – я поняла, что мадам Чайковская–Андерсон на самом деле Великая Княжна Анастасия, младшая дочь последнего Императора всея Руси. В этом вопросе я никогда не испытывала ни малейшего сомнения»cclxxxvii. Вскоре сестру поддержал брат. «…Самыми ярыми сторонниками “спасшейся княжны”, – отмечают современные исследователи, – стали Татьяна и Глеб Боткины. […] Противники Анны Андерсон, в свою очередь, объявляют Глеба Боткина хитрым и безпринципным человеком, исподволь руководившим психически больной женщиной, направлявшим, а то и прямо диктовавшим её “воспоминания” в надежде прибрать к рукам заграничное имущество Романовых»cclxxxviii.
Титульный лист книги Глеба Боткина «Женщина, которая восстала вновь» (1931)
«Лично я убеждена, – говорила встречавшаяся с самозванкой Великая Княгиня Ольга Александровна, – что всё это затеяли безпринципные люди, которые надеялись заполучить хотя бы долю сказочного несуществующего богатства Семьи Романовых»cclxxxix. На уточняющий вопрос сестра Царя-Мученика сказала, что, «вероятно, кто-то из тех, кто с самого начала был спонсором госпожи Андерсон, метил на значительное состояние Романовых, хранившееся в зарубежных банках, в частности, в Англии»ccxc. Сегодня это очевидное, подкрепленное многими неопровержимыми фактами мнение, пытаются отрицать, не утруждая себя при этом абсолютно никакими доказательствами, при помощи самых фантастических построений. Так, публикатор последней версии воспоминаний Т.Е. Мельник-Боткиной (О.Т. Ковалевская), хотя и называет самозванку «авантюристкой», фактам наперекор, старается обелить саму мемуаристку: «Но именно эта ошибка еще раз характеризует ее, как человека, безконечно любящего Царскую Семью. […] …Возникла Андерсон – и для Татьяны сверкнула надежда: “Всё-таки всех уничтожить не удалось. А вдруг и отец где-то живой!” Появился ничтожный шанс, миллионный. Как не поверить?! Она поверила и признала, потому что безгранично любила отца и Царскую Семью и верила в чудо. […] …Не признать так похожую на Анастасию Анну Андерсон Великой Княжной означало для Татьяны еще раз расстрелять Царскую Семью»ccxci. Упорство и изворотливость, достойные гораздо лучшего применения. Ведь факты настолько очевидны, что их не может отрицать даже сын Т.Е. Мельник: «Мама никогда нигде не работала. Оставалось рассчитывать только на филантропию: многие не отказывали в помощи дочери доктора Боткина, убиенного с Государем Императором. Мы существовали в совершенной, кромешной нищете. До двадцати двух лет я ни разу не познал ощущения сытости [...] И тут моя мама совершила жуткую, непростительную ошибку! Она признала лже-Анастасию, якобы выжившую после казни в Екатеринбурге и откуда ни возьмись появившуюся в конце двадцатых годов, и разругалась из-за этого не только со всеми Романовыми, но и практически со всей эмиграцией. Уже в семь лет я понимал, что это мошенничество. Но мать ухватилась за эту женщину, как за единственный лучик в нашем безпросветном бытии»ccxcii. «Она была настолько же хороша собой, насколько, как бы это сказать, неумна [...] Натура страстная, даже религиозно-фанатичная…»ccxciii, – так характеризовал тот же Константин свою мать. Практически то же самое писал о ней и П. Жильяр, правда, подчеркивая при этом тот непоправимый вред, который нанесла она делу выяснения истины: «Я достаточно хорошо знаю госпожу Боткину, чтобы не сомневаться в её искренности, но я также знаю её экзальтированный характер и думаю, что она была неосторожна в общении с госпожой Чайковской. Она старалась, искренне убеждённая, помочь “ослабленной памяти” больной… Между тем, через своего отца, она знала множество мелких деталей, касающихся Императорской Семьи»ccxciv. Не отрицая всех этих очевидных причин и резонов, заметим всё же, что и чрезмерно упрощать ситуацию также вряд ли разумно. Ознакомление с книгой Т.Е. Мельник о Лжеанастасии позволяет ответить нам на два, как мы полагаем, важных для нашей темы вопроса. Во-первых, кто из родственников Лейб-медика, еще будучи в России, был мотором акций, направленных против близких Г.Е. Распутину людей, очерняя, таким образом, имя самого Царского Друга? Кто был, так сказать, «певцом за сценой»? Иными словами, кто подкреплял уверенность Глеба Евгеньевича Боткина и рвение контрразведчика Константина Семеновича Мельника? И, наконец, второе и самое важное: в чьих интересах (вне зависимости от того, что они думали сами) действовали все эти люди, будучи уже за границей? Сами тексты, написанные Татьяной Евгеньевной, позволяют сделать важные выводы. Именно эта женщина имела влияние на окружающих и умело пользовалась им. По возращении из Германии, по ее словам, муж «Костя стал расспрашивать меня о поездке. При моем рассказе он посерьезнел, лицо стало почти неподвижным. […] – В глубине своей души ты уверена, что эта больная незнакомка и есть Великая Княжна Анастасия, – спросил он. – Да, я абсолютно уверена. – Тогда я тоже тебе верю. У тебя много недостатков, но ты всегда говоришь правду. Эта краткая похвала заставила меня покраснеть. Я восхищалась силой и умом моего мужа, и его уважение было мне дорого. […] – Я тебя поддержу, – пообещал Костя…»ccxcv Другим участником этой истории был брат Глеб. «Его вечным желанием, – писала о нем сестра, – было быть первым повсюду, самым известным, чтобы им все восхищались. Опасения анонимности привели его к созданию из себя тайного советника. Именно к нему приходили репортеры, чтобы получить сведения о русской эмиграции»ccxcvi. «15 апреля [1927 г.] пришла телеграмма из Соединенных Штатов, ответ на которую был уже оплачен. Любопытная и немного взволнованная, я развернула голубую бумагу. Текст был написан на английском: “Клянешься ли ты – точка – что госпожа Чайковская – тире – Анастасия – точка. Подпись Глеб”. Эта пылкость была в стиле моего брата. Глеб был самым младшим из нас, он поселился в Соединенных Штатах после того, как покинул Россию через Японию. Я его очень любила, но мои снисходительные чувства старшей сестры его раздражали. Мы не виделись со времен поражения армии Колчака. Причиной было скорее отсутствие желания с его стороны, чем недостаток денег. Я понимала Глеба. Поскольку он был младшим из четверых, его постоянно подавляли старшие Юрий, Дмитрий, я. […] Сейчас, когда семья распалась, он бежал от любых напоминаний о его бывшем “рабстве”. Я ему несколько раз писала об Анастасии, но получила только один короткий и презрительный ответ, наводящий на мысль, что я, должно быть, ошиблась, поскольку никогда не была очень умна. А сейчас ему мое мнение оказалось необходимым!»ccxcvii Итак, от «рабства» он бежал… Но это значит, что было и само рабство! В Тобольске сестра позволяла брату говорить. Но то были именно её мысли.
Замок Зееон, баварская резиденция Герцогов Лейхтенбергских, по приглашению которых в 1927 г. там жила Лжеанастасия
Из Америки во Францию Глеб прибыл в апреле 1927 года. В начале мая он приезжает в замок Зееон, где пребывала Лжеанастасия, и признаёт ее. «Неделя в замке Зееон сделала Глеба на всю жизнь борцом за права Анастасии. Другого такого защитника у нее никогда не было»ccxcviii, – пишет автор обширного исследования П. Курт. Это бросающаяся многим в глаза роль в деле Анны Андерсон Глеба Боткина была удобна тем, кто в действительности стоял за всей этой авантюрой и умело руководил из-за кулис марионетками, специально хорошо освещенными огнями театральной рампы. Трудно поверить, что это несомненное обстоятельство не понимает профессиональный разведчик К.К. Мельник (сын Татьяны Евгеньевны), когда заявляет: «На самом же деле продюсером лже-Анастасии был мой дядя Глеб. Он раскручивал эту польскую крестьянку, приехавшую в Америку из Германии, как голливудскую звезду. Глеб Боткин вообще был человеком небрезгливым и талантливым – рисовал комиксы, писал книги – плюс прирожденным авантюристом: если для Татьяны Боткиной Императорское прошлое являлось формой невроза, для Глеба – лишь расчетливой игройccxcix. Но в одном Константин Константинович, несомненно, прав: продюсер имелся. Однако им был отнюдь не Глеб, а его дядя – Сергей Дмитриевич Боткин (1869†1945), двоюродный брат Лейб-медика Е.С. Боткина и дипломата П.С. Боткина, о котором речь впереди. Именно его Глеб называет «главным защитником мадам Чайковской»ccc. Сергей Дмитриевич родился в Москве в семье потомственного почетного гражданина Д.П. Боткина. После окончания юридического факультета Московского университета (1892) был причислен к Азиатскому департаменту Министерства иностранных дел. Второй секретарь миссии в Штутгарте (1897). В 1900-1909 гг. занимал такую же должность в Берне и Вене. Затем был первым секретарем посольства в Константинополе. Действительный статский советник. Камергер. В 1911-1914 гг. первый секретарь посольства в Берлине. В июле 1914 г. получил назначение на должность министра-резидента в Дармштадте, однако из-за начала войны отозван. В Министерстве иностранных дел возглавлял отдел по вопросам военнопленных (с 8.12.1915). В 1919-1920 гг., будучи делегатом Российского общества Красного Креста в Берлине, по поручению адмирала А.В. Колчака и генерала А.И. Деникина, представлял в Германии интересы России. С.Д. Боткин являлся председателем Русского Комитета Красного Креста (до 1936 г.), берлинского Свято-Князе-Владимiрского братства (с 1924 г.), а также Императорского Палестинского общества. Состоял в браке с Ниной Евгеньевной Бюцовой (1875†1965), дочерью русского дипломата. После июля 1934 г. перебрался в Париж, где и скончался. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. С осени 1919 г. и вплоть до 1936 г. С.Д. Боткин возглавлял Делегацию по делам русских беженцев в Берлине, фактически представляя перед властями всю русскую эмиграцию в Германии. «Русская делегация», де факто признанная Германским правительством, обладала правом выдавать паспорта, удостоверения личности и другие документы. Впервые С.Д. Боткин проявил интерес к Анне Андерсон в январе 1925 г. Исследователи отмечают, что он «вошел в жизнь Анастасии в критический момент»ccci. По свидетельству племянницы, Сергей Дмитриевич «использовал возможности своей организации, чтобы составить её досье. Собранные в её пользу доказательства показались ему настолько важными, что он обязал своего помощника, Василия Львовича фон дер Остен-Сакена Теттенборна, заняться этим делом, и принял решение поместить больную в санаторий Стиллхауз. Архивы Боткина, дубликат которых имеется у меня, с 1937 года хранятся в Стаффордском Университете, в разделе “Hoover Institution on War, Revolution and Peace”»cccii. Помянутый барон Василий Львович фон дер Остен-Сакен-Тетенберг (ок. 1872-1949)[9], личный секретарь С.Д. Боткина, разделявший сначала, по свидетельству людей, его знавших, «отрицательное мнение» о самозванке, «стал ее горячим партизаном»ccciii. 21 июня 1926 г. барон поместил Анну Андерсон в санаторий Стиллхауз в Оберсдорфе в баварских Альпах. Пребывание ее там было оплачено Датским Королевством. Сделано это было по поручению Принца Вальдемара (1858-1939), младшего брата вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны, который, в этом случае, несомненно, вел какую-то свою игру. Скорее всего, как почти все его предки и ближайшие родственники, он принадлежал к вольным каменщикам. В свое время, напомним, Принц воспринял весть об отречении Императора Николая II «с облегчением». По свидетельству американского агента Мариуса Эгана, этот член Датского королевского дома не скрывал своих симпатий к деятельности либералов в Россииccciv. Гораздо ближе ему были биржевые спекуляции, занятия которыми его, в конце концов, разорилиcccv. Наблюдение за Андерсон в Германии, по поручению Принца Вальдемара, осуществлял полномочный представитель Дании в Берлине Херлуф Цале, известный как «ревностный сторонник самозванки»cccvi. Однако неожиданно эта инициатива получила решительный отпор со стороны представителей русской монархической эмиграции.
«Осенью 1926 года, - пишет автор специального современного исследования о Лжеанастасии, - дочь доктора Боткина, до недавнего времени звезда русской эмиграции, женщина, которую сам следователь Соколов называл особенно надежной свидетельницей, внезапно оказалась отверженной. "Русская монархическая партия дала мне понять, что, если я не перестану защищать Анастасию, меня исключат из ее рядов". Было достаточно плохо, что Татьяна признала "эту женщину", но зачем говорить об этом постоянно? [...] Татьяна всё время слышала о заговоре некой "могущественной секретной организации", имевшем целью возвести Анастасию на Престол, чтобы через ее сына закрепить власть большевиков в России»cccvii. (Даже в изложении свободном от страстей того времени эта инициатива выглядит следующим образом: «Не исключено, что самозванка была орудием в руках советской разведки,
Анна Андерсон старавшейся вносить раздор в монархическое движение»cccviii.) В пристрастном же преломлении самой виновницы всей этой истории (Т.Е. Мельник) это выглядело так: «…Вдруг появился омерзительный всплеск антисемитизма. Ее стали упрекать в том, что ею манипулируют евреи и франк-масоны. Международная еврейская община якобы замышляет заговор, чтобы провозгласить Анастасию императрицей всея Руси и, подменив ее сына на израильтянина, претворить в жизнь вечную мечту своей расы, а именно посадить еврея на царский трон!»cccix Тем не менее, масонский след в деле о Лжеанастасии, о котором так много толковала русская монархическая эмиграции, находит себе подтверждение в целом ряде фактов. Официально принятым основанием для вынужденного переезда С.Д. Боткина из Берлина в Париж в середине 1930-х гг. являются будто бы несправедливые обвинения его во франкофильстве, адресованные русскими эмигрантами-монархистами Германским властям. Причина, однако, как нам кажется, была в другом. Согласно документам архива одного из координаторов убийства Г.Е. Распутина, известного масона В.А. Маклакова, возглавлявшего в Париже аналогичный берлинскому центр эмиграции, а также другим данным, С.Д. Боткин был членом масонской ложиcccx. Сопоставим это со сведениями другого известного масона П.А. Бурышкина, писавшего, что в числе ближайших помощников С.Д. Боткина в Берлине был дипломат А.П. Веретенников, один из старейших русских масонов, посвященный еще в Петербурге в ложе Великого Князя Александра Михайловича «Карма», «регулированный» затем в Копенгагене в датской ложе «Фридрих к коронованной надежде». Под прикрытием офиса Боткина «в Берлине бр[ат] Веретенников был одним из учредителей русской ложи “Великий Свет Севера” и первое время держал в ней молоток»cccxi. Более чем вероятна принадлежность к масонству и другого ближайшего сотрудника С.Д. Боткина – Василия Львовича фон дер Остен-Сакен-Тетенберга, непосредственно занимавшегося самозванкой. Хотя сведений о его личной принадлежности к вольным каменщикам пока не удалось найти, всё же, заметим, что вероятность этого весьма высока: род этого прибалтийского барона принадлежал к одной из традиционных масонских фамилий. Начиная с 1930-х гг., в Германии масонство, как известно, было под запретом. И тут С.Д. Боткину не помог даже подписанный им в 1933 г. от имени 29 русских эмигрантских организаций в Германии адрес рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру, «достойному и смелому руководителю нарождающейся национальной Германии», в котором, в частности, высказывались такие пожелания: «…Пусть Ваш приход изменит ход исторических событий в Европе, пусть под Вашим руководством в Германии совершится это моральное обновление. Мы желаем того же нашему собственному народу»cccxii. И пожелания эти, похоже, начали сбываться. Как известно, «национал-социалисты вели с масонами безпощадную борьбу вплоть до физического уничтожения, и после окончания второй мiровой войны выяснилось, что из 80 000 их уцелело только 5 000. По поручению СС-гауптамта главным ликвидатором масонской организации был А. Эйхман»cccxiii, выкраденный, как известно, в 1960 г. еврейской разведкой, а затем казненный. Чувствуя как земля стала тлеть у него под ногами, С.Д. Боткин в 1934 г. поспешно выехал сначала на один из курортов в Югославии, а оттуда в Париж. В 1936 г., когда он вдруг захотел вернуться в Берлин, германские власти не только категорически отказали ему в выдаче визы, но известили его о «высылке» из Германии.
С встречей Т.Е. Мельник с Анной Андерсон С.Д. Боткин связывал большие надежды. Инструктируя племянницу, он особо просил ее «соблюдать осторожность»cccxiv. «Он принадлежал к той школе дипломатов, – характеризовал С.Д. Боткина его племянник Глеб, – кто никогда не “связывает” себя. Слова “да” и “нет” отсутствовали в его словаре. Всё, что он говорил по любому поводу, было “может быть”»cccxv.
Той первой исторической встрече в августе 1926 г. в баварском санатории предшествовало другое событие, имевшее, пусть и косвенное, но всё же реальное касательство к Татьяне Евгеньевне. «В 1920 г., – писал друг семьи Мельников П.П. Булыгин в одной из своих статей опубликованных в 1928 г. в Риге, – я догнал Соколова в Париже и весной 1921 г. выехал по его приказанию в Берлин, где продолжал работать по его указанию. Там же впервые я встретился с “Незнакомкой” [Анной Андерсон], о которой по приказанию Соколова я
Брат Лейб-медика, дипломат С.Д. Боткин - масонский куратор самозванки
произвел самостоятельное дознание»cccxvi. В своей книге, изданной уже много позже, в 1935 г., в специальной главе («Самозванцы»), посвященной Лжеанастасии, которую он посещал лично вместе с барономВ.Л. фон дер Остен-Сакен Теттенборном, ближайшим сотрудником С.Д. Боткина (дяди Т.Е. Мельник), Павел Петрович и словом не помянул о причастности своих хороших знакомых к этой афере, которой он столь шумно возмущалсяcccxvii. (Нелишним будет заметить, что П.П. Булыгин посвятил в 1921 г. помянутому барону, тесно связанному со спектаклем под названием «Лжеанастасия», а также его супруге два своих стихотворения.cccxviii) Более того, капитан П.П. Булыгин, попытался в своей книге 1935 г. объявить причастным к появлению Лжеанастасии Б.Н. Соловьева (благо «козел отпущения» к тому времени благополучно покоился на одном из парижских кладбищ и возразить не мог). Описывая последние дни пребывания четы Соловьевых в России, Булыгин утверждал: «В тот период Соловьев телеграфировал своим друзьям-монархистам во Владивосток: “Пожалуйста, зарезервируйте на пароходе каюту для детей”. Какие дети? Все знали, что у четы Соловьевых не было детей в Сибири. Начали распространяться слухи, что распутинцы спасли Царских Детей и переправляют их в Токио. В то же время в Москве пошли слухи, что одна из Великих Княжон сбежала в Японию. Если это воспринимать вместе с фактом действительного скорого появления претендентки на права Дома Романовых, как было распространено повсюду, картина становится достаточно ясной. Соловьев взаимодействовал с Москвой в распространении слухов, подготовляя почву для “Великой Княжны Анастасии”»cccxix. Приведенный нами отрывок свидетельствует, с одной стороны, о незнании, а, быть может, и о нежелании знать элементарные факты, о том, например, что у Соловьевых, еще в России в 1920 г. родилась дочь Татьяна. А с другой стороны, о том, что слепота эта была не случайна – она служила определенным целям. Эти свои фантазии П.П. Булыгин впервые опубликовал еще летом 1928 г. в популярной среди русских эмигрантов рижской газете «Сегодня»cccxx. Так что с ними вполне мог быть знаком Г.Е. Боткин, включивший их расширенный и еще более мерзкий по своей сути парафраз в свои мемуары 1931 г.: «Во Владивостоке один из предприимчивых господ по имени Соловьев, женившийся на дочери Распутина Матрене, организовал постоянный бизнес на вывозе спасенных Великих Княжон. Он периодически информировал местных миллионеров о том, что он спас Великую Княжну собственными усилиями, но не имеет средств отправить ее за границу. Добродушные коммерсанты давали ему деньги, и за это удостаивались Соловьевым позволения увидеть спасенную “Великую Княжну”, отбывающую на пароходе. Роль Великой Княжны играла одна из местных куртизанок, которая встречала своих благодетелей на палубе какого-либо отплывающего парохода, позволяла им грациозно поцеловать ее руку, и перед последним звуком свистка возвращалась на пристань по сходням»cccxxi. Лихо закручено, но, как мы понимаем, в этом, как и в сочинениях его дружка П.П. Булыгина, нет и слова правды. Некоторые, однако, верили… После августовской встречи 1926 г. Т.Е. Мельник с Анной Андерсон наступило время активных действий. «Можете представить себе, – писала супруга датского посла в Германии Лиллан Цале, – какое впечатление произвело на нас то, что г-жа Мельник узнала Великую Княжну»cccxxii. «Теперь, – подыграл дядюшка С.Д. Боткин, – когда г-же Мельник официально заявила, что узнала в больной Великую Княжну Анастасию, я не понимаю, каким образом Семья [имелись в виду Члены Дома Романовых. – С.Ф.] и monsieur Жильяр могут продолжать отрицать наличие сходства. И я убежден, что всё пойдет теперь по-другому»cccxxiii. Т.Е. Мельник вспоминала: «Я получила новости из Берлина от своего дяди Сергея Боткина. Он слышал много откликов на мою поездку в Париж и сообщил, что мне удалось заинтересовать случаем Анастасии большое количество людей […] Особенно большое впечатление на меня произвело известие о том, что занятая мною позиция в защиту Анастасии и серия моих парижских визитов, изменили ситуацию»cccxxiv. Для придания веса свидетельствам дочери Лейб-медика через средства массовой информации стала вбрасываться мифическая версия о какой-то якобы особой близости ее с Царскими Детьми. Даже сын Т.Е. Мельник вынужден был, в конце концов, признать: «Эта дружба была в значительной степени придумана моей матерью. Ей так хотелось...»cccxxv Между тем, С.Д. Боткину удалось заинтересовать этим делом Великого Князя Андрея Владимiровича. По словам Глеба Боткина, он «сильно поддерживал» дядюcccxxvi. Затем к нему присоединились его брат Великий Князь Борис Владимiрович и племянник Великий Князь Дмитрий Павлович, участник убийства Г.Е. Распутинаcccxxvii. (Брат двух первых, Великий Князь Кирилл Владимiрович, был среди противников самозванки.) Заполучить таких трех высокопоставленных сторонников было большим успехом дипломата. Таким образом, в среду Дома Романовых был внесен, пусть и незначительный, но все-таки реальный раскол. В октябре 1926 г. Великий Князь Андрей Владимiрович приступил к своему собственному расследованию. Другой дядя Татьяны и Глеба – П.С. Боткин, как и кукловод всей этой истории С.Д. Боткин, также был дипломатом. Петр Сергеевич Боткин (1865-1933) был одновременно сыном Лейб-медика Императора Александра II С.П. Боткина и братом Лейб-медика Императора Николая II Е.С. Боткина. Дипломатическая карьера его началась с поста второго секретаря русской миссии в Вашингтоне. Затем он последовательно занимал должности секретаря дипломатического агентства в Софии, первого секретаря посольства в Лиссабоне, потом в Лондоне. В 1907 г. П.С. Боткин министр-резидент в Марокко. С 1912 г. – посланник и полномочный министр в Лиссабоне. В эмиграции Петр Сергеевич жил в Швейцарии и Франции. Был одним из учредителей Общества Друзей Русского музея в Париже (1930), почетным членом Общества памяти Императора Николая II. Скончался в Вевей (Швейцария). Похоронен на местном кладбище. В отличие от С.Д. Боткина, Петр Сергеевич пытался предостеречь племянницу и племянника от опрометчивых шагов. «Среди врагов Анастасии, – вспоминала она, – был и Пьер Боткин, наш дядя. […] Он узнал, что я ждала ребенка, и заявлял повсюду, что мои показания были “обыкновенными галлюцинациями беременной женщины”. […] Он специально приехал навестить меня в Рив, где он брезгливо взглянул на замок, спрашивая меня, как я могу здесь жить. Потом он отошел, чтобы поговорить со мной. – Моя племянница, ты сделаешь то, что я тебе посоветую, – приказал он. – Перестань вести себя как сумасшедшая и разоблачи самозванство госпожи Чайковской. Я попыталась убедить его. – Но ты должен мне поверить, это она. Я ее узнала. У меня нет ни малейшего сомнения. Дядя Пьер жестом отмахнулся от этого возражения. – Ты ничего не понимаешь в политике. […] Дядя Пьер уехал в гневе, ударяя своей тростью по кустам в парке. – Женщинам действительно нельзя доверять, – цедил он сквозь зубы. – Чуть больше гормонов или их недостаток, и они ведут себя как неразумные дуры!»cccxxviii. «Дядя Петр, – читаем в мемуарах Г.Е. Боткина, – […] информировал меня, что случай мадам Чайковской был в действительности конспирацией, сконструированной масонами, у которых дядя Сергей был одним из главных лидеров. Целью конспирации, заявлял он, было провозглашение мадам Чайковской Русской Императрицей, а ее пропавшего сына Наследником. После чего злобные масоны убили бы мадам Чайковскую, а ее сына, замененного молодым евреем, таким образом возвели бы на Русский Трон, что было долголетней мечтой масонов!»cccxxix Следует знать, что авторитет П.С. Боткина в профессиональных дипломатических кругах, как и среди монархистов, был весьма высок. Известный в свое время русский юрист-международник и дипломат барон М.А. Таубе утверждал, что Петр Сергеевич рассматривался как возможная кандидатура на пост министра иностранных дел (взамен известного своим либерализмом и англофильством С.Д. Сазонова). П.С. Боткин, по мнению его коллеги, был «одним из самых даровитых наших дипломатов», «спокойным, уравновешенным человеком, известным Государю с очень положительной стороны»cccxxx. 2-4 апреля 1921 г. в Париже следователь Н.А. Соколов осматривал переводы на русский язык писем, которыми этот русский дипломат, начиная с июля 1917 г., в течение года бомбардировал официальный Париж, взывая к совести тех, в чьих силах было реально спасти Царскую Семьюcccxxxi. Увы, усилия Петра Сергеевича не увенчались успехом. Один из русских дипломатов передавал ответ известного французского государственного деятеля, премьер-министра Жоржа Клемансо на просьбу помочь погибающей в большевизме своей союзнице России: «А, Россия? Мне на нее…!»cccxxxii Впоследствии П.С. Боткин написал и издал свои мемуары, повествующие о постыдном поведении всех этих людей, именовавших себя «союзниками»cccxxxiii.
Великая Княгиня Ольга Александровна со своей Племянницей и Крестницей, Великой Княжной Анастасией Николаевной
Но ни руководители, ни участники всей этой авантюры с Анной Андерсон не прислушивались ни к чьим авторитетным мнениям. Более того, они имели наглость пренебрегать заявлениями тех, степень авторитета которых не только безусловно превышала таковой Боткиных всех вместе взятых, но вообще не подлежала никакому сомнению. Среди них, например, была Великая Княгиня Ольга Александровна, которой, по ее словам, «было проще, чем кому бы то ни было, опознать свою горячо любимую Племянницу и Крестницу Анастасию, младшую Дочь Императора Николая II»cccxxxiv. Вот как передавала сестра Царя-Мученика свое впечатление от встречи с мнимой Анастасией: «Та духовная связь, которая существовала между милой моей Анастасией и мной, была настолько прочна, что ни время, ни любое, самое страшное испытание, не смогли бы нарушить ее. Не знаю, как можно охарактеризовать это чувство, но знаю определено, что его не было и следа. Я уезжала из Дании, питая хотя бы искру надежды. Берлин же я покинула, утратив всякую надежду»cccxxxv. Категорически отрицал какое-либо тождество Великой Княжны с самозванкой Пьер Жильяр, в течение 13 лет состоявший наставником Царских Детей и уже в силу одного этого обстоятельства чуть ли не каждый день имевший возможность видеть Их и разговаривать с Ними. Однако вовлеченные в эту постыдную историю с Лжеанастасией дети Лейб-медика, вопреки распространяемым впоследствии не без их участия легендам видевшие Царских Детей всего несколько раз за всю свою жизнь, будучи безсильными противостоять таким свидетелям, оболгали их. Ранее мы уже приводили образчики клеветы на швейцарца, но этим, увы, не исчерпывались запасы отравы.
Пьер Жильяр с Августейшими Ученицами – Великими Княжнами Ольгой и Татьяной Николаевнами в Ливадии
«Я хорошо знала Жильяра, – утверждала Татьяна Евгеньевна. – Это был швейцарский посредственный преподаватель, полный противоречий. Он всегда разрывался между своим очарованием аристократической Россией и своей мелкобуржуазный ненавистью к величественному благородству Императора. Его угодливость Царской Семье смешивалась с завистью. Для него эти Воспитанники были не людьми, а живыми символами системы, которая возвышалась над ним. Обращал ли он когда-нибудь на Них внимание, изучал ли Их характер, их поведение? Интересовался ли он когда-нибудь Их глубокой натурой? Я в этом сомневаюсь. Когда он мне давал уроки французского языка в Тобольске, я была поражена, какую дистанцию он сохранял между собой и нами. Иногда у меня было впечатление, что я нахожусь перед автоматом, созданным для преподавания, а не перед человеком из плоти и крови. Меня всегда шокировало, что к чувствам заключенных он проявлял полное безразличие. Никогда, несмотря на вопросы, которые мы ему задавали, он не соглашался говорить о своей жизни, о своих взглядах на происходящее. “Я здесь, чтобы вас обучать французскому, – говорил он, – а не болтать”»cccxxxvi. Приведем образчик взаимодействия Татьяны Евгеньевны по тому же поводу со своим мужем: «Вечером я рассказала Косте о подозрениях, связанных с Жильяром. – Это меня не удивляет, – сказал он мне. – Этот человек всегда казался мне ненадежным. Он вполне способен нарушить и данное слово и присягу. Впрочем… – Что? – Когда я служил в контрразведке армии Колчака, я имел с ним дело. Мы искали украшения Императрицы, которые Царица смогла доверить монахиням монастыря. Когда мы оказались на месте, у монахинь уже ничего не было. Они утверждали, что к ним приходил Жильяр с доверенностью, и всё забрал. Кто солгал, я не знаю? Я ничего не смог доказать. В то время мне столько рассказывали. Как бы то ни было, драгоценности исчезли. Что касается Жильяра, то он тогда уже покинул Россию. Непорядочный Жильяр? Возможно. Но у нас нет никаких доказательств, чтобы его разоблачить. Может быть, в этом кроется причина его поведения? […] Возможно, что дело обстоит именно так, но это нельзя проверить. Я не знаю, что думать об этом объяснении. Оно слишком правдоподобное…»cccxxxvii Ничего не скажешь: знаменательные проговоры, выдающие семейный интерес к Царским «камушкам» и «золотишку» еще со времен сибирской эпопеи. На этом пути к заветной цели уже ничто не могло остановить их совместную старательскую деятельность. Они уже неслись во весь опор, закусив удила. 7 февраля 1928 г. прибывшую в Нью-Йорк Анну Андерсон встретил Глеб Боткин. Знатоки вопроса считают, что «именно он “сыграл одну из ключевых ролей” в т.н. “процессе Анны Андерсон против Романовых”. […] В 1928 году в США была организована акционерная компания Гранданор (что должно было значить “Grand Duchess Anastasia of Russia” – то есть “Российская великая княжна Анастасия”. Руководил ею специально нанятый Глебом Боткиным адвокат Эдвард Фэллоуз. […] На счета компании поступали пожертвования от организаций и частных лиц, пожелавших принять участие в дележе будущего состояния, в случае успеха им было обещано 10 % Царского золота, что должно было составить 500 % чистой прибыли на каждый вклад»cccxxxviii. 13 октября 1928 г. в датском замке Видёр скончалась вдовствующая Императрица Мария Феодоровна. Чин погребения был совершен 19 октября, но еще до этого, перед гробом последней Коронованной Императрицы Российской Империи, двенадцать Членов Дома Романовых в Копенгагене выступили с декларацией, в которой объявили, что женщина, выдающая себя за «Великую Княжну Анастасию», – самозванка. (Примечательно, что Великий Князь Николай Николаевич отказался подписать это письмоcccxxxix. Одно из близко стоявших к нему лиц сообщило Глебу Боткину, что «Великий Князь считает проблему серьезной; по его убеждению, признанием мадам Чайковской Анастасией он может вызвать большое раздражение Великого Князя Кирилла, иначе он мог бы легко решиться признать ее»cccxl.) 18 октября, т.е. опять-таки перед еще не погребенным прахом Императрицы, Глеб Боткин опубликовал свое известное письмо, перепечатанное 29 октября солидной американской газетой «New York Post». Острием своей сколь дерзкой, столь же и хамской атаки он из 12 подписантов декларации выбрал лишь одно лицо – дочь только что почившей вдовствующей Государыни – Великую Княгиню Ксению Александровну: «Ваше Императорское Высочество! Не прошло и суток после смерти Вашей Матери, как Вы поспешили сделать еще один шаг в осуществлении своего заговора с целью лишить законных прав Вашу племянницу. Отвратительное впечатление производит то, что даже у смертного одра Матери Вас более всего заботило такое желание. Чудовищно, что у Вас не хватило даже простого приличия, чтобы выждать хотя бы несколько дней, прежде чем начать эту недостойную борьбу. То, что лично Вы убеждены в подлинности личности Великой Княжны Анастасии Николаевны, очевидно уже из того, что в ходе борьбы с ней Вы не сделали ни одного правдивого заявления, не упомянули ни одного факта, прибегая к гнусной клевете и самой нелепой лжи. Перед тем злом, которое Ваше Императорское Высочество совершает, бледнеет даже ужасной убийство Императора, Его Семьи и моего отца большевиками. Легче понять преступление, совершаемое бандой обезумевших пьяных дикарей, чем спокойное, систематическое, безконечное преследование члена вашей Собственной Семьи, великой княжны Анастасии Николаевны, чья вина только в том, что, будучи единственной законной наследницей покойного Императора, она стала поперек дороги своим жадным, безпринципным родственникам»cccxli. Начали со швейцарца-учителя, а закончили Августейшими Особами. Такова была логика развития золотоискательской деятельности Боткиных – важной (но, как мы знаем, не единственной!) цели предприятия «Анастасия». Русский финансовый агент в США С.А. Угет характеризовал это письмо, как «гнусное». «Мерзость его поступка, – сообщал он в письме от 7 декабря 1928 г. на имя председателя Совещания русских послов в Париже М.Н. Гирса, – только усиливается тем обстоятельством, что, по моем возвращении из Европы, он был у меня, и я привел ему исчерпывающие данные, доказывающие, что никакого, сколько-нибудь значительного, имущества за границей у покойного Государя не было и не могло быть»cccxlii. Напрасно впоследствии Глеб Боткин пытался неуклюже оправдываться: «Если бы Великая Княгиня Ксения подала на меня в суд за клевету, Вашингтон разрешил бы Анастасии [т.е. Анне Андерсон. – С.Ф.] остаться в Америке на время судопроизводства. Если бы Она не подала на меня в суд, Вашингтон принял бы это за признание Ею правоты моего заявления»cccxliii. Низость «Глебушария» не нуждается, на наш взгляд, ни в каких дополнительных доказательствах. Не могла цель, которую преследовал этот заигравшийся мальчишка, быть столь эфемерной (продление пребывания в США самозванки): слишком высоки были ставки той игры, и в материальном, и в политическом, и в духовном смысле. Но, как говорят французы, что сделано, то сделано. «Всё пропало, – писал Великий Князь Андрей Владимiрович сестре “героя”. – Неужели он не понимает, что он сделал? Он полностью всё погубил»cccxliv. Татьяна Евгеньевна заметила, что столь ценный для их общего дела Высочайший сторонник после открыто заявленного Глебом просто уже не мог закрывать глаза на то, что «процесс всё больше приобретает черты низкопробной борьбы за Царское золото… Это глубоко уязвило его, Великий Князь решительно не желал, чтобы его вмешивали во что-либо подобное…»cccxlv (Стоит уточнить, что Великий Князь Андрей Владимiрович и его супруга, бывшая балерина Матильда Кшесинская, «до конца жизни утверждали, что она [Анна Андерсон] царевна Анастасия»cccxlvi, но ни в каких публичных акциях в ее поддержку не выступали.) В жизни самой Татьяны Евгеньевны в это время также произошли большие изменения, о которых писала она сама: «Мой муж и я, мы решили развестись. После рождения нашего сына мы отдалились друг от друга. Я напрасно пыталась какое-то время не придавать этому значение. Мое положение в замке Оржер становилось невыносимым. […] Я решила поселиться в Ницце, рядом с моей тетей Раей[10] (в сентябре 1929 года). Мои дети поехали со мной. Очень щедрый, как обычно, Великий Князь Андрей определил моих двух дочерей в русский пансион, который он курировал со своей сестрой. Он обезпечивал финансирование обучения моих девочек. Тетя Рая взяла на себя мою квартирную плату. Я снимала небольшую комнату прислуги. У меня было очень непрочное финансовое положение. Мой доход складывался из скудной пенсии, которую мне посылал Костя, и заработка за уроки, которые я давала»cccxlvii. «Моя мать, – объяснил причину расставания своих родителей сын Константин, – осталась вся в прошлом. Отец боролся за выживание, а она только скорбела о погибшем Императоре и Его Семье. […] …В местечке Рив-сюр-Фюр […] образовалась русская колония, где я и родился и где очень скоро главным стал мой отец – сильный, здоровый крестьянин. А мать все молилась и страдала... Продолжаться долго этот очевидный духовный мезальянс не мог. Отец ушел к вдовой казачке Марии Петровне, бывшей пулеметчице на тачанке, а мать забрала детей – Таню, Женю и меня, которому исполнилось два года[11], – и подалась в Ниццу. Там вокруг большой русской церкви кучковались наши многочисленные эмигранты-аристократы. И она почувствовала себя в родной средеcccxlviii. «В Ницце, – рассказывала Т.Е. Мельник, – я особенно ценила космополитизм жителей. Здесь можно было найти англо-саксонскую и немецкую прессу, и я всегда просматривала заголовки»cccxlix. Ниццу Татьяна Евгеньевна покинула лишь в 1951 г., поселившись в Париже у младшей дочери Елены, у которой к тому времени было уже трое детейcccl.
Глеб Боткин – младший сын Лейб-медика, основатель и «первосвященник церкви Афродиты»
Что касается Глеба Боткина, то он, несмотря на понесенное им в 1928 г., по собственной, разумеется, вине, моральное поражение, всё же сумел собраться с силами и инициировать судебную тяжбу. Как пишут исследователи, «ввиду того, что европейские банки либо не подтверждали наличия вклада, либо категорически отказывались иметь дело с Анной Андерсон, в 1938 году в Берлине от её имени был начат процесс, который должен был официально подтвердить её тождество с Великой Княжной Анастасией и её право единолично распоряжаться Царским имуществом»cccli. Однако главный игрок (Великий Князь Андрей Владимiрович), как мы уже писали, вышел из игры, наотрез отказавшись участвовать в процессе в каком бы то ни было качестве. Судебное действо да и сами контакты с Анной Андерсон вскоре прервала война. Однако почти сразу же после ее окончания проект был реанимирован. «Глеб, – писала сестра, – уже тысячу раз объяснял свой план. Он был связан дружбой с богатым американцем, Джеком Мэнаханом, профессором истории, который соглашался оплатить расходы на путешествие и приютить Анастасию в Шарлоттсвилле»ccclii. Учитывая закулисных организаторов всей этой аферы, о чем мы уже писали, вовсе неудивительно то участие, которое принял в судьбе «Великой Княжны» один из сокрушителей Русской Монархии П.Н. Милюков, в принадлежности которого к масонству, несмотря на отсутствие прямых о том свидетельств (в то время как существуют немало косвенных), сегодня мало кто сомневается. Но вот что странно: сама Т.Е. Мельник пишет об этом, как о само собой разумеющемся (ее это нисколько не удивляет!): «14 июля 1968 года, благодаря помощи Милюкова, который добился для неё визы и посадил в самолёт, великая княжна прибыла в Шарлоттсвилль. Там её встретил Глеб. С длинной бородой и в одеждах жреца Афродиты он выглядел очень импозантно. Его доброжелатели говорили, что он похож на православного митрополита. Глеб познакомил Анастасию со своим богатым другом Джоном Мэнаханом, который оплатил её поездку»cccliii. Визит этот был насыщен большим количеством разнообразных событий. Как видно, покровители Анны Андерсон спешили.
Проходят знаковые встречи. Одна из них – с польским разведчиком-перебежчиком и сотрудником западных спецслужб Михалом Голеневским (1922-1993), выдававшим себя за «чудом спасшегося Цесаревича Алексея»cccliv. «Михал Голеневский по очереди встречался с двумя претендентками на “роль” Великой Княжны Анастасии Николаевны, также спасшейся от расстрела – Евгенией Смит и Анной Андерсон, и в обеих по очереди узнавал свою пропавшую “сестру”. Впрочем, в первом случае “узнавание”, организованное еженедельником “Life”, закончилось скандалом – после приветствий и родственных поцелуев перед камерой Евгения и Михал, оказавшись порознь, немедля объявили друг друга обманщиками. Во втором случае “родственная встреча” прошла достаточно гладко, и двое самозванцев мирно разошлись и забыли друг о друге»ccclv.
«Чудесно спасшийся царевич» – польский агент-перевертыш и цэрэушник Михал Голеневский
13 августа 1968 г., во вторник к Анне Андерсон в Шарлоттсвилль (Charlottesville) приехала М.Г. Распутина. Эта встреча стала возможной, между прочим, в силу тех известных многим эмигрантам обстоятельств, что самозванка всегда отзывалась о Г.Е. Распутине в положительном смысле. Еще перед войной, жалуясь на русских монархистов, она возмущалась: «Как могут они, сидя в своих уютных гостиных, распространять гнусную ложь о ее Матери и Распутине? “Он святой, – заявляла Анастасия, когда кто-либо критиковал Распутина в ее присутствии. – Он был преданным другом. Он говорил моей Матери о заговорах против нас и защищал нас. Я думаю, он был над единственный друг… А теперь эмигранты говорят чудовищные вещи”»ccclvi.
Титульный лист первого тома автобиографии Лжеанастасии-2 – Евгении Смит с ее автографом. Собрание музея «Наша эпоха»
Вот как Т.Е. Мельник в мемуарах передавала свои впечатления об одном из подобных разговоров русских эмигрантов в присутствии Анны Андерсен в середине 1920-х гг. в Германии: «К одиннадцати часам вечера головы разгорячились и начались разговоры о политике, Монархии и революции. Кое-кто начал выступать с обвинениями. – Во всем виноват этот развратник Распутин! Это он втянул в свои грязные дела Императрицу Александру! Он подчинил Ее себе! […] Анастасию начала трясти нервная дрожь, лицо свела судорога. Пошатываясь, великая княжна поднялась. – Отец Григорий святой! – закричала она. – Как вы осмелились такое говорить! А моя мама никогда, слышите Вы, никогда… Голос ее задрожал. Она растолкала группу людей, окружавших ее, и убежала в свою комнату, хлопнув дверями»ccclvii. Это был весьма смелый шаг. На чью поддержку она тем самым могла рассчитывать, непонятно. Нельзя же, в самом деле, предположить, что это делалось в расчете на уши дочери Григория Ефимовича…
Историческая встреча Анны Андерсон (в центре) с М.Г. Распутиной (справа) и ее компаньонкой, журналисткой Патрисией Бархэм. Шарлоттсвилль, 13 августа 1968 г.
В 1968 году это, правда, пригодилось. Утверждают, что дочь Царского Друга приехала «без приглашения в сопровождении своей компаньонки и фактического автора своих мемуаров Пэт Бархэм»ccclviii. Однако, учитывая личность помянутой компаньонки, кино- и театрального обозревателя из Лос-Анджелеса, хорошо понимавшей толк в выгоде и умевшей ее извлекать, вряд ли этот визит носил спонтанный характер. «При всей своей преданности Глеб Боткин возмутился. “Имя Распутина повредит делу. Где она была все эти годы?” На самом деле Мария несколько раз писала Анастасии в Шварцвальд – “я надеюсь, дорогая, вы помните Марию Распутину”, – сообщала, что о многом может ей рассказать, но только “с глазу на глаз”»ccclix. Что касается Глеба Боткина, то он быстро сумел взять себя в руки. Освещавшему встречу местному журналисту он заявил, что Мария и «Анастасия» когда-то «играли вместе». Для малообразованного американца эти слова представлялись «надежным источником»ccclx. (Свой невысокий интеллектуальный уровень американцы признают и сами. По словам известного философа и экономиста из США Джеймса Бёрнхема, «провинциальность американского мышления выражается в полном непонимании других народов и других культур. Многим американцам свойственно деревенское презрение к идеям, обычаям, истории, соединенное с гордостью за всякую ерунду, связанную с материальным прогрессом»ccclxi.)
«Анна и Мария». Фото для прессы
Через некоторое время после того, как собеседницы уединились для приватного разговора, они позвали всех, включая газетчиков. При этом «Мария заявила, что Анна Андерсон была реальная Анастасия»ccclxii. Это заявление произвело сенсацию в газетах всего мiра. Оно было соответствующим образом закреплено журналистами. В одном из августовских номеров журнала «Тайм» появился снимок с претенциозной подписью «Анна и Мария». Однако «признания» М.Г. Распутиной имели своеобразный оттенок: «Да, в ней что-то есть, в ней есть благородство, в жестах, в голосе. Я думаю, она – Анастасия… Прошло столько лет. Мы все меняемся – она меня не узнает, я ее не узнаю. Но я думаю, что это она». Интерпретатором слов дочери Г.Е. Распутина перед журналистами выступила Патриция Бархэм. Мария, по ее словам, «более уверена в идентичности, чем она готова сказать им»ccclxiii. Еще до истечения туристической визы, по которой она прибыла в США, 23 декабря 1968 г. Анна Андерсон вышла замуж за своего многолетнего почитателя экс-профессора Виргинского университета Джона Ф. Мэнахана (1919-1990), который был на 19 лет моложе своей суженой. Глеб Боткин являлся свидетелем на этом бракосочетании. – Что бы подумал Император Николай, увидев Своего зятя? – спросил Джек русского друга. – Я думаю, – отвечал, не моргнув глазом, Глеб, – Он был бы благодаренccclxiv. – Это был ужасный шок, – отреагировала, узнав об этом событии, Матрена Распутина, разорвав после этого со своей невольной знакомой всякие отношенияccclxv. Разумеется, после такого заявления М.Г. Распутина, как и ее давно ушедший из жизни отец, в глазах сторонников самозванки тут же превратилась во врага. Джек Мэнахан, вполне в духе своего друга Глеба Боткина, заявил, «Распутин в доме – это плохая примета». Расстройство отношений он объяснил тем обстоятельством, что Мария якобы «хотела, чтобы Анастасия поехала в Голливуд делать кино», после чего Андерсон «приказала ей убираться»ccclxvi. Если такое предложение и имело место, то, скорее всего, исходило не от М.Г. Распутиной, а от ее «соавтора» Пэт Бархэм, тесно связанной и киноиндустрией. (Между прочим, история с кино имело свое курьезное продолжение: в 1997 г. появился мультфильм «Анастасия», в котором «главным преследователем спасшейся Великой Княжны выступает демонический Распутин, который сумел выбраться из могилы и преследует свою жертву в Париже, где та безуспешно пытается скрыться»ccclxvii.) В декабрь 1969 г. отошел в мiр иной Глеб Боткин. Инициированный им судебный процесс «Анна Андерсон против Романовых», между тем, шел своим чередом вплоть до 1977 г., т.е в течение почти что 49 лет (!), став «одним из самых длинных в XX веке. Результат процесса оказался патовым: суд счёл недостаточными имеющиеся доказательства её родства с Романовыми, хотя и оппонентам не удалось доказать, что Андерсон в действительности не является Анастасией»ccclxviii .
Могила Т.Е. Мельник-Боткиной на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Публикатор книги мемуаров Т.Е. Мельник-Боткиной О.Т. Ковалевская пытается нас убедить: «…Авантюристку Андерсон разоблачили, но Татьяна Евгеньевна не успела узнать об обмане»ccclxix. Однако, позвольте: этот обман ближайшими Царскими Родственниками и людьми из окружения Их Величеств был установлен еще в 1920-х годах. Но, допустим, для Ольги Тимофеевны и издательства «Царское дело» это не указ. Пусть. Но ведь международный судебный процесс, продолжавшийся почти полвека, завершился в 1977 г. Книга Т.Е. Мельник, напомним, была написана три года спустя, в 1980-м. Ее автор скончалась в 1986-м. Татьяна Евгеньевна «не успела узнать об обмане», сама – вместе с супругом, братом и дядей – инициировав его и посильно участвуя в нем!
«Молодожены» Мэнахан: профессор со своей «Анастасией»
Что касается супругов Мэнахан, то они прожили остаток своей жизни в университетском городке. У хозяйки, рассказывают, была странная предрасположенность к жизни в запустении и грязи. В начале 1978 г. власти городка неоднократно вызывали их в суд, требуя убрать дом и двор. «Мы не пользовались пылесосом шесть лет, – заявил с достоинством истинно свободного американца Джон, – а сейчас уже слишком поздно…» «У них были раздельные спальни в классически элегантном доме на одной из тихих улиц Шарлотсвилла, лишь в нескольких кварталах от университета и знаменитой библиотеки Томаса Джефферсона. Она звала его – неизвестно почему – Ганс, он же величал ее Анастасией. Каждый день они выезжали на машине на его огромную ферму в окрестностях города и частенько обедали в Фармингтонском загородном клубе. […] Мэнахан в разговорах утверждал, что его супруга – потомок Чингисхана, а также Испанских королей. […] В ноябре 1983 года миссис Мэнахан в очередной раз поместили в психиатрическую больницу (на протяжении своей жизни она часто жила в подобных заведениях). Супруг ее оттуда выкрал. Полиция нескольких штатов Восточного побережья США была задействована в их поиске и задержании»ccclxx.
Ротонда Виргинского университета Шарлоттсвилль, спроектированная Томасом Джефферсоном. Шарлоттсвилль
12 февраля 1984 г. госпожа Мэнахан скончалась. Тело ее было кремировано, а прах предан земле на кладбище немецкого замка Зееон, где она когда-то некоторое время жила. Оказавшийся преданным мужем, профессор Джон Мэнахан, в течение многих лет терпеливо снося все чудачества своей супруги, скончался 22 марта 1990 года.
Надгробье над кремированным прахом госпожи Мэнахан близ замка Зееон в Германии
Сын контрразведчика и лжесвидетельницы
Остается рассказать о всё еще продолжающей зеленеть отрасли семьи Мельников. «…Мой сын, Константин Мельник, носящий имя своего отца […] контролировал выпуск этой книги»ccclxxi, – так завершает свои мемуары 1980 г. Т.Е. Мельник. В примечании к этим словам составитель вышедшей в издательстве «Царское дело» книги О.Т. Ковалевская пишет: «Константин Константинович Мельник контролировал выпуск книги “С Царем и за Царя” […], вышедшей в России в 2008 году в Москве в издательстве “Русский хронограф”. […] Константин Константинович Мельник контролировал и данное издание, которое спустя 30 лет после его выпуска во Франции, выходит впервые в России на русском языке – талантливый и уникальный труд его матери Татьяны Евгеньевны Мельник-Боткиной». Что же это за такой загадочный «контролер», о котором, несомненно, с ведома редакций православных издательств, пишут с таким пиететом? Прежде чем начать о нем рассказ, сразу же оговоримся: все сведения о нем мы черпаем из официальной биографической статьи из интернет-энциклопедии Википедия, а также из его многочисленных интервью русским журналистам, как эмигрантских, так собственно и из внутрироссийских средств массовой информации. Константин Константинович Мельник, или как его еще называют «Константин-младший», появился на свет 24 октября 1927 г. в местечке Рив-сюр-Фюр, где, как мы помним, в это время проживали его родители. В каком-то смысле К.К. Мельник продолжил дело отца. Речь, разумеется, идет не о бумажном производстве. В биографических справках, безстрастных по форме и одновременно весьма далеких от действительного положения вещей, его называют «французским политологом и писателем». Люди более информированные, а потому и более вменяемые, говорят о нем как об «одной из наиболее влиятельных во Франции фигур в первые годы Пятой республики», «одном из основателей нынешней системы безопасности». «Он знал все секреты, держал в руках все ключи, пользовался абсолютным доверием»ccclxxii. «Когда рядовой француз слышит имя Константина Мельника, он говорит себе: разведка! Это имя в истории прочно связано с войной в Алжире и эпохой президента де Голля, когда Константин Мельник руководил французскими спецслужбами»ccclxxiii. «К мнению Мельника, – говорится в предисловии к русскому изданию его книги о современной разведке, – на Западе прислушиваются, причем, по обе стороны океана… В России о нем почти ничего не известно, его знают только в профессиональной среде спецслужб»ccclxxiv.
Константин Константинович Мельник
На вопрос корреспондента выходящей в Париже «Русской мысли», легко ли русскому человеку было жить во Франции», последовал довольно пространный ответ, в котором Константин Константинович поведал, между прочим, и о своих детских годах: «Если остаешься только русским, не интересуешься французскими делами – это легко. Даже замечательно. Я жил в русской среде до двадцати лет. Мы жили в русской колонии в Ницце, по-французски я вообще не говорил до семи лет, ходил в русский детский сад. Потом меня послали во французскую школу, ходил еще раз в неделю в русскую приходскую школу. Туда приходили бывшие преподаватели из России, преподавали историю, географию, русскую литературу. Потом были русские молодежные организации, “Витязи”. По воскресеньям мы ходили в форме и носили русский флаг. Была даже военная подготовка. Бывшие офицеры нам объясняли, как стрелять из винтовки и как рубить шашкой. […] В 1943 г. в Ницце стало совсем нечего есть, и нас, мальчишек, послали работать в деревню. Там жили казаки, они работали поденщиками у фермеров. Жили совершенно по-русски, ни одного француза там не было. Немцев, кстати, тоже не было. Этакая была казачья станица, Тихий Дон в департаменте Тарн-и-Гаронн. У меня было впечатление, что Франция – замечательная страна, где все позволено. Французы допускали, что русские живут своей собственной жизнью, ходят в церковь, а их дети пропускают школу в православные праздники. Но все это было не так просто. Когда началась война с немцами, детям в школе раздали противогазы. Мне не дали, потому что я был иностранец – значит, мог спокойно умирать. Потом пришли немцы, попросили у французов списки людей для отправки на работу в Германию. Французы сразу же дали им списки русских. Мне было шестнадцать лет, меня не взяли. Но я понял, что к нам, русским, французы относятся как к чужим. […] Отношение эмигрантов к Франции стало видно во время войны, когда пришли немцы. Здесь эмиграция раскололась. Часть пошла сражаться за Францию. Борис Вильде, уроженец Петербурга, создал одну из первых организаций Сопротивления. Мой дальний родственник Чехов-Боткин сражался в Сопротивлении и погиб в 1944 году. Мичман французского флота Александр Васильев, мой друг и однокашник, освобождал город Тулон в августе 44-го, потом дослужился до адмирала. В правительстве де Голля в Лондоне тоже были русские, например генерал Румянцев. Прочие офицеры не могли выговорить его имя, называли его – “Рум”. […] С другой стороны, многие русские офицеры пошли служить в немецкую армию. Об этом мало известно, но это нельзя забывать. […] Некоторые офицеры попали на работу в гестапо. Кто-то стал эсэсовцем, воевал на русском фронте. Эти парни приезжали потом в Ниццу, приходили в нашу церковь в немецкой форме. Казалось, что все это должно очень плохо закончиться после войны: нашу церковь сожгут, их семьи поубивают. Я даже спросил тогда у отца: “А красное Сопротивление не зарежет белых офицеров?” Ничего не произошло. […] Наверно, все, кто попал на русский фронт, погибли. Обычно они пытались перейти на сторону партизан, а партизаны их убивали. Выпуск 43-го года Версальского русского лицея целиком погиб в России. А выпуск 44-го вместе с коммунистами Булони освобождал Париж от немцев. Один мой товарищ, ему было лет двадцать, пошел в немецкую армию. Ему повезло, потому что немцы ему не доверяли и на русский фронт не послали. Он командовал частью Русской освободительной армии, которая воевала против американцев где-то на Рейне. В один прекрасный день они убили своих немецких офицеров и перешли на американскую сторону. Так мой товарищ из лейтенанта немецкой армии стал лейтенантом американской. Потом, правда, французская военная полиция его нашла. Суда не было, но его послали в Иностранный легион, где он благополучно закончил войну»ccclxxv. «После войны Костя и его друг, князь Михаил Щербатов, – говорится в одной из биографических статей, – поступили в Ницце на службу переводчиками в американскую армию. Два года Мельник носил американскую форму. Первая зарплата ушла на оплату всевозможных пошлин, необходимых для получения французского гражданства: до этого у Константина был так называемый нансеновский паспорт, который выдавался апатридам. Дабы поднакопить денег, он по совету знакомого француза стал подторговывать углем, который тайком возил с американской базы. Деньги нужны были, чтобы отправиться в Париж на учебу»ccclxxvi. «Обретя степень бакалавра, – вспоминал К.К. Мельник, – я как лучший ученик школы получил от французского правительства стипендию для обучения в Сьянс По, парижском Институте политических наук. Деньги же на поездку в Париж я заработал, устроившись переводчиком в американскую армию, стоявшую после войны на Лазурном Берегу. Подторговывал в отелях Ниццы углем, вывезенным с военной базы. Впрочем, я был молод и растратил в столице эти мои накопления очень быстро. Меня спасли отцы-иезуиты»ccclxxvii. Итак, поступив в институт, К.К. Мельнику нечем было платить за жилье в столице. Тогда-то ему и посоветовали поехать в Медон – парижское предместье, в котором, начиная с 1920-х гг., обосновалась одна из значительных русских колоний, насчитывавшая до двух тысяч человек. Там же располагался и т.н. «Центр Святого Георгия», более известный под другим названием: «русская школа отцов-иезуитов». «Центр размещался в старинном поместье с парком, к главному особняку примыкали часовня и библиотека с читальным залом. Сами католики, обитавшие здесь, называли его местом встречи Запада с Россией. Кто на кого в результате этой встречи оказал большее воздействие – еще вопрос. Сами отцы-иезуиты охотно признавали, что русские дети, которые здесь учились в течение нескольких десятилетий, необычайно повлияли на своих педагогов […] …В русской колонии к католикам относились с большим подозрением и […] даже советовали детям обходить стороной их соборы […] …Танцам иезуитских питомцев учила мадам Полякова – мать Марины Влади. Сама будущая кинодива впервые вышла на сцену именно здесь, в Медоне, в Центре Святого Георгия»ccclxxviii. Отзывы К.К. Мельника об этой школе не содержат и малейшего следа хоть какой-то настороженности или неприятия: «Там было избранное общество – бывала Марина Цветаева, приезжал известный до революции политик и адвокат Василий Маклаков»ccclxxix, известный, между прочим, масон высокого посвящения. «…Центр Святого Георгия – невероятное заведение, где все было по-русски. В этой общине я и прописался в качестве квартиранта. Среди иезуитов собрались сливки эмигрантского общества. Приезжал ватиканский посол в Париже, будущий Папа Иоанн XXIII – и начиналось обсуждение самых разных, не обязательно религиозных вопросов. Интереснейшей фигурой был князь Сергей Оболенский, до шестнадцати лет воспитывавшийся в Ясной Поляне, – его мать доводилась племянницей Льву Толстому. Когда Ватикан учредил организацию “Руссикум” по изучению Советского Союза, отец-иезуит Сергей Оболенский, которого мы за глаза звали Батя, сделался в этой структуре важной фигурой. А после того как я получил диплом Сьянс По, иезуиты пригласили меня работать вместе с ними по изучению Советского Союза»ccclxxx. Следует уточнить этот восторженный отзыв. Что касается, например, посла Ватикана (будущего папы), то это был человек, по словам самого К.К. Мельника, «считавший, что католическая церковь должна сотрудничать и дружить с православной»ccclxxxi. Как сообщают в его биографиях, именно здесь в Медоне Константин Константинович «сделал первые шаги на стезе советологии под руководством отца Сергея Оболенского – племянника Льва Толстого, чья молодость прошла в Ясной Поляне. Там же он дебютировал и в качестве “агента”. Под началом кардинала Тиссерана и полковника спецслужб Арну он выполнял тайные миссии – перевозил в Италию деньги и документы, предназначавшиеся для Ватикана»ccclxxxii. Но мы забежали несколько вперед… 1949 год. Учеба в институте была завершена. Одновременно круто изменилась и вся жизнь самого юноши. «Я ходил в элитарный французский университет и продолжал жить в русской среде. И французы это тоже допускали. Такая русская жизнь продолжалась до двадцати двух лет, пока мне все это не надоело. Надоело безконечно жить без денег и есть каждый день одну и ту же картошку с колбасой у нищих иезуитов. Я закончил Школу первым в выпуске 1949 г., получил работу в Сенате, женился на француженке[12] и решил уйти из русской среды, начать французскую карьеру. И надо сказать, что весьма в этом преуспел. Я стал секретарем радикал-социалистической фракции в Сенате. Потом Шарль Брюн, председатель этой фракции, стал министром сначала почты, затем внутренних дел, и я пошел с ним. Потом меня взяли в Генеральный штаб. Я начал изучать Советский Союз и заодно коммунизм, стал читать каждый день советские газеты. Купил даже советскую энциклопедиюccclxxxiii. Именно «в Сенате Константин получил первые уроки большой национальной политики, усвоив ее некоторые основополагающие принципы: “У француза сердце – слева, а кошелек – справа”. И еще: “Не надо пинать ногами лежащего противника, ибо вчерашний враг завтра может стать союзником”»ccclxxxiv. Однако эта новая работа не означала разрыв К.К. Мельника с иезуитами. Благодаря Шарлю Брюну, по его словам, он «познакомился с Мишелем Дебре, Раймоном Ароном, Франсуа Миттераном... День мой строился так: с утра я строчил аналитические заметки на советские темы для отцов-иезуитов, а после двенадцати бежал в Люксембургский дворец, где занимался, так сказать, чистой политикой»ccclxxxv. Другому интервьюеру К.К. Мельник рассказывал: «У иезуитов была такая группа по изучению России, три человека со мной вместе, что-то вроде “русского отдела ватиканской разведки”. И они нам платили какие-то деньги за эту работу. У иезуитов в этот период были большие неприятности в странах Восточной Европы, и они хотели понять, что такое Советский Союз, какая связь между ним и Россией, кто такие Сталин и Ленин... Этим занимался кардинал Тиссеран, очень умный человек, кстати, бывший французский военный разведчик в Первую мiровую войну. Они боролись против коммунизации Церкви и вообще всех католиков в Восточной Европе. Организовали настоящее подполье, что-то вроде религиозного Сопротивления. И они начали эту работу очень рано, в 1949 году. В том, что случилось впоследствии в Польше, есть, наверное, и их заслуга. Они, конечно, думали, что если религиозное движение в странах Восточной Европы сохранится, то однажды это может привести к свержению советского строя в этих странах. С этими ватиканскими разведчиками я начал жить по-французски, но продолжал изучать Советский Союз»ccclxxxvi. О дальнейшей своей карьере К.К. Мельник рассказывал неоднократно, всякий раз сообщая дополнительные детали. «C 1952 года работал в Министерстве внутренних дел Франции. Был призван в армию, служил в Генеральном штабе национальной обороны Франции у маршала Жуэна»ccclxxxvii. «Два года я “занимался коммунизмом”: спецслужбы доставляли мне такую массу интереснейшей информации о деятельности коммунистов и об их связях с Москвой! И тут меня призвали в армию. Во французском генштабе опять же пригодились познания в советологии»ccclxxxviii. «…Меня взяли, потому что никто из французов не хотел заниматься этой работой. То же самое было и в Генштабе. Когда маршал Жюэн взял меня, чтобы изучать стратегию советской армии в перспективе третьей мiровой войны, никто не хотел идти работать в этот отдел, потому что все знали, что русские могут дойти до Парижа за 48 часов и тогда весь состав этого отдела повесят. Сегодня заниматься Советским Союзом, а потом Россией стало престижно, а главное, неопасно. Поэтому во Франции почти нет советологов или русистов русского происхождения. Это французы, изучившие русский в университете, прочитавшие Толстого и Достоевского, объясняют теперь всем, что такое Россия»ccclxxxix. Тогда же имела место первая попытка внедрения К.К. Мельника на родину его предков: «Изучение первого в мiре социалистического государства Мельник продолжил под руководством полковника Эскарпи. Когда заместитель Эскарпи капитан Мишо был направлен резидентом в Москву, он пригласил с собой Мельника. Однако того не пустили на том основании, что Константин был «слишком русским»cccxc.
О другом новом своем знакомом, с которым его свел сенатор Шарль Брюн, Константин Константинович рассказывал так: «…Я встретил Раймона Арона, замечательного человека, философа, который очень сильно повлиял на всю мою жизнь. Арон интересовался причинами появления новой империи в России. Он сказал мне, что было бы хорошо, если бы я продолжил мою работу в университете. Обычно, когда человек заканчивает Школу политических наук среди первых в своем выпуске, его приглашают в университет читать лекции. Но меня не взяли, так как я был русским и мой подход к проблемам не соответствовал тому, что в этот момент считалось правильным. Французы изучали историю Советского Союза, но не России. Для них Россия началась в 1917 году. Они изучали советскую экономическую организацию и считали ее совершенно замечательной. А мы в это время читали советские газеты и уже по письмам в редакцию видели, что все было совсем не так замечательно: какой-то трактор не работает потому, что не получили запчасти и т.д. Арон сказал мне, что во Франции невозможно объективно изучать Советский Союз. Он посоветовал мне ехать в Америку»cccxci.
Но легко советовать… А всё-таки, заметим, случилось в соответствии с поговоркой: сказано – сделано. «Известность мне принес случай. Умирает Сталин, маршал Жуэн вызывает меня: “Кто будет преемником отца народов?” Что тут сказать? Я поступил просто: взял подшивку за последние месяцы газеты “Правда” и начал считать, сколько раз упоминался каждый из советских руководителей. Берия, Маленков, Молотов, Булганин... Странная вещь получается: чаще всех фигурирует Никита Хрущев, никому не известный на Западе. Иду к маршалу: “Это Хрущев. Без вариантов!” Жуэн сообщил о моем прогнозе и в Елисейский дворец, и коллегам из ведущих западных служб. Когда же все произошло по моему сценарию, я превратился в героя. Особенно это впечатлило американцев, и они пригласили меня работать в RAND Corporation. В качестве аналитика по СССР»cccxcii. «Сделанный Мельником блестящий анализ ситуации в СССР сразу после смерти Сталина и, в частности, предсказанная им победа Хрущева, – пишут биографы, – произвели сильное впечатление на две главные американские разведорганизации – ЦРУ и “Рэнд корпорейшн”. Последовало предложение приехать в Соединенные Штаты, где он несколько лет проработал в “Рэнд”»cccxciii. RAND Corporation (от англ. Research and Development – «Исследования и разработка») – американский стратегический исследовательский центр, учрежденный для укрепления национальной безопасности США. Занимался разработкой и выявлением новых методов анализа стратегических проблем и новых стратегических концепций. Центр был основан в Санта-Монике в 1948 году для конструирования самолётов, ракетной техники и спутников. С начала 1950-х RAND работает по заказам американских правительственных организаций, проводя исследования по проблемам национальной безопасности: по военно-техническим и стратегическим аспектам. «Многочисленные аналитики считают RandCorp. частью полуофициальной аналитической структуры ЦРУ в Европе, осуществлявшей сбор сведений для закрепления за американцами присутствия в европейском пространстве»cccxciv. Проработав в корпорации несколько лет непосредственно в США, с 1955 г. К.К. Мельник стал ее представителем в Париже. «RAND, – по его словам, – объединял самые острые умы Америки. После победы над нацизмом Запад очень мало знал о Советском Союзе, не понимал, как разговаривать с советскими лидерами. Мы же родили огромный том, который назвали: “Оперативный кодекс Политбюро”. Из этой книги сделали потом выжимку в 150 страниц, которая вплоть до шестидесятых годов оставалась вроде библии для американских дипломатов. Президент Дуайт Эйзенхауэр попросил RAND составить ему на основе нашего исследования записку объемом не более одной страницы. А мы ему сказали: “Одной страницы слишком много. Чтобы понять советскую номенклатуру, достаточно двух слов: Кто – кого?” В конце пятидесятых американцы предложили мне свое гражданство – казалось бы, карьера была окончательно прочерчена. Но во Франции свершились события, остаться в стороне от которых я никак не мог. К власти пришел Шарль де Голль. Несколько месяцев спустя мне позвонил Мишель Дебре и сказал: “Генерал предложил мне возглавить правительство. Возвращайтесь в Париж, нужна ваша помощь!”»cccxcv «… Мишель Дебре, тогдашний премьер министр, сказал мне, что это недопустимо и что французские мозги не должны утекать в Америку. Дескать, оставайтесь здесь, мы обещаем вам хорошую карьеру. И взял меня работать стратегическим аналитиком. На этой работе я встречал генерала Гроссена, начальника разведки, Жана Вердье, директора Управления национальной безопасности, и они попросили меня заниматься их вопросами. Это был период алжирской войны, и в окружении де Голля никто не хотел заниматься вопросами спецслужб, так как в военных условиях эта работа становится опасной и вдобавок может повредить последующей политической карьере. А я согласился. И поскольку у меня были замечательные отношения с Мишелем Дебре и де Голль мне тогда безоговорочно доверял, я получил в руки какую-то совершенно сумасшедшую власть во Франции. Тридцатипятилетний молодой человек, я контролировал разведку, разные виды контрразведки и т.д. Все полиции и все спецслужбы Франции сходились на мне»cccxcvi.
Служебное удостоверение К.К. Мельника 1959 г. Опубликовано владельцем
Так, выпускник Института политических наук, воспитанник иезуитов, оказавший немало услуг ЦРУ, получил доступ ко всем государственным секретам Франции. «Я начал работать в Матиньонском дворце, где занялся геостратегическими проблемами треугольника Франция – США – СССР. Не поверите, я обнаружил такой балаган в секретном ведомстве, что мне стало жаль рождающуюся у меня на глазах Пятую республику. И наладить дело можно было, только объединив усилия всех спецслужб Франции. Это поручили мне, так я и стал советником по безопасности и разведке премьер-министра. С самим же де Голлем отношения у меня были странные. Мы виделись редко, но при этом он оказывал мне полное доверие, я мог делать все, что считал необходимым... Сейчас, на расстоянии полувека, которые нас разделяют от того времени, я вижу, что де Голль слушал только самого себя. Ощущал себя живым Богом и верил в свое магическое Слово – в диалог с французами. Мнения других его не интересовали. Советский Союз он упорно называл Россией, веря, что она “выпьет коммунизм, как бювар чернила”. К американцам относился пренебрежительно. Поэтому контакт с ЦРУ доверил мне: каждый месяц я встречался с его шефом Алленом Даллесом, который специально для этого прилетал в Париж. Отношения у нас были самые доверительные, и я по наивности полагал, что Франция в состоянии установить такие же эффективные контакты и с КГБ. Сделал на сей предмет служебную записку генералу. Он прислушался к ней и решил использовать эту идею при встрече с глазу на глаз с Никитой Хрущевым во время его визита в Париж в шестидесятом году»cccxcvii. На особых отношениях Мельника с шефом ЦРУ Даллесом несколько задержимся, ибо, по нашему мнению, именно они послужили одной из главных причин расставания де Голля с координатором французской разведки. «Де Голль, – утверждал Мельник, – распорядился, чтобы Даллеса и главу резидентуры в посольстве США в Париже замкнули на мне. С Даллесом мы подружились. Он не профессиональный разведчик, зато был близок к президенту США Эйзенхауэру. В Вашингтоне Даллес пользовался большим влиянием. Сам же де Голль, став президентом Франции, отказался принимать Даллеса, когда тот попросил встречи с ним. Он поручил это сделать Дебре, тогда еще министру юстиции. В свою очередь Дебре пригласил меня присутствовать на ужине с Даллесом. Так начались наши отношения»cccxcviii. Связи Мельника с шефом американской разведки явно выходили за рамки, необходимые для поддержания порученных ему контактов: «Я очень дружил с Алленом Даллесом, он был выдающимся разведчиком. Адвокат по профессии, он пошел в разведку во время войны с Гитлером и дошел до поста руководителя ЦРУ. Он считал, что главную опасность для Америки представляет Советский Союз. Эта идея лежала в основе доктрины американского разведсообществаcccxcix. Вспоминая предысторию визита 1960 г. во Францию Н.С. Хрущева, К.К. Мельник рассказывал: «Генерал Серов, возглавлявший КГБ, приезжал в Париж для обезпечения безопасности хрущевского визита. Он, в частности, попросил французское правительство удалить из Парижа русских эмигрантов. Их увезли, но не в лагерь, как настаивал Серов, а на Корсику, где разместили в очень хороших гостиницах. Серов привез также список самых опасных для Советского Союза людей, в котором первым номером стояло имя Константина Мельника. Директор французской полиции мне позвонил и спросил: “Это вы или ваш отец?” Я ему ответил, что это я, но что мне будет непросто арестовать самого себя. Потом советское правительство попросило французов не приглашать меня ни на какие торжественные мероприятия во время визита. Хрущев был не лишен чувства юмора. Во время визита он преподнес Мишелю Дебре ящик болгарского вина “Мельник”, сказав при этом: “Если вы попробуете это вино, то увидите, какое оно кислое и плохое”. Это был еще один намек. Дебре мне его переподарил, и я должен сказать, что Хрущев был абсолютно прав»cd. Во время встречи «де Голль принялся убеждать Хрущева проводить “оттепель” более активно, начать нечто вроде перестройки. Генерал организовал Никите Сергеевичу поездку по предприятиям и говорил ему: “Ваша партийная экономика долго не протянет. Нужна экономика смешанного типа, как во Франции”. Хрущев только ответил: “А мы в СССР все равно лучше сделаем”. Самодовольство маленького толстого человечка раздражало огромного де Голля. Генерал понял, что Хрущев его вульгарно использует, что тот приехал в Париж только с тем, чтобы поднять свой собственный престиж и утереть нос товарищам из Политбюро...»cdi Координация К.К. Мельником работы французских спецслужб продолжалась с 1959 по 1962 гг. В многочисленных русских своих интервью Константин Константинович каждый раз по-иному писал о причинах своей отставки 1962 г., упуская, как нам кажется, главную причину: де Голлю претили неоправданно тесные связи подчиненного с американцами, к которым у этого президента Франции было свое особое отношение. Лишь однажды он проговорился: «Не нравились мои связи с американцами из RAND. Мол, шпионское гнездо»cdii. Биографы К.К. Мельника отмечают, что и после отставки он продолжал «выполнять заказы спецслужб других стран»cdiii. По его собственным словам, RAND Corporation и далее «продолжала привлекать» «к решению мiровых проблем»cdiv. Скорее всего, именно эта причина, а не русское происхождение, как утверждает сам К.К. Мельник, лежала и в основе отказа его дочери Катрин в поступлении на службу во французскую военную разведкуcdv. Русским соотечественникам-эмигрантам К.К. Мельник предложил свое объяснение отставки: «Брюн когда-то сказал мне: “Константин – это имя для портного-грека, а Мельник вообще звучит как заговор. Смените фамилию”. Многие люди, кстати, так и делали, например Франсуаза Жиру. Если бы она всем объясняла, что ее зовут Леа Горджи и что она турецкая еврейка, то вряд ли смогла бы сделать карьеру[13]. А я не послушался. В конце концов, де Голль от меня избавился, потому что не считал меня французом. […] В 1960 г., когда стало ясно что алжирская война затягивается, я сам начал переговоры с алжирскими националистами, не спрашивая разрешения ни у де Голля, ни у кого бы то ни было. Эта инициатива была так не похожа на привычный во Франции бюрократизм, что она многим не понравилась. Газеты тут же вспомнили о моем происхождении и обозвали мой подход варварским. Французское государство вообще довольно бездеятельно. Принципы здесь фальшивые – свобода, равенство, братство. Никакого братства нет, каждый думает только о себе. Равенство здесь – это возможность идти против свободы других людей во имя своих собственных интересов. Настоящая свобода, по-американски, – это когда моя свобода не в ущерб свободе других. Свобода должна регулироваться. Во Франции этого нетcdvi. Для читателей из России К.К. Мельник выдвинул на первый план иные (более понятные именно для этой аудитории) причины: «Честно говоря, я не понимал, почему они [в КГБ] так ненавидели меня. В отличие от многих других представителей русской эмиграции я не испытывал ненависти к коммунистам и ко всему советскому. К “гомо советикус”, как этому учил Сергей Оболенский, я относился как ученый... Лишь позже я догадался, в чем тут дело. Виной всему – Жорж Пак, российский секретный суперагент. Этот человек, из-за которого, как выяснилось, Хрущев решился на строительство Берлинской стены, приходил ко мне в Матиньон для бесед на геостратегические темы каждую неделю и прекрасно знал о моих встречах с Алленом Даллесом и его людьми. Когда Анатолий Голицын, офицер КГБ, перебежал к американцам, он сообщил ЦРУ, что видел на Лубянке секретный документ НАТО о психологической войне. Он мог попасть в Москву только через пятерых людей, которым эта бумага была доступна во французской миссии при НАТО. Наши спецслужбы начали интересоваться каждым из них. Марсель Сали, который непосредственно занимался расследованием, пригласил меня и сказал: “Среди пяти подозреваемых есть только один абсолютно непорочный. Это Жорж Пак. Он ведет размеренную жизнь, богат, примерный семьянин, воспитывает маленькую дочь”. А я ответил: “Особенно следите за ним, за безупречным... В детективах именно такие оказываются преступниками”. Мы тогда посмеялись. Но именно Пак оказался советским агентом»cdvii. Где лучше всего спрятать нужную ложь? – Среди правды и полуправды. – Это старый прием разведчиков. Но шила в мешке, как известно, всё равно не утаить. И вот он, проговор: «Все это, как ни странно, оказало влияние на французскую администрацию. Мне стали припоминать, что я работал в “Рэнд”, слишком сблизился с американцами... В общем, сложился образ этакого оголтелого белогвардейца, антисоветчика-экстремиста, да еще с подозрительными американскими связями. В новой, деголлевской Франции, после алжирской войны, это выглядело одиозно»cdviii. Оставшемуся не у дел цэрэушнику оставалось, казалось, одно – вспоминать, писать книги. Обычный удел всех бывших. Но Константин Константинович сумел не только мемуары писать. Ему еще удалось дожить до ухода с политической арены де Голля, вслед за которым последовало возращение «тихих американцев», привязавших французскую Марианну к своей антисоветской/антирусской колеснице, одним из высших достижений чего было Хельсинкское соглашение, к разработке которого Мельник имел самое непосредственное отношение. Ближайшим следствием вовлечения СССР в этот капкан была «перестройка», означавшая крушение Большой России, до чего сын колчаковского контрразведчика и лжесвидетельницы («мошенницы» по определению ее чада) также благополучно дожил. «…де Голля не устраивала моя независимость. Во все времена моей целью было служение обществу, а не государству или – тем паче – отдельному политику. Желая свержения коммунизма, я служил России. И после ухода из Матиньона я продолжал интересоваться Советским Союзом и всем, что связано с ним. На рубеже шестидесятых и семидесятых у меня началось активное общение с мэтром Виоле, адвокатом Ватикана. Это был один из самых мощных агентов влияния в Западной Европе. Его старания и поддержка Папы Римского ускорили франко-германское примирение, этот юрист стоял и в основе Хельсинкской декларации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Вместе с мэтром Виоле я участвовал в разработке некоторых положений этого глобального документа. Брежнев тогда добивался признания статус-кво послевоенных континентальных границ, а Запад рычал: “Этого не будет никогда!” Но Виоле, хорошо знавший советские реалии и кремлевскую номенклатуру, успокаивал западных политиков: “Чепуха! Надо признать нынешние европейские границы. Но оговорить это Москве одним условием: свободное перемещение людей и идей”. В семьдесят втором году, за три года до конференции в Хельсинки, мы предложили западным лидерам проект этого документа. История подтвердила нашу правоту: именно соблюдение Третьей корзины оказалось неприемлемым для коммунистов. Многие советские политики – Горбачев, в частности, – признают потом, что распад Советского Союза начался как раз с гуманитарного конфликта – с противоречия у Кремля и его сателлитов между словами и делами...»cdix В одном из своих недавних интервью К.К. Мельник наговорил чуть больше, чем обычно: «Я хорошо знал Opus Dei. Это не форма разведки. Opus Dei – это инструмент влияния. Потому что они имеют влияние на важных людей в католической среде. У них был замечательный человек, адвокат Папы Римского, с которым я много работал, мэтр Вьоле (Opus Dei – отдельный орден Ватикана, члены которого, являясь формально монахами, так называемыми нумерариями, могут поддерживать свое алиби, даже женясь и живя обычной жизнью. Руководство Ордена, сурнумерарии, ведут финансовые операции, а также сбор сведений по всему мiру. Им принадлежит также ряд университетов и, по некоторым данным, городов – например, Памплуна. Основатель Ордена – Хосе Мария Эскрива. Орден существует около 60 лет и отчитывается в своей деятельности только перед Папой Римским). Разведка ли это или нет трудно сказать… Я думаю, это специально сформированные организации – такие как Opus Dei или “Русикум”. Но они не имеют почерк разведки. Они помогали польской церкви сразу после войны, посылая средства и книги – Евангелие и другие издания, необходимые, чтобы служить Литургию. Но для них это вполне естественная линия поведения. У нас на Западе существует деление между обществом и государством, государством и разведкой, занимающейся узкопрофессиональной деятельностью. У них в Ватикане разделения обязанностей между деятельностью ответственного от “Опуса Деи” мэтра Вьоле и деятельностью Папы Римского нет. Иными словами, все занимаются сразу всем. Но технически Ватикан – самая эффективная разведка в мiре»cdx. Не раз русские журналисты попадали под профессиональное обаяние К.К. Мельника. «…Для человека из мiра спецслужб, где о многом молчат всю жизнь, – говорит один из них, – Константин Мельник удивительно открыт и свободен в беседе»cdxi. Разумеется, для такого отношения есть основания. Вот лишь несколько высказываний из последнего его интервьюcdxii: «…Я чувствую себя русским человеком, а отнюдь не французом». «Воспитан […] был “за Царя, за Родину, за веру”». «Единственный человек, как это ни парадоксально, который построил Россию – это все-таки Сталин. И есть теперь мода критиковать Сталина […] Но страну-то он построил!» «…Для меня позитивным фактором является еще власть Путина. Потому что он мне напоминает де Голля. Но у него нет сильного гражданского общества, нет сильной юстиции, нет сильной промышленности, кроме продажи нефти и кое-каких других возможностей. Надо понять Россию». «Не ищите спасения на Западе!» «Россиянам надо понять, что им надобно бороться, как во времена Великой Отечественной войны!» Есть, отчего голове закружиться. Но насколько всё это искренно? Мой небольшой личный опыт дает в какой-то степени судить об этом. Один из парижских знакомых, разыскивавший по моей просьбе для настоящей публикации книги Глеба Боткина (дяди Константина Константиновича), написал мне о некоторых обстоятельствах этого поиска: «…Я лично знаком с парижским внуком – Константином Мельник-Боткиным, который возглавлял французскую контрразведку, но сегодня уже очень старенький, и никогда не слышал о… Глебе. Как говорится, век учись, дураком умрешь». Читая эти строки, мне вспомнилась другая история. В молодости мне приходилось преподавать в одном из московских институтов. На кафедре работал человек, кое-что повидавший на своем веку. Во время войны он, будучи комсомольским работником, был причастен к созданию истребительных отрядов, в одном из которых состояла Зоя Космодемьянская. Мой знакомый, пусть и мельком, ее видел. С этого и начался наш разговор. И тогда, среди прочих интересных вещей, мой собеседник рассказал, как он в свое время (в годы ли войны или после, не помню) присутствовал в зале, где выступал Л.П. Берия, что бы ни говорили, человек не последний в разведке. С тех пор моему старшему коллеге врезались в память произнесенные тогда слова: «У настоящего разведчика нет ни друзей, ни врагов». Запомнил их и я, а теперь они пришлись весьма кстати, послужив своеобразным противоядием от сладких песен парижских сирен. Не будем забывать – К.К. Мельник профессионал высокого класса. По его словам, его «главной музой всегда оставалась разведка»cdxiii. Подтверждением же высказанных нами мыслей являются название и подзаголовок его автобиографии: «Шпион и его век. Диагональ двойника». Иногда Константин Константинович вспоминает о своем участии в символическом событии, явившимся как бы продолжением традиционной семейной линии. В 1998 г. экс-разведчика пригласили в Петербург для захоронения в Петропавловской крепости «праха его деда». Но, как оказалось, не всё еще у нас, слава Богу, предано и продано. «Когда Борис Ельцин, – сокрушался Мельник, – в девяносто втором в качестве президента России в первый раз приехал во Францию и принимал в посольстве представителей российского зарубежья, меня туда не пригласили. И, надо сказать, до сих пор ни разу не позвали. Почему, не знаю. Мне было бы приятно иметь российский паспорт, я – русский человек, даже моя жена-француженка Даниэль, кстати, бывший личный секретарь Мишеля Дебре, приняла православие. Но я никогда никого об этом не попрошу... Боткинский дух, наверное, не позволяет...cdxiv Но какой же дух, зададимся вопросом, позволил монархическому и православному издательству напечатать подобного рода книгу да еще с благодарностью такого сорта «контролеру» или, если угодно, по определению М.А. Булгакова, «консультанта с копытом», на котором явственно проступают метки Лэнгли и Ватикана? Не иначе как все причастные к этому люди оказались жертвой не мифической, а самой что ни на есть настоящей темной силы. И всё же само появление этой книги в издательстве «Царское дело» было делом отнюдь не случайным. Сопротивление же его директора С.И. Астахова, о котором в разделе «благодарностей» упомянула составитель О.Т. Ковалевская, было, кажется, не столь уж и сильным. Интернет-публикации свидетельствуют о том, что Сергей Игоревич играл заметную роль в организации в июне 2010 г. в Петербурге мероприятий, посвященных 145-летию со дня рождения Е.С. Боткина. Это была не только конференция, участие в которой должны были принять консул Франции в Северной Пальмире Мишель Обри и специально прибывавшие из Парижа правнучки Лейб-медика Анна и Катрин – дочери К.К. Мельника. (Последняя, напомним, едва не попала на службу во французскую разведку. Пойти по пути отца помешали ей, как мы уже отмечали, вероятно, нежелательные, гораздо более тесные, чем это принято, связи последнего с некоторыми зарубежными, прежде всего американскими, спецслужбами.)
Сам Константин Константинович на чествование своего деда не приехал, но, по словам С.И. Астахова,
«принимал активное участие в подготовке данной конференции, на которой выступят его дочери». Мероприятие должно было завершиться презентацией книги «Царский Лейб-медик», послужившей отправной точкой для нашего расследования. На ней выступали те, кто был причастен к ее созданию: автор-составитель О.Т. Ковалевская, участвовавшая в составлении комментариев библиограф Российской национальной библиотеки Л.Ф. Капралова, ну и, конечно же, сам директор издательства С.И. Астаховcdxv.
«Константин младший», «Контролер» и «Консультант»
***
Пока искал материалы и факты, пока читал и анализировал их, пока группировал и писал текст, попутно думая, чем и как завершить эту свою публикацию (ведь конец, как известно, делу венец!), нашлась и концовка. Сама, можно сказать, в руки далась. В одной из последних статей писателя-фронтовика Владимiра Сергеевича Бушина (она о другом, но пафос-то, ей-Богу, вполне подходящий) бросились в глаза вот эти удивительно верные – по точности и горечи – строчки: «Спрашивается, чего ж ты, патриот, взялся инсценировать мерзкий роман мерзкого писателя? Зачем? Почему? Не могу же я думать, что только ради большого гонорара. Ведь нормальный человек с таким писателем и за миллион на одном поле не сядет. Но вот, пожалуйста, сел…» Грубо? Да. Но что же делать? Как говорят те же французы: A la guerre comme a la guerre – На войне как на войне…
[1] Впоследствии беглянка жила в Берлине, скончавшись вскоре после падения Третьего Рейха. [2] До свидания. Месье, Я вас люблю всем Своим маленьким сердцем (фр.). [3] Вы очаровательны! (фр.). [4] Деревня Дубровина Сазоновской волости, родом из которой была супруга Г.Е. Распутина Параскева Федоровна. - С.Ф. [5] В публикации ошибочно «шурину». Подобных ляпов в этой книге вообще немало: князья Юсуповы там понижены до графов, кавалеристы Крымского конного полка именуются «казаками» и т.д. - С.Ф. [6]Анна Павловна Романова - комнатная девушка. Добровольно отправившись в Тобольск, к Царской Семье допущена не была. - С.Ф. [7] Этой фразой К.С. Мельник наводит следствие на мысль о длительном знакомстве Н.Я. Седова с Б.Н. Соловьевым. В действительности знакомство это, как мы помним, состоялось в последних числах марта и оборвалось в середине апреля, с отъездом Николая Яковлевича в Петроград. - С.Ф. [8] «Найденная Анастасия» (фр.). [9] До конца второй мiровой войны он был председателем Объединения русских профессиональных союзов в Германии. Эмигрировал в Аргентину. Скончался в Буэнос-Айресе. [10] Сестрой матери Т.Е. Мельник, бежавшей с немецким студентом. Тетя Рая была также одной из деятельных сторонниц самозванки. - С.Ф. [11] Два года Константину Мельнику исполнилось 27 октября 1929 г. - С.Ф. [12] Жена К.К. Мельника француженка Даниэла, от которой родилось две дочери: Катрин и Анна. - С.Ф. [13]Франсуаза Жиру (1916-2003) - известная журналистка и писательница, работала в кино. Именно она придумала название для одного из современных литературных течений: «Новая волна». Член Радикальной партии. Министр культуры Франции (1976-1977). - С.Ф.
ПРИМЕЧАНИЯ iЦарский Лейб-медик. Жизнь и подвиг Евгения Боткина. Сост. О.Т. Ковалевская. СПб. 2011. С. 41. iiБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. Собрание стихотворений. Изд. 2-е. М. 2009. С. 407. iiiСергей Астахов: «Старец Григорий, к сожалению, до чих пор не прославлен как мученик» // РНЛ 31.12.2009. ivДен Ю.А. Подлинная Царица. Воспоминания близкой подруги Императрицы Александры Феодоровны. СПб. 1999. С. 64. vФомин С.В. «Боже! Храни Своих!» М. 2009. С. 302-304. viЦарский Лейб-медик. С. 125. viiМитр. Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. М. 1994. С. 181. viii«...И даны будут Жене два крыла». Сб. к 50-летию С. В. Фомина. М. «Паломникъ». 2002. С. 519. ixФомин С.В. Судья же мне Господь!». М. 2010. С. 445-447. xКрестовский В.В. Торжество Ваала. Деды. Т. 2. М. 1993. С. 189. xi Там же. С. 90. xiiЦарский Лейб-медик. С. 215. xiiiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. xivГучков А.И. Московская сага. Летопись четырех поколений знаменитой купеческой семьи Гучковых. 1780-1936. СПб.-М. 2005. С. 192. xvТам же. С. 123. xviЦарский Лейб-медик. С. 89-90. xviiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. Белград. 1921. С. 12. xviiiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 3 // Проза.ру xixBotkin G. Lost tales. Stories for the Tsar`s Children. Villard. N.Y. 1996. xxЦарский Лейб-медик. С. 453. xxiBotkin G. The real Romanovs. London, N.Y. 1932. P. 43-45. xxiiЦарский Лейб-медик. С. 462. xxiiiТам же. С. 243. xxivТам же. С. 141-142, 462. xxvBotkin G. The woman who rose again. N.Y., London, Edinburgh. 1937. P. 129. xxviФомин С.В. «Жорж Санд Царского Села». Княжна Вера Игнатьевна Гедройц // «Скорбный Ангел». Царица-Мученица Александра Новая в письмах, дневниках и воспоминаниях. Сост. С.В. Фомин. Изд. 2. М. 2010. С. 653-672. xxviiЦарский Лейб-медик. С. 187. xxviiiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 13. xxixЦарский Лейб-медик. С. 124-125. xxxBotkin G. The real Romanovs. P. 41-43, 47-53. xxxiIbid. P. 48. xxxiiIbid. P. 50. xxxiiiВерная Богу, Царю и Отечеству. Анна Александровна (Вырубова) - монахиня Мария. Автор-составитель Ю. Рассулин. СПб. 2005. С. 145-146. xxxivBotkin G. The real Romanovs. P. 48. xxxvМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 33. xxxviС Царской Семьей под арестом. Дневник обер-гофмейстерины Е.А. Нарышкиной // Последние новости. № 5547. Париж. 1936. 31 мая. С. 2. xxxviiТо же // Последние новости. № 5553. Париж. 1936. 7 июня. С. 2. xxxviiiЦарский Лейб-медик. С. 88-89. xxxixМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 9. xlТам же. С. 41. xliЦарский Лейб-медик. С. 319-320. xliiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 34, 46, 61. xliiiЦарский Лейб-медик. С. 307. xlivМассип М. Истина - дочь времени. Александр Казем-Бек и русская эмиграция на Западе. М. 2010. С. 68-69. xlv«...И даны будут Жене два крыла». С. 326-329. xlviБолотин Л.Е. Царское дело. Материалы к расследованию убийства Царской Семьи. М. 1996. С. 310-311 xlviiЦарский Лейб-медик. С. 392, 396. xlviiiBotkin G. The real Romanovs. P. 224. xlixIbid. P. 245. lБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 4 // Проза.ру liGleb Botkin // Wikipedia. liiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 4 // Проза.ру liiiЦарский Лейб-медик. С. 454-455. livТам же. С. 453-455, 473-474, 476-478. lvТам же. С. 473. lviТам же. С. 478. lviiТам же. С. 467. lviiiChurch of Aphrodite // Wikipedia. lixМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 9. lxТам же. С. 70. lxiТам же. С. 70-71. lxiiТам же. С. 71. lxiiiТам же. С. 72. lxivЦарский Лейб-медик. С. 466-467. lxvМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 73. lxviЦарский Лейб-медик. С. 457. lxviiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 11-12. lxviiiЦарский Лейб-медик. С. 163. lxixМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 20. lxxЦарский Лейб-медик. С. 123. lxxiТам же. С. 144. lxxiiТам же. lxxiiiФомин С.В. «Боже! Храни Своих!» М. 2009. С. 291-295; Фомин С.В. «Ложь велика, но правда больше...» М. 2010. С. 569-571. lxxivЦарский Лейб-медик. С. 161. lxxvТам же. С. 159, 163. lxxviТам же. С. 200. lxxviiТам же. lxxviiiМосолов А.А. При Дворе последнего Российского Императора. М. 1993. С. 112. lxxixЦарский Лейб-медик. С. 163. lxxxРусский вестник. 2002. № 14-16. С. 16. lxxxiЦарский Лейб-медик. С. 162. lxxxiiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 21. lxxxiiiФомин С.В. «Боже! Храни Своих!» С. 295-300. lxxxivЦарский Лейб-медик. С. 269. lxxxvТам же. lxxxviФомин С.В. «Боже! Храни Своих!» С. 297-298. lxxxviiЦарский Лейб-медик. С. 270. lxxxviiiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 21. lxxxixBotkin G. The real Romanovs. P. 59. xcЦарский Лейб-медик. С. 161. xciМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. xciiЦарский Лейб-медик. С. 400. xciiiДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. М. 1991. С. 43. xcivБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 3 // Проза.ру xcvТам же. xcviЦарский Лейб-медик. С. 248. xcviiТам же. С. 272-273. xcviiiТам же. С. 201. xcixМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 22. cГибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской Семьи (август 1918-февраль 1920). Сост. Н. Росс. Франкфурт-на-Майне. 1987. С. 309. ciТам же. С. 310. ciiДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. С. 410. ciiiBotkin G. The real Romanovs. P. 127. civЦарский Лейб-медик. С. 493, 495-497. cvПоследние дневники Императрицы Александры Феодоровны Романовой. Февраль 1917 г. - 16 июля 1918 г. Новосибирск. 1999. С. 88-89, 91; Царский Лейб-медик. С. 344, 350. cviРоссийский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Т. VIII. М. 1998. С. 298. cviiАвгустейшие сестры милосердия. Сост. Н.К. Зверева. М. 2006. С. 166, 168, 169, 171, 172, 174, 177. cviii«Скорбный Ангел». С. 341-344. cixПоследние дневники Императрицы Александры Феодоровны Романовой. С. 61-62. cxРоссийский архив. Т. VIII. С. 298. cxiТам же. С. 301. cxiiМарков С.В. Покинутая Царская Семья. М. 2002. С. 336. cxiiiТам же. С. 335-336. cxivГибель Царской Семьи. С. 500, 503. cxvДневник Матрены Григорьевны Распутиной // Российский архив. Новая серия. М. 2001. С. 537. cxviГибель Царской Семьи. С. 499-500. cxviiТам же. С. 500. cxviiiТам же. С. 118. cxixПоследние дневники Императрицы Александры Феодоровны Романовой. С. 195. cxxМарков С.В. Покинутая Царская Семья. С. 366. cxxiBotkin G. The real Romanovs. P. 197. cxxiiЦарский Лейб-медик. С. 384. cxxiiiТам же. С. 385. cxxivТам же. cxxvТам же. cxxviBotkin G. The real Romanovs. P. 197-198. cxxviiРоссийский архив. Т. VIII. С. 302. cxxviiiТам же. С. 299. cxxixТам же. С. 302. cxxxТам же. С. 299-300. cxxxiТам же. С. 300. cxxxiiТам же. cxxxiiiТам же. С. 303. cxxxivГибель Царской Семьи. С. 503. cxxxv«Скорбный Ангел». С. 344. cxxxviМарков С.В. Покинутая Царская Семья. С. 336. cxxxviiРоссийский архив. Т. VIII. С. 304. cxxxviiiЦарский Лейб-медик. С. 357, 373. cxxxixТам же. С. 410. cxlТам же. С. 293. cxliТам же. С. 410. cxliiТам же. С. 411. cxliiiТам же. cxlivТам же. С. 251, 271. cxlvТам же. С. 396. cxlviBotkin G. The real Romanovs. P. 206. cxlviiЦарский Лейб-медик. С. 373. cxlviiiBotkin G. The real Romanovs. P. 227-228. cxlixЦарский Лейб-медик. С. 395. clBotkin G. The real Romanovs. P. 205-206. cliЦарский Лейб-медик. С. 404-407. cliiТам же. С. 408. cliiiГибель Царской Семьи. С. 503. clivТам же. С. 117. clvТам же. С. 503. clviТам же. С. 500. clviiТам же. С. 503. clviiiТам же. clixМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. М. 2005. С. 336. clxТам же. С. 266-268. См. также: «Разъяснения о моей поездке в Тобольск» М. Хитрово в приложении к кн.: Марков С.В. Покинутая Царская Семья. С. 545-552. clxiМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 260. clxiiТам же. С. 266. clxiiiСоколов К. Попытка освобождения Царской Семьи (декабрь 1917 г. - февраль 1918 г.) // Архив русской революции. Т. 17. Берлин. 1926. С. 280-283; Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 313-318; Фомин С.В. Апостол Камчатки. Митрополит Нестор (Анисимов). М. 2004. С. 38-46. clxivГибель Царской Семьи. С. 498. clxvМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 318. clxviТам же. С. 323. clxviiТам же. С. 312. clxviiiТам же. С. 322. clxixТам же. С. 324. clxxФомин С.В. Наказание Правдой. М. 2007. С. 326-331; его же. «Ложь велика, но правда больше...» М. 2010. С. 605-636; Дорогой наш отец. Г.Е. Распутин-Новый глазами его дочери и духовных чад. Автор-составитель С.В. Фомин. М. 2012. clxxi«Скорбный Ангел». С. 726-729. clxxiiБулыгин П.П. Убийство Романовых. М. 2000. С. 69. clxxiiiТам же. С. 59. clxxivМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 310. clxxvBulygin P. The Murder of the Romanovs. London. 1935 (New York. 1935). clxxviФомин С.В. «Ложь велика, но правда больше...». С. 632-633. clxxviiГибель Царской Семьи. С. 118. clxxviiiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 44. clxxixТам же. clxxxЦарский Лейб-медик. С. 360. clxxxiТам же. С. 363. clxxxiiМельник Т. (рожденная Боткина). Воспоминания о Царской Семье и Ее жизни до и после революции. С. 44-45. clxxxiiiТам же. С. 45. clxxxivГибель Царской Семьи. С. 122-123. clxxxvМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 329. clxxxviАлексеев В.В. Гибель Царской Семьи: мифы и реальность. (Новые документы о трагедии на Урале). Екатеринбург. 1993. С. 152. clxxxviiТам же. С. 152-203. clxxxviiiТам же. С. 46. clxxxixТам же. С. 200. cxcТам же. С. 192-193. cxciТам же. С. 198. cxciiТам же. С. 169. cxciiiТам же. С. 170. cxcivТам же. С. 172. cxcvТам же. С. 173. cxcviТам же. С. 174. cxcviiТам же. С. 178-179. cxcviiiРоссийский архив. Т. VIII. С. 168. cxcixТам же. С. 171. ccЦарский Лейб-медик. С. 414-415. cciРоссийский архив. Т. VIII. С. 171. cciiДен Ю. Подлинная Царица. С. 204-205. cciiiBotkin G. The real Romanovs. P. 237. ccivIbid. P. 238. ccvГибель Царской Семьи. С. 122. ccviЦарский Лейб-медик. С. 422. ccviiРоссийский архив. Т. VIII. С. 168. ccviiiBotkin G. The real Romanovs. P. 239-240. ccixФомин С.В. Апостол Камчатки. Митрополит Нестор (Анисимов). М. 2004; Архим. Константин (Зайцев). Чудо Русской Истории. Сост. С.В. Фомин. Изд. 2-е. М. 2007. С. 65-66. С. 677-696. ccxДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. С. 73. ccxiУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. 1998. С. 130. ccxiiРоссийский архив. Т. VIII. С. 174-175. ccxiiiТам же. С. 171. ccxivУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. С. 115. ccxvГибель Царской Семьи. С. 491. ccxviРоссийский архив. Т. VIII. С. 173. ccxviiТам же. С. 171. ccxviiiУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. С. 126. ccxixМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 338. ccxxЦарский Лейб-медик. С. 423. ccxxiБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 70. ccxxiiЦарский Лейб-медик. С. 423. ccxxiiiТам же. С. 271. ccxxivТам же. С. 412. ccxxvБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру ccxxviЦарский Лейб-медик. С. 424-427. ccxxviiМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 232. ccxxviiiБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 69. ccxxixГибель Царской Семьи. С. 571. ccxxxДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. С. 74. ccxxxiБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 70. ccxxxiiРоссийский архив. Т. VIII. С. 178-179. ccxxxiiiТам же. С. 167. ccxxxivУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. С. 114. ccxxxvБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 70. ccxxxviТам же. С. 68. ccxxxviiМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 332-333. ccxxxviiiТам же. С. 325. ccxxxixТам же. С. 334. ccxlТам же. С. 333. ccxliТам же. С. 311-312. ccxliiТам же. С. 326. ccxliiiБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 72. ccxlivТам же. С. 111. ccxlvДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. С. 74. ccxlviТам же. С. 73. ccxlviiТам же. ccxlviiiУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. С. 129. ccxlixФомин С.В. На Царской страже. М. 2006. С. 503-504; Дорогой наш Отец. С. 476. cclРоссийский архив. Т. VIII. С. 190, 201-202. ccliЦарский Лейб-медик. С. 423. ccliiФомин С.В. На Царской страже. С. 500, 502, 504, 507-508. ccliii«...И даны будут Жене два крыла». С. 351. cclivБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 111. cclvБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. С. 117, 254. cclviБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 114. cclviiБогдан А.М. Дочь и сестра Императора. Великая Российская Княгиня Мария Александровна, Герцогиня Эдинбургская и Саксен-Кобург-Готская. СПб. 2011. С. 179. cclviiiМельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. С. 313. cclixБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. С. 351. cclxБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 1 // Проза.ру cclxiЦарский Лейб-медик. С. 427. cclxiiРоссийский архив. Т. VIII. С. 320. cclxiiiТам же. С. 320-321. cclxivТам же. С. 331. cclxvМельгунов С.П. Мартовские дни 1917 года. Париж. 1961. С. 207. cclxviСобственный Его Императорского Величества Конвой. Сан-Франциско. 1961. С. 358. cclxviiТам же. С. 359. cclxviiiДитерихс М.К. Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале. Ч. I. С. 65, 68 и др. cclxixBotkin G. The real Romanovs. P. 242. cclxxIbid. P. 244. cclxxiАнаньич Б.В. Банкирские дома России 1860-1914 гг. Очерки истории частного предпринимательства. 2-е изд. М. 2006. С. 168. cclxxiiBotkin G. The real Romanovs. P. 244. cclxxiiiIbid. P. 245. cclxxivБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 158-159. cclxxvУбийство Царской Семьи. Из записок судебного следователя Н.А. Соколова. С. 126. cclxxviМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cclxxviiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру cclxxviiiТам же cclxxix«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. Париж. 2001. 8 марта. cclxxxБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру cclxxxiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. cclxxxiiНикишин И. Из воспоминаний об архиепископе Сергии (Королеве) // Материалы интернета. cclxxxiiiНивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920-1995. Биографический справочник. М.-Париж. 2007. С. 428-429. cclxxxivБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 1 // Проза.ру cclxxxvВеликая Княгиня Ольга Александровна. Мемуары. М. 2003. С. 190. cclxxxviМомот В. Возвращение Анастасии. Российскому читателю // Проза.ру cclxxxviiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 1 // Проза.ру cclxxxviiiАнна Андерсон // Википедия. cclxxxixВеликая Княгиня Ольга Александровна. Мемуары. С. 194. ccxcТам же. С. 196. ccxciЦарский Лейб-медик. С. 42. ccxciiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. ccxciiiТам же. ccxcivБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру ccxcvТам же. ccxcviТо же. Ч. 3. ccxcviiТам же. ccxcviiiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. М. 2005. С. 222. ccxcixМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccBotkin G. The real Romanovs. P. 265. ccci Курт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 146. ccciiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 1 // Проза.ру ccciiiБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. С. 387. cccivЕнсен Б. Среди цареубийц. С. 42, 46. Со ссылкой на кн.: Egan M. Ti Aar near den tyske Graense. Kbh. 1919. S. 357. cccvКудрина Ю.В. Мать и Сын. Императрица Мария Феодоровна и Император Николай II. М. 2004. С. 200. cccviВеликая Княгиня Ольга Александровна. Мемуары. С. 191. cccviiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 163-164. cccviiiГраф Г.К. На службе Императорскому Дому России 1917-1941. Воспоминания. СПб. 2004. С. 562. cccixБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 3 // Проза.ру cccxБерберова Н.Н. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. Харьков-М. 1997. С. 140. cccxiПлатонов О.А. Терновый венец России. Тайная история масонства. Документы и материалы. Т. II. М. 2000. С. 513. cccxiiМассип М. Истина - дочь времени. С. 221. cccxiiiВозрождение масонства в Германии // Былое и грядущее. № 3. Буэнос-Айрес. [1964.] 4-я стр. обложки. cccxivБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру cccxvКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 146. cccxviБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. С. 387. cccxviiБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 124-125. cccxviiiБулыгин П.П. Пыль чужих дорог. С. 63, 95-96. cccxixБулыгин П.П. Убийство Романовых. С. 70. cccxxТам же. С. 210. cccxxiBotkin G. The real Romanovs. P. 233-234. cccxxiiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 161. cccxxiiiТам же. cccxxivБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру cccxxvМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccxxviBotkin G. The real Romanovs. P. 265. cccxxviiГраф Г.К. На службе Императорскому Дому России 1917-1941. С. 562. cccxxviiiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 3 // Проза.ру cccxxixBotkin G. The real Romanovs. P. 273-274. cccxxxТаубе М.А. «Зарницы». Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900-1917). М. 2006. С. 170, 178. cccxxxiРоссийский архив. Т. VIII. С. 276-280. cccxxxiiТаубе М.А. «Зарницы». С. 204. cccxxxiiiБоткин П.С. Что было сделано для спасения Императора Николая II // Русская летопись. Кн. VII. Париж. 1925. С. 205-223. cccxxxivВеликая Княгиня Ольга Александровна. Мемуары. С. 190. cccxxxvТам же. С. 193-194. cccxxxviБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 3 // Проза.ру cccxxxviiТам же. cccxxxviiiАнна Андерсон // Википедия. cccxxxixГраф Г.К. На службе Императорскому Дому России 1917-1941. С. 563. cccxlBotkin G. The real Romanovs. P. 266. cccxliКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 255. cccxliiБудницкий О. Царские деньги. Получит ли Россия триллион долларов? // Родина. 2002. № 9. С. 13. cccxliiiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 254. cccxlivТам же. С. 255. cccxlvАнна Андерсон // Википедия. cccxlviГраф Г.К. На службе Императорскому Дому России 1917-1941. С. 563. cccxlviiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 4 // Проза.ру cccxlviiiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccxlixБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 4 // Проза.ру ccclТам же. cccliАнна Андерсон // Википедия. cccliiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 4 // Проза.ру cccliiiТо же. Эпилог. ccclivПодробнее о нем см. в нашей кн.: «Ждать умейте!» К 60-летию Сергея Фомина. М. 2011. С. 523-524. ccclvМихал Голеневский // Википедия. ccclviКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 72. ccclviiБоткина Т.Е. Возвращение Анастасии. Публикация В. Момота. Ч. 2 // Проза.ру ccclviiiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 406. ccclixТам же. С. 406-407. ccclxBarry Rey. Kind Rasputin // The Daily Progress. Charlottesville. 1968. 17 nov. ccclxiЭвола Ю. Лук и булава. СПб. 2009. С. 73. ccclxiiBarry Rey. Kind Rasputin // The Daily Progress. Charlottesville. 1968. 17 nov. ccclxiiiКурт П. Анастасия. Загадка Великой Княжны. С. 407. ccclxivТам же. С. 408. ccclxvТам же. С. 407. ccclxviТам же. ccclxviiАнна Андерсон // Википедия. ccclxviiiТам же. ccclxixЦарский Лейб-медик. С. 42. ccclxxТеплов И. «Анастасия». История продолжается. 20 апреля 2008 г. // Материалы интернета. ccclxxiЦарский Лейб-медик. С. 432. ccclxxiiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. ccclxxiii«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. Париж. 2001. 8 марта. ccclxxivЦарский Лейб-медик. С. 39. ccclxxv«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. Париж. 2001. 8 марта. ccclxxviЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. ccclxxviiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. ccclxxviiiХабаров Г. «Бати-иезуиты» - исход из Медона // Материалы интернета. ccclxxixУразов А. Тысяча дней одного русского в Матиньоне // Материалы интернета. 3.2.2011. ccclxxxМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. ccclxxxiХабаров Г. «Бати-иезуиты» - исход из Медона // Материалы интернета. ccclxxxiiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. ccclxxxiii«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. ccclxxxivМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. ccclxxxvТам же. ccclxxxvi «Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. ccclxxxviiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. ccclxxxviiiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. ccclxxxix«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. cccxcЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. cccxci«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. cccxciiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccxciiiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. cccxcivСологубовский Н. Так сказал Константин Мельник-Боткин // Материалы интернета. 28.5.2012. cccxcvМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccxcvi«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. cccxcviiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cccxcviiiНастоящая разведка была только в СССР. Так считает бывший куратор французских спецслужб Константин Мельник // Российская газета. 2008. 19 апреля. cccxcixХабаров Г. Чужой среди чужих // Материалы интернета. cdТам же. cdiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cdiiУразов А. Тысяча дней одного русского в Матиньоне // Материалы интернета. 3.2.2011. cdiiiЛевченко В.И. Мельник Константин. Помощник де Голля // Материалы интернета. cdiv Уразов А. Тысяча дней одного русского в Матиньоне // Материалы интернета. 3.2.2011. cdv«Трудно быть русским во Франции!» Беседа с Константином Мельником // Русская мысль. № 4356. Париж. 2001. 8 марта. cdviТам же. cdviiМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cdviiiХабаров Г. Чужой среди чужих // Материалы интернета. cdixМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cdxСологубовский Н. Так сказал Константин Мельник-Боткин // Материалы интернета. 28.5.2012. cdxiУразов А. Тысяча дней одного русского в Матиньоне // Материалы интернета. 3.2.2011. cdxiiСологубовский Н. Так сказал Константин Мельник-Боткин // Материалы интернета. 28.5.2012. cdxiiiТам же. cdxivМы - Боткины. Интервью К.К. Мельника «Итогам» // Материалы интернета. cdxvСергей Астахов: «Надеемся, что эти мероприятия послужат делу прославления верного Царского слуги» // РНЛ. 4.6.2010.
Царский Друг
